Все люди смертны

— Но Филипп никогда не сможет править Испанией, — с сожалением произнес Максимилиан. — Дон Хуан молод и силен.

— Бывает, что умирают и молодые люди, полные сил.

Мы неспешно продвигались по крутому спуску, пахло зеленой травой и соснами.

— Королева Португалии — это старшая сестра Хуаны, — заметил Максимилиан, — и у нее есть сын.

— И они тоже могут умереть, если Господь покровительствует Габсбургам.

Глаза Максимилиана блеснули.

— А Господь покровительствует Габсбургам! — сказал он.

Инфант скончался через полгода после свадьбы, а вскоре таинственная хворь унесла королеву Португалии и маленького дона Мигеля. Когда испанская принцесса Хуана родила сына, ничто не препятствовало этому мальчику занять испанский трон. Я склонился над колыбелью, где попискивал хилый новорожденный — наследник испанского, голландского, австрийского и бургундского трона, а также богатых итальянских земель. Младенец в своих кружевных пеленках пах кислым молоком, точно так же как все прочие новорожденные, и мне достаточно было сжать руку, чтобы раздавить его головку.

— Мы сделаем этого ребенка императором, — заявил я.

По беззаботному лицу Максимилиана пробежала тень.

— Но как? — спросил он. — Денег у меня нет.

— Мы придумаем как.

— Вы можете придумать это прямо сейчас?

— Еще слишком рано.

Он недоуменно и разочарованно взглянул на меня:

— Вы последуете со мной в Италию?

— Нет.

— Почему? Вы не верите в мою звезду?

— Слава вашей династии мне еще более дорога, чем ваша личная слава, — ответил я. — С вашего позволения, я останусь здесь и возьму на себя заботы о ребенке.

— Оставайтесь, — сказал он.

Взглянув на новорожденного, Максимилиан улыбнулся:

— Воспитайте его так, чтобы он не походил на своего деда.

Так я остался во дворце Малина, а Максимилиан устремился в бесплодную скачку по Италии, терпя поражение в стычках со швейцарцами. Я завоевал его доверие, он весьма ценил мои советы, но толку от этого не было, так как он им не следовал. Я решил, что ждать от него нечего. Сын его Филипп меня недолюбливал. Впрочем, он не мог похвастаться крепким здоровьем, и вряд ли когда-либо ему суждено было взойти на трон. Что касается принцессы Хуаны, то она выказывала признаки сумасбродства, что беспокоило ее окружение. Все надежды я возлагал на этого ребенка, за первыми шагами и словами которого я следил с тревогой. Он тоже отличался хрупкостью, случалось, что нервные припадки повергали его наземь. Только мне удавалось его успокоить. Я постоянно находился рядом с ним, он привык повиноваться одному движению моей нахмуренной брови. Но я с тревогой вопрошал себя: проживет ли он достаточно долго? Каким он вырастет? В случае если он умрет или возненавидит меня, вероятно, мне придется на столетия отречься от своей великой мечты.

Шли годы. Филипп скончался, Хуану, которая, похоже, совсем повредилась в уме, заточили в замок Тордесильяс. А Карл жил, он рос. День ото дня мои замыслы становились все менее утопическими; день ото дня, прогуливаясь по улицам туманного Малина, я все более уверенно воображал себе будущее. Я полюбил этот тихий печальный город. Когда я проходил по его улицам, кружевницы, склонившиеся над своими коклюшками возле окон с мелкими квадратиками стекол, провожали меня взглядом, но никто не подозревал о моей тайне, никто не знал меня; я отпустил бороду и, глядясь в зеркало, порой не узнавал себя. Я часто выходил за крепостные стены, устраивался на берегу канала, разглядывал застывшие отражения на недвижной воде и мечтал. Мыслители этой эпохи утверждали, что настал момент, когда люди смогут открыть тайны природы и восторжествовать над ней, и тогда они добьются счастья. Я думал: это будет делом моей жизни, надо, чтобы в один прекрасный день я держал в своих руках всю вселенную, и тогда никакая сила не будет растрачена втуне, никакое богатство не пропадет; я покончу с различиями, из-за которых противостоят друг другу народы, покончу с беспорядком и несправедливостью. Я стану управлять миром так же рачительно, как некогда распоряжался закромами Кармоны. В нем не будет места людским прихотям или игре случая. На земле будет править разум — мой разум. С наступлением сумерек я не торопясь возвращался во дворец; на углах улиц уже зажигались первые масляные фонари; из кабаков доносились голоса, смех, стук сталкиваемых пивных кружек; под серым небом, среди людей, говоривших на чужом языке, никому не известный, забытый даже самим Максимилианом, я казался себе только что появившимся на свет божий.

