Приключения Перигрина Пикля

Около полуночи Пайпс, который имел приказ находиться поблизости и следить за Джолтером, притащил домой на спине этого злосчастного гувернера, тогда как Перигрин заранее обеспечил ему доступ в колледж; оказалось, что, помимо синяков, гувернер получил две оплеухи, которые на утро обнаружились в виде черных кругов, окаймлявших оба глаза.

Это было прискорбное обстоятельство для человека его репутации и поведения, в особенности потому, что он получил извещение от проктора, который желал видеть его немедленно. С великим смирением и раскаянием Джолтер попросил совета у своего воспитанника, который, имея привычку забавляться живописью, уверил мистера Джолтера, что под легким слоем краски телесного цвета скроет мастерски эти позорные следы, вследствие чего невозможно будет отличить искусственную окраску кожи от природной. Опечаленный гувернер согласился на такую меру, лишь бы не подвергать столь постыдные знаки наблюдению и осуждению начальства. Хотя его советчик переоценил свое умение, его убедили довериться маскировке, и он явился к проктору с таким разукрашенным лицом, от природы страшным, что это лицо имело весьма близкое сходство с некоторыми из тех свирепых физиономий, которые обычно висят над дверью таверн и пивных под названием «Голова сарацина».

Столь удивительное изменение лица не могло бы ускользнуть от внимания самого ненаблюдательного зрителя, тем более — от проницательного взора сурового судьи, уже возбужденного тем, что он видел накануне вечером. Посему он получил выговор за эту нелепую и глупую уловку и, вместе с прочими участниками дебоша, выдержал такую жестокую головомойку за свое скандальное поведение, что все они были удручены и в течение многих недель стыдились выполнять свои обязанности публично.

Перигрин слишком чванился своею изобретательностью, чтобы скрыть ту роль, какую он играл в этой комедии, деталями коей он угощал своих товарищей, и тем самым навлек на себя ненависть и злобу той группы, чьи убеждения и деятельность он разоблачил; ибо его считали шпионом, который вторгся в их общество, замышляя предательство, или, в лучшем случае, ренегатом и изменником вере и принципам, которые он исповедовал.

Глава XXII

Среди тех, кто пострадал от его хитрости и предательства, был мистер Джамбль, его тьютор, который никак не мог переварить нанесенное ему унизительное оскорбление и решил отомстить виновнику позора. С этой целью он следил за поведением мистера Пикля с самой злобной бдительностью и не пропускал случая обращаться с ним с тем неуважением, которое его питомец по нраву своему переносил хуже, чем любую строгость, какую наставник властен был применить.

Перигрин несколько дней не появлялся по утрам в церкви, а поскольку мистер Джамбль неизменно допрашивал его весьма повелительным тоном о причине его отсутствия, он измышлял разные благовидные предлоги; но в конце концов изобретательность его иссякла; он получил очень язвительный выговор за свою распущенность и в дополнение к выговору приказание сочинить ради упражнения парафраз в английских стихах на следующие два стиха из Вергилия:

Эта ненавистная штрафная работа на заданную тему возымела желаемое действие на Перигрина, который считал ее не только грубой бранью, направленной против его собственного поведения, но также и ретроспективным оскорблением памяти его деда, который при жизни славился скорее своей хитростью, чем честностью в торговом деле.

Рассерженный этой дерзостью педанта, он в порыве бешенства едва не прибег тут же на месте к телесной расправе, но, предвидя тягостные последствия, которые вызвало бы столь явное нарушение правил университета, он сдержал свое негодование и задумал отомстить за обиду с большим хладнокровием и презрением. Приняв такое решение, он начал наводить справки о происхождении и воспитании Джамбля. Он узнал, что отец этого дерзкого тьютора был каменщиком, что его мать торговала пирогами и что сын, в различные периоды своей юности, занимался и той и другой профессией, покуда не обратил своего внимания на изучение наук. Получив эти сведения, он сочинил следующую плохонькую балладу и преподнес ее, как толкование той цитаты, которую выбрал тьютор.

Это наглое произведение было наилучшей местью, какую он мог придумать для своего тьютора, который отличался презрительным высокомерием и нелепой гордостью педанта низкого происхождения. Вместо того чтобы отнестись к этой злой сатире со спокойствием и пристойным пренебрежением, подобающим человеку с его солидностью и положением, тьютор, едва бросив взгляд на сочинение, покраснел, а затем лицо его покрылось смертельной бледностью. Дрожащими губами он сказал, что его ученик — дерзкий нахал и будет исключен из университета, так как осмелился написать и вручить столь неприличный и грубый пасквиль. Перигрин отвечал с большою твердостью, что не сомневается в своем оправдании беспристрастными людьми, если станет известным брошенный ему вызов, и что он готов передать дело на рассмотрение главы колледжа.

Арбитраж он предложил, зная, что глава колледжа и Джамбль были в ссоре, и по этой причине тьютор никогда не отважится привести дело к такому концу. И в самом деле, когда упомянуто было о главе колледжа, Джамбль, подозрительный от природы, заподозрил, что Перигрин заручился покровительством, прежде чем решился нанести столь возмутительное оскорбление, и эта мысль произвела на него такое впечатление, что он положил задушить в себе злобу и ждать более благоприятного случая для утоления своей мести. Тем временем переписанная баллада была роздана студентам, которые распевали ее под самым носом мистера Джамбля на мотив «Жил некогда сапожник и т. д.», и триумф нашего героя был полный. Однако время его не было целиком посвящено этим буйным сумасбродствам юности. У него часто бывали светлые периоды, в течение которых он завязал более близкое знакомство с классиками, прилежно читал исторические сочинения, совершенствовал свою склонность к живописи и музыке, в коих сделал некоторые успехи, и главным образом занимался изучением натуральной философии. Обычно бывало так, что после внимательного изучения этих искусств и наук нрав его сказывался в тех проступках и необузданных вспышках пылкого воображения, которыми он стяжал такую известность; и, быть может, он был единственным юношей в Оксфорде, который одновременно поддерживал близкое и дружеское общение как с самыми легкомысленными, так и с самыми серьезными студентами университета.