Седьмой крест

Все мальчуганы постепенно перебрались поближе к Георгу, так что кудлатый, строгавший бумеранг, оказался теперь в стороне. Вдруг все повернули головы: от острова плыла еще одна лодка. Из нее вышли человек с рюкзаком и рослый мальчик – в правильных чертах его продолговатого красивого лица было что-то смелое и

уже не мальчишеское.

– Дай сюда, – сейчас же обратился этот мальчик к кудлатому, сделал шаг вперед, размахнулся и особым, ловким движением запустил бумеранг так, что тот завертелся волчком.

Тем временем из крестьянского дома вернулась вторая группа мальчиков. Учитель сухо похвалил мальчика, который распорядился всем так быстро и аккуратно. Затем они снова построились для переклички. Наконец тронулись в путь. Поднялся и Георг.

– Славные у вас мальчики, – сказал Георг.

– Хейль Гитлер! – сказал учитель. У него было загорелое, моложавое лицо, которое, однако, вследствие постоянных усилий учителя не выглядеть таким юным, казалось несколько неподвижным. – Да, класс хороший. – И, хотя Георг больше ничего не сказал, добавил: – Основа была хороша. Я сделал все, что было в моих силах. К счастью, я остался с ними, когда их на пасху перевели. – Видимо, тот факт, что ему оставили его прежних учеников, имел немаловажное значение для этого человека. Георгу не приходилось даже делать над собой особых усилий, чтобы спокойно беседовать с ним. Прошлая ночь оказалась вдруг далеко позади. Так неудержимо течет обыкновенная жизнь, что ее поток уносит с собой каждого, кто только в него вступит.

– А что, далеко еще до перевоза?

– И двадцати минут не будет, – сказал учитель, – мы ведь все туда идем.

Вот кто должен прихватить меня на тот берег, решил Георг. И они прихватят меня.

– Марш! Марш! – сказал учитель мальчуганам.

Он потому не замечал притягательной силы незнакомца, что уже сам ей подчинился. Рослый мальчик, приехавший с ним в лодке, все еще шел рядом. Учитель положил ему руку на плечо. Но Георг, если бы ему разрешили из всех мальчиков выбрать себе спутника, выбрал бы отнюдь не красивого подростка, шагавшего рядом с учителем, и не благоразумного, суховатого, а кудлатенького, с бумерангом. Ясный взгляд этого мальчугана частенько останавливался на Георге, словно мальчик видел больше других.

– Вы ночевали под открытым небом?

– Да, – сказал учитель, – у нас тут на берегу есть пристанище. Но ради тренировки мы ночевали под открытым небом. И пищу готовили вчера вечером и сегодня утром на костре. Вчера, при помощи карт, мы уяснили себе, как можно было бы в наши дни занять вон тот холм. А затем отступали все дальше в глубь истории… понимаете, как его атаковало бы войско рыцарей, как римляне…

– Да с вами опять учиться захочется, – сказал Георг, – вы прекрасный учитель.

– Любимое дело и делаешь хорошо, – последовал ответ.

Они шли по берегу и уже миновали выступ длинной косы. Рядом с ними свободно текла река. Теперь было видно, что коса, все заслонявшая своими кустарниками и группами деревьев, это на самом деле только узенький треугольничек среди бесчисленных береговых выступов и заливов. Георг подумал: если я переберусь на ту сторону, я сегодня же могу быть у Лени.

– Вы были на войне? – спросил учитель. Георг понял, что этот человек, который, вероятно, одних лет с ним, считает его гораздо старше.

– Нет, – сказал он.

– Жаль, а то что-нибудь рассказали бы моим мальчикам. Я пользуюсь каждой возможностью.

– Ну, я разочаровал бы вас – я плохой рассказчик.

– Все равно как мой отец, – сказал учитель, – он никогда ничего не рассказывал о войне.

– Нужно надеяться, что ваши мальчики уцелеют.

– Надеюсь, что уцелеют, – сказал учитель, сделав ударение на последнем слове. – Но не в том смысле, что они избегнут этого испытания.

У Георга забилось сердце – он увидел перед собой столбы и ступени пристани. И все же потребность и привычка воздействовать на сознание людей была в нем настолько сильна, что он ответил:

– Вы всего себя вкладываете в работу, это тоже своего рода испытание.

