Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник)

– Как бы то ни было, невозможно отругать человека больше, чем он отругал моего отца, – заключила Роза. – Он прямо был вне себя. И все твердил: «Раздавлена, луковица раздавлена, о Боже, ее растоптали!» Потом повернулся ко мне и говорит: «Но она же была у него не последней?»

– Он так спросил? – Корнелис насторожился.

Девушка продолжала рассказ:

– «Думаете, у него еще есть? – спросил отец. – Ладно, поищем остальные». Тут Якоб схватил его за ворот да как заорет: «Вы и до них хотите добраться?!» Но тут же его отпустил, снова обратился ко мне и спрашивает: «А что сказал этот бедный молодой человек?» Я не знала, что ответить, вы же просили не давать никому догадаться, как для вас важны эти луковицы. К счастью, отец вывел меня из затруднения: «Что сказал? – говорит. – Да он просто взбесился!» Я его перебила: «Как же, – говорю, – было не возмутиться? Вы так грубо, несправедливо с ним обошлись!» Тогда и мой отец в свой черед закричал: «Ах, скажите на милость, большое дело – раздавить луковицу тюльпана! Их в Горкуме на базаре продают по флорину за сотню!» Тут я сдуру сболтнула: «А может, та была куда ценнее?»

– И как он, Якоб, воспринял эти слова? – спросил Корнелис.

– Признаться, мне показалось, будто у него молния в глазах сверкнула, когда он их услышал.

– Да, но вряд ли это все. Он ведь сказал еще что-нибудь?

– Таким медовым, вкрадчивым голосом: «Значит, прекрасная Роза, вы полагаете, что они весьма ценны?» Вот когда я поняла, что совершила ошибку. Ответила как могла небрежнее: «Откуда мне знать? Что я смыслю в тюльпанах? Мне одно ясно: поскольку мы, увы, обречены жить в окружении заключенных, я понимаю, как драгоценно для узника все, что помогает убивать время. Бедного господина ван Берле развлекал его тюльпан. Вот я и говорю, что жестоко было отнимать у него эту забаву». Тогда мой отец говорит: «А мне прежде всего непонятно, как он раздобыл эту луковицу. Вот в чем надо бы разобраться, я так считаю».

– Я сразу отвернулась, чтобы не встречаться с ним глазами. Но зато встретила взгляд господина Якоба. Он так смотрел, будто хотел выведать все мои мысли, в самую душу забраться. Тогда я решила рассердиться, это ведь часто избавляет от надобности отвечать на вопросы. Пожала плечами, повернулась к нему спиной и пошла к двери. Но на полпути остановилась, потому что расслышала, что сказал Якоб моему отцу, хоть он говорил тихо: «Проверить это не трудно, черт возьми!» – «Как?» – «Да обыскать его! Если есть другие, мы их найдем, ведь дочерних луковиц обычно бывает три».

– Три?! – воскликнул Корнелис. – Он сказал, что у меня три луковицы?

– Сами понимаете, меня его слова поразили так же, как вас. Я обернулась. Они оба были так заняты своим разговором, что не заметили этого. «Но, – сказал мой отец, – он, может быть, припрятал эти луковицы вместо того, чтобы держать их при себе». – «Тогда уберите его из камеры под каким-нибудь предлогом, а уж я там все обшарю».

– О, да это же отпетый мерзавец, ваш господин Якоб! – не выдержал Корнелис.

– Боюсь, что так.

– Скажите-ка мне, Роза… – продолжал он задумчиво, захваченный какой-то внезапной мыслью.

– Что?

– Не правда ли, вы рассказывали, что однажды, когда вы готовили свою грядку, этот человек следил за вами?

– Да.

– Что он пробирался, как тень, за кустами бузины?

– Да.

– Не упускал ни одного движения ваших граблей?

– Ни единого.

– Роза! – прошептал Корнелис, бледнея.

– Ну?

– Это не вас он выслеживал.

– Тогда кого?

– Он и влюблен не в вас.

– Да в кого же еще?

– Он выслеживал мою дочернюю луковицу, и предмет его страсти – мой тюльпан.

– Ах, действительно! – воскликнула Роза.

– Хотите удостовериться в этом?

– А каким образом?

– О, это проще простого.

– Говорите!

– Ступайте завтра в сад, постарайтесь, чтобы Якоб, как и в первый раз, знал, что вы туда идете, и последовал за вами. Сделайте вид, будто сажаете луковицу, а потом уйдите из сада, но спрячьтесь за дверью и посмотрите, что он будет делать.

