Рассказы, фельетоны, памфлеты

В школах словаков причисляли к чехам. Вообще-то это очень неплохо, когда вдруг оказывается, что твоего народа стало на три миллиона больше. Затем немного беллетристики с сюжетами из словацкого быта, несколько туристических очерков, чтобы все-таки люди знали, какая это красивая страна.

Вот, кажется, и все, что было связано с нашим интересом к Словакии и словакам. Разве еще только липтовский сыр, брынза да ошчипки

[72]

– кусочек Словакии в гастрономических магазинах. Можно добавить еще оперетту Легара

[73]

«Плетельщик корзин» да вспомнить русофила – словацкого поэта Гурбана Ваянского

[74]

, выступавшего на съездах журналистов. Вот и воя Словакия, какую мы знали.

Однажды один словацкий литератор где-то под Татрами попал в лапы медведя.

«Какая это экзотическая страна – Словакия!– говорили читатели.– Сказочная Словакия!»

Однако общество «Чехословацкое единство», созданное для оказания помощи обучающимся в Праге словакам, влачило жалкое существование. Хотя мы в это же время твердили: «Словакам нужна интеллигенция». А словацкие интеллигенты в Праге при такой «моральной поддержке» чуть не умирали с голода.

Затем появился норвежский поэт

[75]

и в открытом письме выступил в защиту словаков против потомков куманов и гуннов.

В Чехии всеобщий энтузиазм. Глаза светятся радостью. «Ну, этот показал венграм! Поэт из Норвегии! Представляете себе, из самой Норвегии!»

В этом «из самой Норвегии» лежит весь трагизм наших симпатий к народу, столь нам близкому. Выступление Бьерисона заслужило ту восторженную телеграмму, в которой чешское студенчество выразило свои симпатии норвежскому защитнику наших братьев.

Благодаря этой телеграмме словаки по крайней мере опять поверят в искреннее отношение к ним чехов: после многих разочарований они вообще перестали верить в братскую любовь.

Один из наших депутатов парламента даже ездит в Пешт на совещания с их угнетателями, а это все-таки несколько странное проявление братской любви.

И, наконец, мы дошли до того, что, читая газеты, высказывали даже удивление тем, как давно венгерские власти не арестовывали ни одного словацкого патриота.

Тут пришла Чернова!

Осужденный на два года священник Андрей Глинка

[76]

совершил по нашим городам турне с выступлениями. Ведь это в его родном местечке произошло массовое убийство. Он много говорил нам об угнетении словаков. Для большинства из нас все это были вещи незнакомые.

Охваченные энтузиазмом, под пение словацких песен мы выпрягли лошадей из его кареты и, провозглашая славу словакам, отвезли его в гостиницу.

Чего только не вызвала к жизни Чернова! Мне даже кажется, что мы перестали уже быть «глубинным народом», что нас может побудить к действию пролитая кровь. Она брызнула и на нас. Там были и женщины...

Словацкая женщина! Частица истории несчастного народа. До этого убийства не очень-то много мы знали о словацкой женщине. Люди, побывавшие в Словакии, говорили, что словачки красивы. И на этой констатации наши симпатии кончались. Разумеется, были еще вышивки.

Когда кто-нибудь заговаривал о том, в каком жалком положении находится словацкая женщина, люди обычно отмахивались: ну, наверно, не так уж все плохо. Кто бы осмелился писать о словацких женщинах, что они духовно бедны!

В Чернове были убиты и женщины! Словацкая женщина. Как она живет? Однажды я был в центре Оранской жупы

[77]

, и мне знаком облик словацкой женщины. Натруженные работой руки, а в глазах безнадежность. Тяжкий труд на каменистом горном поле... Зимой приходится брать в долг, а весной нужно долг отрабатывать. И пашет женщина чужое поле. И только если выкроится немного времени, удастся вспахать и свое скудное полюшко.

Женщина шла за плугом, печальная, сгорбившаяся. А когда запела, это была тоскливая песня. Что ей дала жизнь? Нищету и горе. Мужа дома нет: ушел на заработки. Когда вернется, выплатит долг ростовщику и снова должен будет уйти. А однажды вовсе не вернется... И останется одно утешение – стаканчик водки. Человек пьет, чтобы забыться. Сначала помолится, потом пьет. Ростовщика он не проклинает, прощает ему. Да иначе и нельзя.

Есть у нее десятилетний сын, ходит в школу и уже знает венгерский язык. Умеет даже петь «Jstem almeg a Magyar», то есть «Боже, храни венгра». Крепкий парень, из него вырастет настоящий венгр. А раз венгр, значит, пан. Спустится с родных гор в низину, к венграм, и забудет свою мать. Да простит ему бог! Там ему будет лучше!

И дальше бредет сгорбленная женщина за плугом и думает, думает... Слезы выступают у нее на глазах. Это слезы словацкой женщины. В них -отчаяние и безнадежность.

А от гор эхо доносит новую песню. С панского поля идут девушки. Они работают в поместье главного жупана. Приказчик их обворовывает, а водку разбавляет водой. Одна из девушек сложила песню про вора-приказчика. Она настроена весело. Завтра уезжает в город, на службу к венграм. Ее завербовал на работу некий симпатичный пан, тот самый, который набирает для города служанок, раздает крестики, молитвенники и четки. Читать она не умеет. В счет будущего жалованья взяла четки. Завтра она покинет свои горы и, может быть, больше сюда уж не вернется.

«Только бы не воротилась с позором,– говорят старики.– Помнишь, как Жофка? Ее потом отвезли куда-то в дома позора. Ну, да благославит тебя господь бог!»

И старый отец осеняет ее крестом. Что делать: нужно добывать деньги. Чтобы отец позволил дочери отправиться в город, симпатичный пан дал ему пять золотых. Для Оравы это целое состояние.

Торговцы живым товаром объезжают Ораву, Трен-чин, Нитру, Турцу, Спиш, Гонт, Гемер и вербуют девушек. Торговля идет у них весьма успешно. А когда девчата возвращаются обратно, они привозят с собой болезни.

Горестная это картина – статистика болезней. А венгерское правительство молчит, ведь дело идет всего лишь о словаках! И если оно изо всей силы противится отъезду за границу венгерских девушек, то в северных, населенных словаками районах оно своим полным безразличием, по существу, поощряет эту торговлю живым товаром.

Доктор Благо указал однажды на это в сейме. Ответ ему был дан весьма определенный: нигде в Европе правовое положение женщин не находится на таком высоком уровне, как в Венгрии.

После событий в Чернове министр юстиции заявил в венгерском сейме, что нигде в Европе народы не пользуются такой свободой, как в Венгрии.

А жандармы этого рыцарского народа стреляли в Чернове по словацким женщинам, И это – в центре Европы в двадцатом веке!

«Умер Мачек, умер...»

[78]

(Очерк из Галиции)

Не было в округе Латувки другого такого страстного плясуна, как Мачек. Ах, как он отплясывал мазурку, и подскакивал, и притопывал, а кунтуш распахнут, а очи горят!

Как раз по нему была песня Мазурского края:

Ходит Мачек, ходит, под полою фляжка,

Вы ему сыграйте – он еще попляшет,

У Мазуры та натура –

Мертвый встанет, плясать станет...

Вот такая же «натура» была и у Мачека. Пусть он как угодно пьян, пусть сидит в корчме куль-кулем и только бормочет: «Святый боже, прости меня»,– но дайте ему услышать музыку, сыграйте ему, и он еще попляшет. Да как! И подскакивать начнет, и притопывать, и кунтуш распахнет, и очи вспыхнут... Но стоит перестать играть – и тогда...

Тогда достаточно тому же дядюшке Влодеку подойти да тихонько толкнуть его со словами: «Хорошо пляшешь, Мачек»,– и Мачек свалится наземь. Но попробуйте заиграть снова – ой-ой, опять пойдет плясать Мачек, пока звенит музыка.