Город Ильеус

Почему же тогда Карлос так живо чувствовал эту гордость поэта Сержио Моура? Он и сам не знал почему. Эта гордость висела в воздухе зала заседаний, и от неё становилось больно, как от пощечины. Эта гордость была во всём — в спокойном лице, в самой позе Сержио, который стоял не шевелясь в ожидании приказаний экспортёра. Карлос, взбешенный, молчал, не зная, что сказать ему. Однако в поведении Сержио не было ничего вызывающего. Он спокойно смотрел на Карлоса, и бумаги, необходимые для заседания, были аккуратно разложены на столе. Может быть, это роза, которую поэт держал в руке, так раздражала Карлоса? Она была просто оскорбительна, эта роза. Но почему оскорбительна? Карлос не знал, куда девать руки, он был смущен. Да ещё Жульета зачем-то пригласила этого типа на завтрашний вечер. Интимная встреча, соберутся только близкие друзья, а она вдруг приглашает Сержио… И что только она в нём нашла? Женщины такие странные, никак их не поймёшь… Поэт вертит в руке розу, это же невыносимо! Карлос Зуде открыл рот, намереваясь сказать что-то обидно-ироническое, но так ничего и не сказал… Не умел он говорить с иронией. Ну какого чёрта Жульета пригласила этого субъекта?

Когда вошел Шварц, управляющий немецкой экспортной фирмы в Ильеусе, Карлос встретил его такой бурной радостью, что Шварц даже растерялся.

— О дорогой Шварц, ну как вы? Сколько лет, сколько зим… — И крепко обнял его.

Шварц поклонился Сержио.

— Ну, а как наш поэт? Стихи подвигаются? — Он с трудом говорил по-португальски и никогда не читал ни одного стихотворения Сержио. Он вообще не читал ничего, что здесь печаталось, а только немецкие книги — поэтов и туманных философов. Его любимым автором был Ницше, и немец обычно говорил, что Ницше скрашивает ему жизнь в Ильеусе. Шварц был ещё молод и недурен собою. Он приехал в Ильеус сравнительно недавно, прямо из Германии, заменив прежнего управляющего фирмой, еврея.

Карлос Зуде выговорил наконец:

— Все готово для заседания, сеньор Сержио?

Поэт — вот несносный, право! — перестал наконец вертеть розу.

— Всё, включая виски…

— Прекрасно, прекрасно… — обрадовался Шварц. — Виски — это самое главное…

Карлос хотел узнать, прибыли ли отчёты контор. Отчёты прибыли и лежали на столе перед председательским креслом Карлоса, поэт указал на них розой. Убить его мало! Карлос с трудом сдержался: не надо нервничать, ему нужно сосредоточиться для сегодняшнего заседания.

Пришли братья Раушнинги, вслед за ними Рейхер. Последним пришел Антонио Рибейро. Шварц наливал виски в голубые бокалы. Сели вокруг длинного стола. Серьезные люди. Прежде всего бросалась в глаза исключительная аккуратность и тщательность, с какой они были одеты: костюмы из дорогого кашемира, шелковые рубашки, добротная обувь. Сержио Моура с карандашом в руке сидел напротив Карлоса Зуде на противоположном конце стола. Карлос смотрел на розу, лежащую на столе, — капля крови на белом листе бумаги, который скоро покроется мелкими, неразборчивыми буквами. После минутной паузы Карлос отвел глаза и посмотрел на Рейхера, наименее крупного из экспортёров.

— Я созвал вас, сеньоры, — начал Карлос, — чтобы поговорить с вами о чрезвычайно важном деле…

— Записывать? — перебил его поэт.

Карлосу пришлось обернуться и взглянуть на Сержио, и роза снова ранила его взгляд. Вот об этом-то он и не подумал: нужно ли стенографировать доклад? Нет, не нужно.

— Нет, сеньор…

Он снова смотрел на Рейхера.

— Прежде всего я хочу поставить вас в известность, что высказываю здесь не только моё мнение, но и мнение Карбанкса…

Экспортеры молча переглянулись. Один из Раушнингов толкнул другого коленом, чтобы тот обратил внимание на эти слова. Сержио тоже наклонился вперёд, видимо заинтересованный. Карлос вытянул ноги под столом, теперь чувство неловкости от присутствия гордого поэта начало проходить.

— Мне кажется, мы можем говорить откровенно… — сказал он, и чувство неловкости прошло совсем. Поэт снова стал простым мелким служащим. Карлос раньше хотел попросить его уйти — он на этом заседании не нужен, но теперь решил, что пусть лучше останется. Пусть почувствует силу Карлоса, пусть узнает, что Карлос значит здесь и на что способен.

Он только сказал:

— Не записывайте, сеньор Сержио…

— Хорошо. — И поэт снова взял розу и вертел её белыми, худыми пальцами.

Карлос Зуде заговорил, отчеканивая каждое слово, ему казалось, что его слова больно бьют поэта Сержио Моура.

— Мы с Карбанксом пришли к выводу, что должны поднять цены на какао.

Он остановился, ожидая, какую реакцию вызовут его слова. Но все молчали, только один из Раушнингов ткнул другого локтем в живот. Наконец Антонио Рибейро, от имени всех собравшихся, попросил у Карлоса более подробных объяснений. По правде говоря, он не совсем понимал, для чего, собственно, нужно повышение цен.

Карлос сначала развалился в кресле, потом выпрямился с таким видом, словно готовился сказать что-то необычайно важное или прочесть лекцию. Сам не зная почему, он посмотрел на поэта и теперь, казалось, говорил только для него:

— Вам всем, сеньоры, известно, что урожай республики Эквадор был уничтожен вредителями. И известно, конечно, что после Золотого Берега и Бразилии…

— …больше всего какао экспортирует Эквадор, — прервал Рейхер.

Карлос отвел глаза от Сержио и посмотрел на Рейхера с упрёком:

— Не в том дело… Гибель урожая в Эквадоре сопровождалась одним важным обстоятельством…

— Каким? — спросил Антонио Рибейро.

Раушнинги слушали внимательно, Шварц старался проникнуть в тайный смысл слов Карлоса. Что он хочет сказать? Может быть, этот бразилец с толстыми губами и широкими скулами (явные следы негритянской крови) хотел обмануть их, впутать в дело, выгодное только ему самому и американцу? Карлос отказался от дорогой сигары, предложенной одним из Раушнингов, он не курил. Кашлянув, он продолжал:

— Мы все с головой увязли в какао. Это наше дело, в нём весь наш доход. Не правда ли?

Раушнинги кивали головами. Шварц настороженно молчал, Рейхер пробормотал: «Гм…» Только Антонио Рибейро сказал:

— Да, оно верно.

Поэт понюхал розу. Он тоже был заинтригован. В этот момент он вспомнил гневный жест Жоакима, и в его ушах опять прозвучало, как строка трагической поэмы, слово, брошенное шофером в этом самом зале: «Империализм!»

И руки Карлоса начали превращаться (кто может удержать фантазию поэта?) в страшные когти дракона. Они росли, росли на глазах, ползли по бумагам, разложенным на столе, по отчетам фирм, по цифрам, цифрам и цифрам. Теперь Карлос Зуде уже не сидел, беспечно вытянув ноги. Он приподнялся в кресле, наклонившись вперёд, и слова его словно маршировали по столу, так по крайней мере казалось поэту. Карлос продолжал:

— Так как все вы согласны со мной, я задам вам такой вопрос: в чём наши гарантии?

Карлос казался профессором, читающим лекцию, молодым профессором, так как сейчас он выглядел моложе своих лет, и все присутствующие были смущены, Поэт (единственный, кого Карлос хотел поразить) находил, что он плохо объясняет. Сержио уже начал проникать в тайный смысл слов Карлоса, но видел, что другие ещё ничего не поняли. Несмотря на важный вид, экспортер говорил туманно, непонятно. Карлос повторил свой вопрос, подчеркивая каждое слово:

— В чем наши гарантии?

— В каком смысле гарантии? — спросил Рейхер.

Шварц закрыл глаза. Он начал понимать, в чём дело, и теперь стал спокойнее. Он тоже уже давно об этом подумывал, но у него не хватало смелости привести свои планы в исполнение.

— Да, — сказал Карлос, — в чём гарантии? Мы покупаем какао и продаём его за границу. Некоторые из наших фирм — иностранные, их капиталы за пределами нашей страны. А какова база этих капиталов? В чём наши гарантии?

Он отвел глаза от поэта и посмотрел кругом. Поэт нюхал розу; Карлос Зуде с удовольствием назвал бы его неженкой, хотя Сержио был совсем непохож на неженку. Но очень уж Карлосу хотелось оскорбить его, сбить с него эту спесь!