Собрание сочинений. Т. 10. Жерминаль

Он уточнял подробности, рассказывал об основах организации, обещал взять на себя весь труд по созданию кассы.

— Да что ж, я не прочь, — сказал наконец Маэ. — Только вот как другие… Ты постарайся и других уговорить.

Вся компания, бросив кегли, пришла выпить пива, чтобы спрыснуть выигрыш Левака. Однако Маэ отказался от второй кружки — день еще велик, успеется. Он вспомнил о Пьероне. Где же его искать? Наверно, сидит в кабачке Ланфана. И, уговорив Этьена и Левака, Маэ вместе с ними отправился в Монсу, а кегельбан Раснера заполнила новая компания. Дорогой всем троим пришлось зайти в винный погребок Казимира, потом в трактир «Прогресс». Везде в открытые двери путников подзывали приятели, — как же тут отказаться? Всякий раз выпивали по кружке пива, а то и по две, так как в ответ на приглашение им тоже надо было угостить друзей. Посидев с ними минут десять, перекинувшись двумя-тремя словами, спокойно шли дальше, хорошо зная, что пиво не опасный напиток: пивом наливайся сколько хочешь, только вот выливается оно из тебя слишком быстро — единственная неприятность.

В кабаке Ланфана они сразу же натолкнулись на Пьерона, допивавшего вторую кружку; ради встречи с добрыми соседями он осушил и третью кружку. Разумеется, выпили и они. Затем отправились вчетвером поискать Захария в кабачке «Головня». Там было пусто, они решили подождать его и заказали по кружке. Затем заглянули в пивную «Святой Илья», там тоже выпили по кружке всех угостил штейгер Ришом, а потом двинулись в обход по всем распивочным без всякого предлога, просто так, для прогулки.

— Пошли в «Вулкан»! — разгорячившись, предложил вдруг Левак.

Остальные похохатывали, мялись, а потом решили не отставать от товарища и двинулись в «Вулкан», пробираясь сквозь все возраставшую ярмарочную толчею. В узком и длинном зале «Вулкана» на дощатом помосте, устроенном у задней стены, поочередно подвизались пять певичек из Лилля — публичные девки самого низкого пошиба, с чудовищными телодвижениями и Чудовищными обнаженными телесами. При желании посетители «Вулкана» за десять су могли проникнуть за кулисы и удалиться с той, которая им приглянулась. Заведение посещали главным образом откатчики, рукоятчики, даже тормозные, четырнадцатилетние мальчишки, вся шахтерская молодежь, потреблявшая больше можжевеловой водки, чем пива. Иногда соблазнялись и старые углекопы, женатые люди, известные в поселке своим распутством и нечистоплотные в семейных делах.

Как только компания Маэ села за столик, Этьен завладел Леваком и принялся излагать ему свой замысел создать кассу взаимопомощи. Он пропагандировал усвоенные идеи с усердием новообращенного, который видит в служении им свою миссию.

— Каждый член кассы, — твердил он, — прекрасно может вносить в нее ежемесячно по двадцать су. А ведь из этих взносов у него за четыре-пять лет накопится целый капитал. Когда же у человека есть деньги — он чувствует себя сильным, верно? При любых обстоятельствах… Ну как? Что скажешь?

— Да что ж, я не отказываюсь, — ответил Левак с рассеянным видом. — Мы еще об этом потолкуем.

Его привлекала огромная толстая блондинка, визжавшая на эстраде; и он пожелал остаться, когда Маэ и Пьерон, выпив по кружке, решили уйти, не дожидаясь второго романса.

Этьен ушел вместе с ними и на улице опять встретил Мукетту, — она, казалось, ходила за ним по пятам. Она поджидала его, пристально смотрела на него большими блестевшими глазами, смеялась добродушным смехом покладистой девицы и словно говорила: «Ну что ж ты? Не хочешь?» Этьен отпустил какую-то шутку и пожал плечами. Она гневно вскинула голову и затерялась в толпе.

— Где же Шаваль? — спросил Пьерон.

— В самом деле, где он? Верно, в «Виноградном».

Но у трактира «Виноградное» им пришлось остановиться — там у самых дверей разыгралась ссора. Захарий грозил кулаком рабочему гвоздильного завода, коренастому и флегматичному валлонцу, а Шаваль, засунув руки в карманы, смотрел на них.

— Гляди-ка, вон он, Шаваль, — спокойно заметил Маэ. — Он с Катрин.