– Хорошо! А потом что?

– Потом? Будем действовать с учетом того, как поступит он.

– Ах! – вздохнула Роза. – Как же вы любите свои тюльпаны, господин Корнелис!

– Сказать по правде, – промолвил узник, вздыхая в свой черед, – с того мгновения, как ваш отец раздавил эту несчастную луковицу, мне кажется, будто во мне самом что-то умерло.

– Полно! – сказала девушка. – А вы не хотите сделать еще одну попытку?

– Как?

– Принять предложение моего отца.

– Какое предложение?

– Он же готов вам предоставить сотни луковиц тюльпанов.

– Да, верно.

– Согласитесь принять две-три луковички, а заодно с ними вырастите и свою.

– Да, это было бы славно, – протянул Корнелис, хмуря брови. – Если бы я имел дело только с вашим отцом… Но этот другой, этот Якоб, что шпионит за нами…

– Ах, ваша правда. И все-таки подумайте! Я же вижу, какого большого удовольствия вы себя лишаете.

В улыбке, с которой она произнесла эти слова, сквозила ирония.

Корнелис и впрямь призадумался не на шутку, было легко заметить, что он борется с сильнейшим искушением. Но в конце концов он вскричал, проявляя стоицизм, достойный античного героя:

– И все-таки нет! Нет! Это было бы безумием! Низостью! Если бы я таким образом нашу последнюю надежду отдал на волю чужой зависти и злобы, мне бы не было оправдания. Нет, Роза, нет! Завтра мы примем решение относительно вашего тюльпана, и вы будете растить его по моим указаниям. Что до третьей луковицы, – тут Корнелис глубоко вздохнул, – храните ее у себя в шкафу! Берегите ее, как скряга бережет свой первый или последний золотой, как мать – дитя, как раненый – последнюю каплю крови в своих жилах, о да, берегите ее, Роза! Что-то мне говорит, что в ней наше спасение и наше богатство! Храните ее, и даже если огонь небесный падет на Левештейн, Роза, дайте мне слово, что вместо ваших колец и украшений, вместо этого нарядного золотого чепца, так прелестно обрамляющего ваше лицо, вы будете спасать мою последнюю луковицу, в которой заключен мой черный тюльпан. Поклянитесь в этом, Роза!

– Будьте покойны, господин Корнелис, – печально и все же не без торжественности вздохнула девушка. – Ваша воля для меня закон.

– И даже, – продолжал молодой человек, распаляясь все сильнее, – если заметите, что за вами следят, шпионят за каждым вашим шагом, что ваши речи будят подозрения у вашего отца или у этого ужасного Якоба, который мне ненавистен, – что ж, откажитесь от меня, Роза, забудьте меня, неважно, что я только вами жив, что у меня в целом свете нет, кроме вас, никого. Пожертвуйте мной, не приходите больше, но тюльпан сохраните.

Роза почувствовала, как больно сжимается сердце в ее груди и слезы подступают к глазам.

– Увы! – прошептала она.

– Что такое? – спросил Корнелис.

– Мне ясно одно.

– Что вам ясно?

– Я вижу, – сказала девушка, уже не сдерживая рыданий, – вижу, вы так любите тюльпаны, что в вашем сердце не осталось места для других привязанностей!

И она убежала.

Этот вечер после ее ухода и всю последовавшую за ним ночь Корнелис чувствовал себя хуже, чем когда бы то ни было. Роза рассердилась на него, и она была права. Возможно, она больше не придет повидать узника, он никогда не услышит ни о ней, ни о своих тюльпанах.

И тут… мы, право же, не знаем, как объяснить подобную странность в натуре образцового тюльпановода, равного которому не найдешь в целом свете, но к стыду нашего героя и в ущерб садоводству в целом, вынуждены признаться, что из двух страстей, обуревавших Корнелиса, он был более склонен сожалеть о любви Розы. И когда часа в три ночи он задремал, измочаленный усталостью, замученный страхами, терзаемый раскаянием, большой черный тюльпан в его сновидениях отошел на второй план, уступив место синим, полным невыразимой нежности очам светловолосой фрисландки.

XIX. Женщина и цветок

Однако бедняжка Роза, запершись в своей комнате, понятия не имела, о чем или о ком грезил Корнелис. После всего, что он ей наговорил, она, естественно, думала, что он мечтает больше о своем тюльпане, чем о ней. Но Роза ошибалась.