Кабахи

— А ты что скажешь, товарищ Джашиашвили? — Секретарь райкома, постукивая карандашом по столу, повернул усталое лицо к майору.

Джашиашвили встал.

— Что я могу еще добавить, Луарсаб Соломонович? Этот человек обвинен безосновательно. Всего два-три месяца, как он работает в паспортном столе; не знаю, из-за чего Гаганашвили с самого начала его невзлюбил. Если уж раскапывать старое, так пусть он лучше скажет, куда делись покрышки для «виллиса», отпущенные нам семь месяцев тому назад нашим управлением и привезенные следователем Джавахашвили. Четыре новенькие покрышки — куда они сгинули?.. Всему свету известно, что покрышек нам не хватает, а машина ведь всегда должна быть наготове. Старая шина, того гляди, подведет в самую неподходящую минуту.

Директор МТС, сидевший за столом членов бюро, вытер платком вспотевшую лысину и повернулся к следователю;

— Интересно, что скажет Джавахашвили?

— Товарищ Джавахашвили, доложи-ка бюро, как распорядился начальник милиции привезенными тобой покрышками. — Секретарь райкома отодвинул папку с бумагами и попытался сосредоточить внимание на происходящем.

Высокий черноволосый лейтенант встал, оправил свой белый китель, повертел в руках фуражку и принялся внимательно рассматривать звезду на ее околыше.

Второй секретарь повернул к нему с деловым видом свое грузное тело, заправил шелковый носовой платок под воротник на затылке и глянул исподлобья на лейтенанта.

— Постой, постой, ты не тот ли Джавахашвили, которого выставили из Ахметы за грубость?

Лейтенант поднял в замешательстве взгляд, с минуту смотрел на серебристую прядь, которая пролегала узкой полосой среди темных волос второго секретаря, и снова вернулся к эмблеме на своей фуражке.

— Не выставили, а перевели.

Секретарь райкома, словно вдруг что-то вспомнив, принялся ворошить разбросанные на столе бумаги; наконец он нашел какой-то листок, пробежал его глазами и обратился к прокурору, сидевшему в глубине кабинета, у наглухо закрытой, упраздненной двери:

— Это ты выдал в субботу ордер лейтенанту Джавахашвили на арест Абесалома Буркадзе и на обыск его квартиры в Вардисубани?

Прокурор, худощавый человек с впалыми щеками, в удивлении поднял брови и отрицательно покачал головой.

— А твой заместитель тоже не выдавал такого ордера?

— Насколько мне известно, мой заместитель в прошлую субботу находился в отъезде, в Лагодехи.

— Может быть, ордер был выдан раньше субботы?

— Не думаю.

— Какое же ты имел право, товарищ Джавахашвили, самовольно врываться в чужую квартиру, обыскивать ее и арестовывать владельца?

Не отрывая глаз от своей фуражки, лейтенант пробормотал:

— Я исполнял свой долг, товарищ секретарь. Ко мне поступило заявление…

— Заявитель был твой родственник, двоюродный брат. У него пропала проволока со шпалер в винограднике, и он натравил тебя на человека, с которым не ладил.

Секретарь остановился на мгновение и продолжал:

— Во-первых, у тебя не было никаких улик или хотя бы достаточно обоснованных подозрений, во-вторых, Вардисубани вообще не твоя зона, и, в-третьих, по какому праву ты угрожал оружием и взял под стражу человека, который всего лишь защищал неприкосновенность своего жилища?

Лейтенант стал только быстрее вертеть фуражку под суровым, пристальным взглядом секретаря.

Луарсаб повернулся к членам бюро:

— Как нам быть с этим человеком?

В кабинете воцарилось молчание.

— Как вы скажете — достоин он наказания или нет? — повторил секретарь и снова устремил взгляд на растерянно мнущегося следователя.

— Дадим ему выговор. — Секретарь райкома комсомола завершил беглым карандашным штрихом наскоро набросанный портрет лейтенанта.

— Строгий выговор, — поддержал его директор МТС.

— С занесением в личное дело, — добавил передовик бригадир из Курдгелаури.

— Строгий выговор с занесением в личное дело у него уже есть? — сообщил собранию заместитель начальника милиции.

— Ого! — вырвалось у кого-то из членов бюро. — Что ж, выходит, надо исключать его из партии!

Второй секретарь покачал головой:

— Исключить из партии — это значит погубить человека. Лучше освободим лейтенанта Джавахашвили и отошлем в Ахмету — пусть ахметцы получают назад своего работника.

Сдержанный смешок прошелестел в кабинете.

Секретарь райкома тоже улыбнулся.

— Но прежде чем мы его «отошлем», пусть он нам все же скажет, куда делись привезенные им из Тбилиси покрышки. Ну как, товарищ Джавахашвили, припоминаешь?

Фуражка в руках лейтенанта запрыгала на этот раз вверх и вниз.

— Помню, как не помнить. Я привез их и сразу же сдал на склад.

В дальнем конце кабинета поднялся с места грузный человек с погонами подполковника милиции и, поведя бычьими, налитыми кровью глазами, заявил:

— Если угодно, пошлите сейчас же людей на склад, пусть проверят, на месте эти покрышки или нет.

— Товарищ Гаганашвили, если вы нуждались в покрышках, зачем было, едва купив, запирать их на складе? — Второй секретарь, скрипнув стулом, глянул с многозначительной улыбкой на первого секретаря.

Но первый секретарь не ответил на его улыбку. Он снова постучал карандашом по столу и обратился к подполковнику:

— Вот вас спрашивают: зачем отдали покрышки на хранение, раз в них была срочная надобность?

Начальник милиции ухватил обеими руками спинку стула, стоявшего перед ним.

— Я не счел необходимым сразу пускать их в эксплуатацию. «Виллис» продержится на старых баллонах еще месяц, а то и два.

— Значит, покрышки на складе?

— На складе. Пожалуйста, можете проверить. А теперь позвольте спросить: если вы наказываете Джавахашвили за арест виновного без ордера, то чего же заслуживает мой заместитель, который отпустил из отделения милиции задержанных правонарушителей?

— Как? Джашиашвили самовольно освободил арестованных?

— Вот, пожалуйста, спросите сержанта милиции Сидонашвили. Позавчера в двенадцать часов ночи Джашиашвили явился в отделение милиции мертвецки пьяным и потребовал, чтобы арестованных выпустили. Дежурный по отделению отказался выполнить его требование. Тогда майор нанес дежурному оскорбление действием и самолично отпер двери первой и четвертой камер, в которых содержались преступники.

Секретарь райкома изумился:

— Правда это, товарищ Джашиашвили?

— Правда, — подтвердил майор. — С одной только поправкой: я не был пьян. Мне сообщили, что ни в чем не повинные люди содержатся третий день под арестом, и я счел это возмутительным.

— Зачем же ты нанес физическое оскорбление сержанту?

— Никакого оскорбления я не наносил. Он отказался освободить арестованных и, когда я решил сам их выпустить, встал у меня на дороге.

— Ну и что же?

— Ну, я попытался ему разъяснить.

— И больше ничего?

— Больше ничего.

— Это так, товарищ Сидонашвили?

Приземистый, широконосый сержант встал и почтительно поднял водянистые глаза на секретаря райкома.

— Совершенно верно. Но только разъяснение это показалось мне довольно туманным, и майор, как видно, для пущей убедительности подкрепил его здоровенной затрещиной.

Кое-где послышались сдержанные смешки.

— Поделом тебе! Значит, он отплатил за Гошадзе, которого ты покалечил.

Секретарь райкома заинтересовался:

— Это какой Гошадзе — заведующий рынком?

— Тот самый, Луарсаб Соломонович, — подтвердил майор. — Сержант и три милиционера, подстрекаемые начальником милиции, зверски избили ни в чем не повинного Гошадзе — каблуками отделывали, сломали ему два ребра. Несчастный до сих пор не может оправиться, еле держится на ногах.

— Старая история! — махнул рукой секретарь райкома. — Но скажи, сержант, почему ты бил Гошадзе?

— Он первый на меня замахнулся, товарищ секретарь, — опустил голову Сидонашвили.

— Неправда! — вспылил майор. — К Гошадзе пристали на базаре двое пьяных тбилисцев. Он призвал их к порядку, а те ответили матерной бранью. Тогда Гошадзе подозвал милиционера и решил вместе с ним препроводить их в отделение милиции. На его беду, эти двое оказались знакомыми начальника милиции. А тот давно уже имел зуб против Гошадзе, так как не видел от него «знаков уважения» и вообще считал его за человека излишне честного и порядочного. Вот Гаганашвили и натравил на беднягу своих людей. Результаты вам известны. Спросите автоинспектора, он присутствовал при этом и может рассказать все, как было.