Пять часов подряд Катрин и ее возлюбленный прогуливались по ярмарке. По дороге, которая, проходя через Монсу, превращалась в широкую извилистую улицу, обставленную с двух сторон низенькими пестрыми домишками, под жгучими лучами солнца катился людской поток, подобный колонне муравьев, затерявшейся на голой необъятной равнине. Вековечная черная грязь высохла, над дорогой подымалось теперь облако черной пыли, похожей на грозовую тучу.

Кабаки, расположившиеся по обеим сторонам дороги, были битком набиты, их хозяева поставили длинные столы до самого шоссе, а там двойным рядом выстроились под открытым небом разносчики, лоточники, лавочники, разложившие свои немудреные товары — косынки и зеркала для девушек, ножи и фуражки для парней, не считая сладостей — карамели, леденцов и пряников; на площади перед церковью стреляли из лука. Напротив мастерских играли в шары. Около конторы копей, в том месте, где от шоссе отходила Жуазельская дорога, на пустыре, огороженном досками, теснились любители петушиных боев. Дрались два крупных рыжих петуха, вооруженных железными шпорами; они уже успели выщипать и раскровянить друг другу грудь. Дальше, в лавке Мегра, играли на бильярде; выигравшие получали штаны или фартук. Гул и гомон сменялись долгими минутами безмолвия: молча, без единого возгласа, толпа пила и поглощала еду; наживая несварение желудка, люди уничтожали в огромном количестве пиво и жаренную на сале картошку; палящий зной усиливался от жара раскаленных переносных печек, на которых под открытым небом кипело в котлах сало для поджарки.

Шаваль подарил Катрин зеркальце за девятнадцать су и косынку за три франка. На каждом повороте они встречались с Муком и Бессмертным, которые тоже пришли на праздник и степенно расхаживали рядышком по ярмарке, с трудом передвигая негнущиеся ноги. Другая встреча привела их в негодование — они заметили, что Жанлен подговаривает Бебера и Лидию украсть бутылки с можжевеловой водкой из импровизированной распивочной, устроенной на краю пустыря. Катрин успела дать затрещину брату, но Лидия убежала, прихватив с собой бутылку. Вот поганые ребята! Не миновать им каторги!

Когда подошли к распивочной «Сорвиголова», Шавалю вздумалось повести туда свою возлюбленную посмотреть на состязание зябликов, о котором афиши извещали еще за неделю. На призыв отозвалось человек пятнадцать — рабочие гвоздильного завода в Маршьене; каждый принес по дюжине клеток; на заборе во дворе кабачка были развешаны затемненные покрышкой клеточки, в которых неподвижно сидели ослепшие в полумраке птицы. Выигравшим на состязании считался тот зяблик, который больше других повторит за час несложные коленца своей песенки. Каждый гвоздильщик стоял возле своих клеток с грифельной доской в руках и делал на ней отметки под надзором соседей и сам надзирал над ними. И вот зяблики — «чуфырки», поющие более сочно, и «верещаги», отличавшиеся звонкими трелями, — запели. Начинали они робко, делали изредка коленце, а затем, разойдясь, развернувшись, возбуждая один другого, все ускоряли ритм и, наконец, залились трелями в таком неистовстве соревнования, что некоторые птички, не выдержав волнения, падали мертвыми. Безжалостные валлонцы подхлестывали соперников голосом, умоляли «пустить еще разок», а человек сто зрителей молча, со страстным вниманием слушали эту адскую музыку ста восьмидесяти зябликов, которые, все вразнобой, повторяли одни и те же коленца. Первый приз — жестяной кофейник со штампованным узором — достался «верещаге».

Катрин и Шаваль тоже были среди слушателей; пришли и Захарий с Филоменой. Обменявшись рукопожатиями, стали слушать вместе. Но вдруг Захарий рассердился, заметив, что какой-то гвоздильщик, из любопытства затесавшийся сюда с приятелями, тихонько щиплет его сестру; Катрин, красная как пион, уговаривала брата замолчать, трепеща при мысли о поножовщине, которая может произойти, — ведь все эти гвоздильщики бросятся на Шаваля, если он не позволит им приставать к ней. Она чувствовала эти заигрывания, но из осторожности молчала. Впрочем, ее любовник только посмеивался. Все четверо удалились, и казалось, дело этим кончилось. Но едва они вошли в трактир «Виноградное» выпить по кружке пива, опять появился гвоздильщик. Парень старался показать, что ему сам черт не брат, и вызывающе посвистывал прямо у них перед носом. Захарий, оскорбленный в своих родственных чувствах, накинулся на нахала: