Избранные произведения

Вся природа была спокойна. Она уже забыла буйный шум весны; и птицы — самцы и самки — усталые и спокойные, мирно сидели рядышком. Никто ничего не хотел, никто ничего не домогался. Любовь со всеми ее безумствами утихомирилась до будущего года.

Лишь красавицы стрекозы — существа с четырьмя большими крыльями и телом тонким, как грифель, продолжали свою любовную игру над прудом. В августе было много дождей, и поэтому стрекозы снова появились и носились в сиянии тихого лунного вечера.

Самцы сидели на стеблях тростника и смотрели во все стороны вытаращенными глазами. Если один подлетал к другому слишком близко, начиналась битва. Прозрачные крылья, как тонкие-тонкие листочки серебра, бились друг о друга со свистом, и можно было даже слышать, как их одетые панцирями тела сталкивались, затем снова наступала тишина, пока не появлялась стрекоза-самка.

Она подлетала тихо и нерешительно, приближалась, потом металась в разные стороны, потом поворачивала и снова приближалась к пруду. Вероятно, ее маленькое сердце сжималось от страха: мало ли что могло случиться с беззащитной красавицей лунной ночью! Наконец она решалась и летела прямо к тростнику.

Немедленно пять-шесть самцов окружали ее, гарцевали друг перед другом, как рыцари в плащах и панцирях, сражались, разлетались в разные стороны с шумом, напоминающим слабый звон крохотного оружия.

Но он, единственный счастливец, он предоставлял им сражаться, а сам осторожно, минуя других, подкрадывался прямо к красавице. Их крылья одно мгновенье звенели в притворной борьбе, как это полагается. Затем они улетали вдвоем, уносимые теми же легкими крыльями, словно обнявшись в лунном сиянии, улетали в веселом свадебном полете высоко-высоко над оглушенными участниками битвы искать себе уединенного местечка, где-нибудь в зарослях тростника.

Со стороны «West End» доносились звонкие девичьи голоса; мелодия была бесконечно трогательной. Мадлен могла уловить каждое слово в тишине вечера.

Мадлен вдруг почувствовала, что сердце ее как-то странно сжалось, как в воскресенье в церкви; образ Дэлфина внезапно возник в ее сознании. Многие мечты сплетали тонкие сети в ее душе, а луна расстилала таинственные сети своих лучей над тихой ночью.

Вдруг вниманье Мадлен привлек какой-то звук из сада. Она ясно слышала, как скрипнули двери беседки на ржавых петлях. В то же время раздались тяжелые шаги Мортена по лестнице. Он, видимо, закончил разговор о лошадиных опухолях. Было время ложиться, но Мадлен все стояла у окна и смотрела в сторону беседки.

Вдруг она заметила две фигуры, которые медленно шли по аллее, ведущей к калитке в стене сада. По обе стороны дорожки росли густые кустарники, и девушка только время от времени могла видеть головы идущих по аллее. Думая, что это была одна из горничных со своим возлюбленным, Мадлен хотела закрыть окно: ей ведь ни до кого не было дела.

Но в это время пара приблизилась к тому месту, где аллеи перекрещивались. Луна ярко освещала это место. Мадлен все-таки заинтересовалась, кто бы это мог быть, и осталась стоять у окна, опираясь рукой на раму.

Влюбленные остановились, словно почувствовали, что им предстояло пересечь опасное место. Наконец решились и быстро промелькнули в полосе лунного света.

Но недостаточно быстро… Мадлен узнала обоих. Сердце ее остановилось. В груди что-то сжалось, и, не произнеся ни звука, она опустилась на пол у окна.

Вдруг Мадлен услышала в коридоре около своей двери шаги Мортена, который, ворча, вышел из комнаты, где обычно супруги останавливались, когда бывали в Сансгоре. Он не нашел там жены.

Сознание тотчас же вернулось к Мадлен. Одно мгновенье… Он сойдет по лестнице в сад, и тогда… Их нужно спасти! Зачем? Этого она не знала, не знала, как это сделать, но надо спасти, это она знала твердо. Сначала Мадлен хотела только захлопнуть окно с сильным стуком, но не решилась встать. Увидя графин на столике, она протянула руку, взяла его и, не поднимая голову, поставила на подоконник и затем столкнула вниз. Через секунду послышался звон разбитого стекла и плеск воды, которая, вероятно, лилась по стене дома. Мадлен лежала тихо, съежившись под окном.

Раздались легкие торопливые шаги и шелест женского платья. Нервы Мадлен были напряжены до предела. Она слышала, как открылись и закрылись стеклянные двери, ведущие в сад.

Супруги поднимались по лестнице. Проходя мимо ее двери, Мортен сказал:

— Ты ждала меня? Позволь, а как же ты узнала, что я приеду сюда сегодня?

— О! Это обычно чувствуешь! — отвечала Фанни.

Мадлен задрожала: именно так звучал голос Фанни, когда она бывала особенно мила и ласкова.

Через час девушка поднялась, закрыла окно, поспешно разделась в самом дальнем уголке комнаты и бросилась в постель. Слезы ручьем лились из ее глаз. Она почти не замечала их. Она чувствовала себя совершенно разбитой и скоро заснула крепким тяжелым сном.

Вскоре после того, как она заснула, дверь тихо отворилась, и высокий призрак осторожно прокрался в комнату и поставил графин на столик.

Луна теперь поднялась настолько высоко, что светила в окно прямо на постель Мадлен. Белая фигура старательно задвинула гардину, но в этот момент свет луны упал на ее лицо, изборожденное бесчисленными маленькими морщинами. Ночной чепчик с накрахмаленной оборкой был крепко подвязан под самым подбородком. Привидение так же беззвучно, как оно вошло, выскользнуло из комнаты, и дверь закрылась.

На следующий день шел проливной дождь. Мортен и Фанни уехали в город сразу после завтрака. Мадлен лежала в постели: ее лихорадило.

Ракел была дома и заглянула к ней. Мадлен показалась ей такой странной, что она решила пригласить доктора, но йомфру Кордсен заявила, что лучше всего предоставить больной полный покой, и все уладится… со временем.

Ракел все же послала бы за доктором, если бы не забыла об этом, придя в свою комнату. Она была занята своими собственными мыслями. Неужели он не придет и сегодня?

К имению подъехала коляска. Фру Гарман, которая только что докушала маленький «приватный» завтрак в своей комнате, опустила журнал на колени и сказала:

— Господи боже мой! И приезжают же гости в такую погоду!

Ракел почувствовала, что краснеет. Она узнала «его» голос в коридоре. Чтобы не выдать волнения, она села за рояль и принялась перелистывать ноты.

Дверь открылась, и вошли: первым пробст Спарре, а за ним кандидат Йонсен.

Ракел повернулась на стуле и так сильно облокотилась на рояль, что нечаянно ударила по нескольким басовым клавишам. Она не отрываясь глядела на Йонсена, словно каждое мгновенье ожидала, что он заговорит и объяснит, почему он пришел в сопровождении пробста.

Пробст Спарре очень приветливо поклонился дамам, мягко упрекнул Ракел за то, что она никогда не бывает у них, и передал ей множество приветов от «девочек».

Фру Гарман сразу примирилась с гостями, когда увидела их: ей всегда было приятно разговаривать с людьми духовного звания.

Сперва темой разговора была неустойчивая погода. Ракел не сводила глаз с директора школы. Он не смотрел в ее сторону; лицо его было бледно, губы сжаты.

— Мы очень хотели, мой молодой друг и я, — сказал, наконец, пробст, — посетить вас, сударыня, вместе! Очень, очень многое можно выяснить — можно уладить многие недоразумения, если поговорить, и притом поговорить откровенно.

Пробст остановился и взглянул на директора школы. Тот сделал усилие, чтобы заговорить, но не смог.

— Было бы неправильно, — продолжал пробст, — если бы из-за нескольких мало обдуманных слов среди прихожан создалось впечатление, что существуют разногласия или даже раскол между людьми, которые должны все вместе служить церкви.