– Я не о том сейчас говорю, – сказал учитель. Его слова предназначались и для мальчика, который шел, выпрямившись, рядом. – Я имею в виду решающее испытание, борьбу не на жизнь, а на смерть. Через это надо пройти. Но почему мы заговорили на такую тему?…

Он еще раз оглядел своего неведомого спутника. Будь дорога подлиннее, он бы охотно поделился своими мыслями с этим человеком. Сколько признаний слышит в пути тот, кто сам молчит!

– Вот мы и пришли. Скажите, вам не трудно будет прихватить с собой несколько мальчиков?

– Нет, конечно, не трудно, – сказал Георг, которому от волнения сдавило горло.

– Мой коллега обещал взять их к себе. А мы с остальными еще побродим по берегу, я дождусь лодки.

Может быть, маленький Бумеранг поедет со мной, подумал Георг. Но когда мальчики в третий раз выстроились и их пересчитали, маленький Бумеранг попал, к сожалению, в группу учителя.

А Щуренка уже допрашивали в Вестгофене. Оказалось, он прекрасно умеет описывать – точно и остроумно. Такие бездельники обычно очень наблюдательны. Действовать им не приходится, и наблюдения так и лежат у них в голове неприкосновенным фондом. Очутившись перед следователем. Щуренок обстоятельно рассказал, как его вчерашний спутник смертельно испугался, когда они дошли до Петерсау. «Перевязка у него была совсем свеженькая, – разглагольствовал Щуренок, – марля как снег, просто реклама для стирального мыла „Перзиль“. И по крайней мере, пяти зубов у этого пария не хватало, да, вероятно, так, трех вверху и двух внизу, потому что дыра наверху была пошире. А с одной стороны, – Щуренок сунул себе в рот собственный указательный палец, – был вот такой разрыв или, как это сказать, ну, точно кто-то хотел дотянуть ему пасть до левого уха».

Наконец Щуренка отпустили. Оставалось только опознать куртку. Тогда по всем железнодорожным станциям и мостам, по всем полицейским участкам и пунктам, по всем пристаням и гостиницам – словом, по всей стране можно будет передать по радио новые приметы беглеца.

– Фриц, Фриц, – раздавалось по всему училищу, – твоя куртка нашлась! – Когда Фриц это услышал, у него все в глазах завертелось. Он выбежал из школы и заглянул в оранжерею. Садовник Гюльтчер собирал семена с созревших бегоний, чтобы тут же их рассортировать.

– Моя куртка нашлась.

Не оборачиваясь, садовник сказал:

– Что же, значит, они его вот-вот поймают. Радуйся.

– Чему это? Невесть с кого, пропотевшая, изгаженная, задрызганная куртка!

– А ты погляди на нее хорошенько, может, вовсе и не твоя.

– Идет! – закричали мальчики, окружавшие Георга. В тихом воздухе уже было слышно пыхтение мотора. След от лодки, плывшей поперек реки, немного более светлый, чем остальная вода, тянулся за лодкой почти до самого берега. В лучах утреннего солнца вспыхивал то шарф на шее у лодочника, то птица на лету, то белая стена на берегу, то шпиль далекой колокольни между холмами, словно именно эти предметы заслуживали того, чтобы их запечатлеть в памяти глубоко и навеки. Они спустились по нескольким каменным ступенькам к причалу, но слишком рано, так как моторная лодка еще не подошла; они стояли у самой воды, и каждый чувствовал, будто его существо раздваивается, и та часть, которая стремится все дальше и дальше – вечно бы ей течь и никогда не останавливаться, – отделяется от той, которая хотела бы вечно оставаться недвижимой и неизменной; и первая уходит с великой рекой, а вторая прижимается к берегам, цепляясь за деревни, за набережные и виноградники.

Мальчики притихли. Ведь там, где тишине дают расти, она проникает глубже, чем звуки труб и барабанов.

Георг видел часового возле пристани на том берегу. Всегда ли он там стоит? Не его ли он поджидает? Мальчуганы окружили Георга, увлекли вниз по ступеням, сгрудились вокруг, тесня к лодке. Но у Георга было только одно на уме – часовой.