Брошенная в бездну

Лицо Халдуна вытянулось. Глядя на неё в упор своими светло-голубыми глазами, он проговорил:

— У меня больше нет мамы!

— Как это нет?

— Моя мама бросила меня и уехала. Она стала дурной женщиной.

«Так вот что внушает ему Хаджер-ханым», — с болью подумала Жале. Она подняла мальчика на руки и прижала его к себе. Халдун разрыдался.

— Это тебе бабушка сказала?

— Откуда вы знаете? — удивился он.

Жале не отвечала и только гладила его по голове.

В тот вечер она заговорила с Мазхаром о Халдуне. Как же можно так воспитывать ребёнка? Это ни на что не похоже! Если ей когда-нибудь доведётся жить в его доме, она сумеет поставить Хаджер-ханым на своё место!

14

Раннее морозное утро. Всё вокруг окутано фиолетовой дымкой. В половине седьмого послышался гудок табачной фабрики «Джибали».

Матушка Алие, сгорбленная старушка со сморщенным лицом и заострённым подбородком, на котором во все стороны смешно торчали седые волоски, торопливо собиралась на работу. Она готова была выйти из дому, но вдруг остановилась у постели спавшей племянницы и жадно уставилась на её белую руку. Она глядела и не могла оторвать глаз от этой руки, на которой, переливаясь, сверкал крупный бриллиант.

— Матушка Алие, мы опаздываем! — раздались с улицы голоса её товарок.

Старушка вздрогнула и, накинув на плечи ветхую шаль, тихо выскользнула за дверь.

Она жила в деревянном двухэтажном домике, который, казалось, вот-вот рухнет. Все балки давно сгнили, кровля совсем покосилась. В этом жалком домике, разделённом на клетушки — по четыре на каждом этаже, — ютилось немало рабочего люда: прядильщицы, чулочницы, трикотажницы.

На протяжении многих лет дом не ремонтировался ни разу. Никто не помнил, чтобы к нему прикасались руки плотников, штукатуров или маляров. Достаточно было небольшого подземного толчка или сильной бури, и судьба домика была бы решена.

Об этом хорошо знали все его обитатели, но им некуда было деться.

Матушка Алие шла в толпе работниц, спешивших на фабрику.

— С тех пор как приехала твоя племянница, ты совсем и не думаешь о работе, — сказала Фирдес.

Другие женщины были того же мнения.

— Может, племянница привезла тебе кучу денег? — ехидно спросила одна их них.

— Не иначе! Ведь она жена солидного человека, адвоката! — вставила другая.

— Матушка Алие! А почему же столько лет она о тебе не вспоминала?

Вопросы сыпались со всех сторон. Но матушка Алие была настолько поглощена своими мыслями, что даже не слыхала голосов товарок.

«Если, — думала старушка, — к весне адвокат не возьмёт племянницу назад, я уговорю её продать перстень. Ну что в нём проку? Болтается на пальце без всякой пользы! Вот если получить за него деньги да пустить их в дело… Разве плохо, например, скажу я ей, купить несколько чулочных машин?..»

Годы тяжёлого труда согнули матушку Алие почти пополам. Во рту у неё не осталось ни одного зуба. Жизнь обошлась с ней не слишком ласково. И она не собиралась давать племяннице поблажки. Кабы у Назан не было перстня, матушка Алие, видит аллах, сдержала бы клятву и не пустила бы её на порог своего дома. Многие годы все соседи слышали, как она проклинала племянницу. И как же они были поражены, когда Назан появилась в Сулеймание! Они могли бы поручиться, что незваной гостье покажут на дверь…

Однако всё вышло совсем не так, как они предполагали. Хотя старуха и встретила её очень холодно, но скоро лёд растаял. Она простила Назан.

Люди ломали голову, пытаясь объяснить причину такой перемены.

— Почему же столько лет она не вспоминала о тебе, матушка Алие? — в который раз спрашивала её Фирдес.

Матушка Алие продолжала отмалчиваться. Но женщины не унимались, и в конце концов она сказала:

— Да куда же ей было деваться? Бедняжка осталась совсем одна. Ведь я вам уже говорила, муж не дал ей ничего, кроме маленького чемоданчика…

— Пусть она не морочит тебе голову, — сказала чулочница Зелиха. — Как же так, ей дали развод от трёх до девяти лет, и вдруг она приехала с пустыми руками? Быть того не может!

— Ох-хо-хо! Издали и барабан — музыка…

— И то правда! От лихой родни и недобрых соседей и аллах не убережёт!

— Верно!

Женщины поднялись по булыжной мостовой к площади Бейязит. Теперь их путь лежал вдоль университетской стены. Неожиданный порыв ледяного ветра рванул платки и накидки. Женщины немного замешкались, но — дело было привычное — закутались поплотнее и двинулись дальше. Когда они пересекли площадь и вышли на шоссе, ведущее к Чаршыкапы, ветер немного стих.

— Я слыхала, что свекровь у неё была лютая, — возобновила разговор одна из женщин.

— Назан по-другому рассказывает. Свекровь будто очень её жалела, когда всё это случилось. Но я думаю, что дело было не так, — вздохнула матушка Алие. — Эта баба — сущий дьявол! Злющая! Хитрая! Я хоть там и не была, но поняла, что свекровь одной рукой рыла ей яму, а другой по головке гладила да приговаривала: «Доченька моя, ягнёночек мой!» Ишь какая ласковая! А что было все эти годы? Ведь она набрасывалась на Назан, как цепной пёс! Ничем ей не могла угодить племянница. Даже мамочкой не велела себя называть! Вот и судите, могла она ни с того ни с сего подобреть? Хитрила старуха, больше ничего!

— Ну конечно! Так оно и было, — в один голос поддержали матушку Алие женщины.

— И я ей то же говорила. А Назан всё твердит своё: «Нет, дорогая, когда я уезжала, она очень сокрушалась». А почему она уговорила племянницу не брать с собой ребёнка?

— Да, да, почему?

— Да потому, что если ребёнок останется в доме, — говорила свекровь, — то муж будет о ней вспоминать. А там затоскует, глядишь, и велит вернуться назад.

— Так она ещё надеется?

— Ну как же она поедет, сестрица? Ведь ей дали развод от трёх до девяти лет!

— Разве муж возьмёт такую назад?

— Ну конечно же нет!

— А почему не возьмёт? Нынешние мужчины — не те, что были! Шелкоперы какие-то. Им бы только женщину — пусть с ней хоть сорок человек переспали.

— Верно!

— Матушка Алие! А может, муж Назан-ханым полюбил другую?

— Да, поговаривают и об этом. Ходят слухи, что он снюхался с какой-то девкой из бара. Но племянница этому не верит. Он, говорит моя Назан, никогда не опустится до этого. Да, скорей всего, она просто хочет его выгородить. А мужчина есть мужчина! Как говорится: «Мой отец самый чистый на свете, и то в постель с женой ложится…»

Раздался взрыв смеха.

Они прошли через Чаршыкапы и, не доходя Чемберлиташа, свернули в одну из узких улочек. Слева и справа в неё вливались, словно ручейки, группы мужчин, женщин и детей. Толпа людей постепенно росла и дальше уже текла, словно большая река в половодье…

Было без пяти семь, когда матушка Алие и её товарки вошли в чулочный цех. Молодые работницы встали у машин, а старые гуськом направились в маленькую боковую каморку. Здесь производили последнюю операцию: вручную зашивали мысики.

Матушка Алие, которая обычно чесала язык, проклиная Назан, либо зубоскалила, отпуская такие шуточки, от которых женщины чуть не падали со смеху, сегодня была задумчива и молчалива.

— Кто бы там что ни говорил, а я зла на твою племянницу! — обратилась к ней Фирдес.

— Почему? — рассеянно спросила матушка Алие.

— Как почему? Да ведь это твоя приёмная дочь! Ни разу не вспомнила о тебе, пока ей было хорошо! А сейчас приехала без гроша и села на шею.

— Нет, дорогая, слава аллаху, у неё есть за пазухой несколько курушей.

— Тогда что тебя тревожит? Почему ты стала сама не своя?

Матушка Алие вздохнула и улыбнулась. Но вскоре лицо её опять стало озабоченным.

— Ах, — махнула она наконец рукой, — зачем скрывать от рабов божьих то, что ведомо аллаху? Я думаю о перстне. Посмотрели бы вы, какой у неё перстень!

Женщины даже рты раскрыли от удивления, услышав такую новость.

— Продать бы его, думаю, да купить несколько чулочных машин…