Я склонился над кушеткой, на которой лежал Карл. Его дед Фердинанд умер, и несколько месяцев спустя Карл был коронован на испанский трон. Но его подданные не скрывали приверженности к его младшему брату, который родился и вырос среди них.

— Сир, вы не можете долее откладывать вашу поездку, — сказал я. — Это означает потерю короны.

Он не ответил. Он был серьезно болен. Врачи утверждали, что его жизнь в опасности.

— Партия сторонников вашего брата могущественна. Нам нужно действовать быстро.

Я в нетерпении разглядывал высокого бледного подростка, он слушал меня, приоткрыв рот, с бесстрастным видом; глаза под нависшими веками казались мертвыми, нижняя губа отвисла.

— Вам страшно? — спросил я.

Губы наконец разомкнулись.

— Да, — ответил он. — Мне страшно.

Он говорил искренне и серьезно, и я смутился.

— Отец мой умер в Испании, — выговорил он. — И врачи говорят, что тамошний климат может быть опасен для меня.

— Король не должен отступать перед опасностью.

Он медленно, слегка заикаясь, произнес:

— Брат мой будет очень славным королем.

Я задержался с ответом, обдумывая услышанное. Если Карл умрет, еще ничего не потеряно: его брат пока достаточно юн, чтобы превратиться в послушное орудие в моих руках, но если эрцгерцог выживет и утратит Испанию, тогда мир развалится на части и мои планы рухнут.

— Бог избрал именно вас, — подчеркнул я. — Я часто повторял, чего именно Он ждет от вас: чтобы раздробленный на части мир сделался единым, как в день, когда Он сотворил его. Если вы уступите Испанию Фердинанду, то упрочите раздирающие землю противоречия.

Он поджал губы; на лбу его выступили капли пота.

— Я могу уступить ему все.

Я рассматривал его. Он был хилым и туго соображал, но я мог сыграть даже на его слабости; Фердинанда я не знал.

— Нет, — произнес я. — Ваш брат испанец. Он будет печься лишь об испанских интересах. Вы единственный, кто сможет исполнить порученную вам Господом миссию: именно вам надлежит спасти мир. Ваше здоровье и благополучие в расчет не идут.

Я попал в цель. Он сделался еще бледнее.

— Спасение мира, — повторил он. — Это слишком. Я не смогу.

— Вы совершите это с Божьей помощью.

Он обхватил голову руками, и я оставил его молиться в тишине. Это был ребенок; он любил скачки в чистом поле, турниры, музыку; и он предчувствовал, какое тяжелое бремя я собираюсь возложить на его плечи.

Помолившись, он сказал:

— Да свершится воля Божья!

Несколько дней спустя Карл со своим двором расположился среди дюн. Долгие недели флот из сорока парусников, выстроившихся в порту Флесинга, ждал попутного ветра; едва он поднялся, мы двинулись в Испанию. Облокотившись на леер, я день за днем наблюдал за восходом и закатом солнца. Я не просто плыл в Испанию. Там, по ту сторону горизонта, были леса, населенные разноцветными попугаями и голубями, чьи желудки были наполнены цветами. Там были вулканы, извергающие потоки кипящего золота, а в прериях скакали всадники в одеждах из перьев. Король Испании был властелином этих диких райских угодий. Я думал: однажды наступит день, когда я высажусь на том берегу и увижу все собственными глазами. И я переделаю эти земли как захочу.

19 сентября флот установился в виду Астурии. Берег был пуст; на склоне горы я заметил длинный караван: дети, женщины, старики шли вслед за мулами, нагруженными тюками; похоже, люди спасались бегством. Вдруг из-за кустов раздался залп. Придворные дамы принялись кричать, а матросы выхватили ружья. Лицо Карла оставалось бесстрастным; он молча смотрел на эту землю, это было его владение; его не удивил суровый прием: он прибыл сюда не в поисках счастья. Мушкеты была перезаряжены; я как можно громче закричал: