Братство

Хилери вышел им навстречу.

- Что случилось, сэр? - спросил он.

- Я ударил его прямо по ногам, - ответил мистер Стоун, - и я не сожалею об этом.

С этими словами он прошел к себе в комнату. Хилери повернулся к маленькой натурщице.

- Это все из-за собачонки. Один там бил ее, и мистер Стоун его ударил. Даже палку сломал. Подошли люди, они нам грозили. - Она взглянула на Хилери. - Я... я так испугалась. Ах, мистер Даллисон, все-таки он немножко чудной, правда?

- Все герои чудаки, - сказал Хилери негромко.

- Он хотел еще раз ударить, даже когда палка у него сломалась. Тут пришел полисмен, и они все разбежались.

- Так оно и должно было быть. Ну, а вы что в это время делали?

Заметив, что она пока еще не произвела большого впечатления, маленькая натурщица опустила глаза.

- Я б не испугалась, если бы со мной были вы.

- Боже мой... мистер Стоун гораздо отважнее меня.

- И вовсе нет, - ответила она упрямо и снова взглянула на него.

- Ну, до свиданья, - сказал Хилери поспешно. - Вам пора бежать домой...

В тот же вечер, когда он с женой возвращался в экипаже с длинного скучного обеда, Хилери сказал:

- Мне нужно поговорить с тобой.

Из другого угла кэба последовал иронический ответ:

- Да?

- Возникли кое-какие неприятности, касающиеся маленькой натурщицы.

- В самом деле?

- Этот человек, Хьюз, увлекся ею. Он, кажется, даже грозился прийти тебе рассказать.

- О чем?

- Обо мне. - И что же он собирается рассказать о тебе?

- Не знаю, какие-нибудь вульгарные сплетни. Последовало молчание, и в темноте кэба Хилери облизал сухие губы.

Бианка заговорила:

- Могу я спросить, откуда ты узнал об этом?

- Мне сказала Сесилия.

Странный звук, вроде приглушенного смеха, достиг ушей Хилери.

- Мне, право, жаль, что так получилось, - сказал он вполголоса.

- Очень мило с твоей стороны, что ты счел нужным сообщить мне об этом, хотя мы и живем... каждый своей жизнью. Что заставило тебя?

- Я решил, что так будет правильно.

- И, конечно, еще потому, что этот человек и в самом деле мог прийти ко мне!

- Тебе не следовало бы говорить это,

- Не всегда говоришь то, что следует.

- Я этой девочке подарил кое-что из одежды, в которой она сильно нуждалась. И, насколько мне известно, это все, что я сделал.

- Ну, разумеется!

Это великолепное "ну, разумеется!" подействовало на него, как удар хлыста. Он сказал сухо:

- Что ты хочешь, чтобы я теперь делал?

- Я?

Даже порыв резкого восточного ветра, от которого сворачиваются и дрожат молодые листки, а язычки горящего газа вспыхивают и гаснут в рожках, не мог бы так мгновенно задуть огонек дружеского чувства. Хилери тут же вспомнил почти умоляющие слова Стивна: "На твоем месте я бы не стал обращаться к Бианке. Женщины - такой странный народ!"

Хилери повернулся и взглянул на жену. Ее темную голову окутывал синий газовый шарф. Она сидела в углу, как только можно дальше от мужа, и усмехалась. На мгновение у Хилери возникло ощущение, что он задыхается, всегда будет задыхаться в бесконечных складках этой синей газовой ткани, что он обречен всю жизнь быть спутником женщины, убившей его любовь к ней.

- Поступай, как тебе угодно, разумеется.

Хилери овладело желание рассмеяться.

"Что ты хочешь, чтобы я теперь делал?" "Поступай, как тебе угодно, разумеется". Это ли не предел корректности и терпимости?

- Послушай, Бианка, - проговорил он с усилием. - Жена его ревнует. Мы поместили девушку к ним в дом, нам же следует и забрать ее оттуда.

Бианка ответила не сразу.

- Девушка с самого начала была твоей собственностью, делай с ней, что хочешь. Я не вмешиваюсь.

- Я не привык рассматривать людей как свою собственность.

- Можно не сообщать мне об этом, я знаю тебя двадцать лет.

Иногда даже самые кроткие и выдержанные люди мысленно хлопают дверью.

- Ну что ж, отлично. Я сказал тебе все; можешь принимать Хьюза, когда он явится, или не принимать, как тебе угодно.

- Я уже принимала его.

Хилери усмехнулся.

- Ну и что же, он рассказал тебе много ужасного?

- Он ничего мне не рассказывал.

- То есть?

Бианка наклонилась вперед и откинула на плечи синий шарф, как будто и она тоже задыхалась. Глаза ее на раскрасневшемся лице горели, как звезды, губы дрожали.

- Разве это на меня похоже, чтобы я стала выслушивать его? Прошу тебя, прекратим разговор, с меня достаточно этих людей!

Хилери поклонился. Быстро катившийся кэб сделал последний поворот, сокращая путь к дому. Узкая улочка была полна народу; все толпились вокруг ручных тележек и освещенных киосков. В воздухе густо плавали грубая речь и смех вперемешку с запахами керосина и жареной рыбы. В каждой проходящей паре Хилери видел еще одну супружескую чету - Хьюзов, возвращающихся домой к семейному счастью в комнате над головой у маленькой натурщицы.

"С меня достаточно этих людей!"

В ту же ночь, уже после часу, Хилери проснулся, услышав, как кто-то открывает засовы парадной двери. Он встал, торопливо подошел к окну и выглянул. Сперва он не мог ничего различить. Безлунная ночь спустилась в сад, как черная птица в свое гнездо. Слышались только легкие вздохи кустов сирени. Затем, как раз под своим окном, на ступенях у парадной двери, он смутно различил человеческую фигуру.

- Кто там? - позвал он.

Человек не шелохнулся.

- Кто это? - снова спросил Хилери.

Человек поднял лицо, и по белевшей в темноте бородке Хилери узнал мистера Стоуна.

- Что случилось, сэр? Могу я чем-нибудь помочь?

- Нет, - ответил мистер Стоун. - Я слушаю ветер. Сегодня он посетил всех.

И, подняв руку, он указал в темноту.

ГЛАВА XXI

ДЕНЬ ОТДЫХА

В доме Сесилии на Олд-сквер всюду, от чердака до подвала, чувствовалась та атмосфера, какую приносит воскресный день в дома, чьи обитатели не нуждаются ни в религии, ни в отдыхе.

Сесилия и Стивн не бывали в церкви с того времени, когда крестили Тайми, и не предполагали снова попасть туда до дня ее свадьбы; посещение церкви даже в столь редких случаях они считали нарушением собственных принципов. Но, щадя чувства других, они однажды принесли эту жертву и готовы были, когда придет время, принести ее еще раз. В их семье прилагались все усилия к тому, чтобы воскресенье ничем не отличалось от будней, однако это удавалось им лишь отчасти. Дело в том, что при всей решимости Сесилии ничем не отмечать праздник, за воскресным завтраком неизменно появлялся йоркширский пудинг и ростбиф, невзирая на то, что мистер Стоун, приходивший к ним по воскресеньям, если вспоминал, что это воскресенье, не потреблял мяса высших млекопитающих. Каждый раз при этом Сесилия, которая по издавна заведенному порядку в воскресные дни сама раздавала порции, смотрела на мясо хмурясь. Нет, со следующей недели она это прекратит. Но приходила следующая неделя, и вот он снова на столе, этот кусок говядины, цветом своим почему-то неприятно напоминающий кучерские физиономии. И она, сама себе удивляясь, с аппетитом принималась за ростбиф. Что-то очень древнее и глубоко в ней заложенное, какой-то зверский, вульгарный аппетит, унаследованный, несомненно, от судьи Карфэкса, каждую неделю и именно в этот час брал над ней верх. Предложив Тайми вторую порцию, от чего та никогда не отказывалась, Сесилия, ненавидевшая разрезать мясо, глядела поверх этого ужасного оковалка на стеклянную вазу, купленную ею в Венеции, и на нарциссы, стоящие в вазе прямо, будто без всякой опоры. Если бы не этот кусок говядины, запах которой стоял в доме с самого утра, а тяжесть чувствовалась в желудке до самого вечера, она бы и не вспомнила, что сегодня воскресенье. И тут она отрезала себе еще ломтик.

Если бы кто-нибудь сказал Сесилии, что в ее жилах все еще течет пуританская кровь, она бы смутилась и стала решительно возражать; и, однако, соблюдение праздничных традиций, безусловно, подтверждало этот любопытный факт. По воскресеньям она трудилась больше обычного. Утром она непременно "разделывалась" со своей корреспонденцией; за завтраком разрезала мясо, после завтрака "разделывалась" с начатым романом или книгой по социальному вопросу; затем ехала на концерт, по пути оттуда "разделывалась" с каким-нибудь необходимым визитом, и в первое воскресенье каждого месяца оставалась дома - невыносимая скучища! - чтобы "разделаться" со знакомыми, приходившими в гости. Вечером она шла смотреть одну из тех пьес, которые различные общества ставят для лиц, вынужденных, подобно Сесилии, отмечать воскресенье против своей воли.