Отражения в золотом глазу

— Перестань киснуть, — сказала Беренис. — Я придумала для тебя сюрприз. Вот прямо сейчас. Хочешь знать, что это такое?

Фрэнсис даже не посмотрела в ее сторону. Свадьба была как сон, в который она не могла вмешаться, либо как спектакль, в котором она ничего не могла изменить и в котором ей не дали роли.

В гостиной было полно гостей из Уинтер-Хилла, брат и его невеста стояли у камина в глубине комнаты. И, глядя на них двоих, она ощущала их как песню, а не как образ, который видели ее затуманенные глаза. Она смотрела на них сердцем, но все время думала;

«Я ничего им не сказала, они так и не знают». И эта мысль была тяжелой, как проглоченный камень. А потом, когда целовали новобрачную, когда в столовой подали завтрак, в праздничной суматохе и суете она все время держалась около молодоженов, но ничего не могла сказать. «Они не возьмут меня с собой», — думала она, и это было невыносимо.

Когда мистер Уильямс вынес багаж молодоженов, Фрэнсис поспешила за ними со своим чемоданчиком. А дальше все было как в каком-то кошмарном спектакле, где обезумевшая девочка выскочила на сцену из зала, чтобы сыграть непредусмотренную роль, которая даже не была написана и вообще не нужна. «Вы — мое „мы“», — повторяло сердце, но вслух она смогла только произнести: «Возьмите меня!» Ее убеждали, упрашивали, но она уже забралась в машину. Потом она вцепилась в руль, и в конце концов отец с чьей-то помощью вытащил ее из машины, и она смогла только крикнуть, лежа в пыли на опустевшей мостовой: «Возьмите меня! Возьмите меня с собой!» Но ее слышали только гости, потому что Джарвис и Дженис уже уехали.

— До начала занятий в школе осталось всего три недели, — сказала Беренис. — Ты теперь будешь учиться в старшем классе, познакомишься с новыми учениками и с кем-нибудь подружишься, как с Эвелин Оуэн, которую ты так любила.

Ее ласковый тон взбесил Фрэнсис.

— Я вовсе и не хотела уезжать с ними! — сказала она. — Я просто шутила. Они сказали, что пригласят меня погостить, когда обзаведутся своим домом, только я к ним ни за что не поеду!

— Мы все это знаем, — ответила Беренис. — А теперь послушай, какой я придумала сюрприз. Когда у тебя в школе начнутся занятия и ты заведешь новых друзей, мы устроим для них вечер. Настоящий вечер в гостиной, с бриджем, картофельным салатом и маленькими сандвичами с маслинами, — помнишь, какие тетя Пет готовила к заседанию своего клуба и которые тебе так понравились? Такие круглые, с дырочкой в середине, откуда выглядывает маслина. Настоящий вечер с бриджем и отличное угощение. Ну как, нравится?

Фрэнсис стало противно, что ее уговаривают, как маленькую. Ее никому не нужное сердце болело, и, скрестив над ним руки, она слегка раскачивалась. Это было нечестно, карты подтасованы. С самого начала подтасованы.

— Играть в бридж можно будет в гостиной, а во дворе устроим маскарад и подадим горячие сосиски. Там будет светский прием, а здесь попроще. И назначим призы: один для победителя в бридж, а другой для того, у кого будет самый смешной костюм. Ну, что скажешь?

Фрэнсис по-прежнему не смотрела на Беренис и не отвечала.

— Можно будет пригласить редактора хроники «Ивнинг джорнал», и он в газете напишет статью о нашем вечере. Тогда твое имя в четвертый раз попадет в газету.

Конечно, попадет, но это больше не интересовало Фрэнсис. Однажды, когда она ехала на велосипеде и столкнулась с автомобилем, в газете ее назвали Фэнки Адамс. Фэнки! Впрочем, сейчас ей было все равно.

— Не надо кукситься, — сказала Беренис, — все это пустяки.

— Не плачь, Фрэнки, — сказал Джон Генри. — Мы приедем домой, построим вигвам и будем в нем играть.

Но Фрэнсис не могла унять слезы, ее душили рыдания, и она выдавила:

— Да замолчи ты!

— Ну послушай меня. Скажи, чего тебе хочется, и я, если смогу, сделаю.

— Я только одного хочу, — ответила Фрэнсис после паузы, — только одного: чтобы ни одна живая душа не заговаривала со мной до самой моей смерти.

— Ну и реви себе, если так хочется, страдай, — сказала Беренис решительно.

До самого дома они больше ничего не говорили. Отец Фрэнсис спал, прикрыв глаза и нос носовым платком, и тихо похрапывал. У него на коленях спал Джон Генри Уэст. Остальные пассажиры тихо дремали, автобус покачивался, как колыбель, и приглушенно ревел. За окном автобуса догорал день, и в слепящем небе кое-где висели ястребы. Автобус проезжал через пустынные рыжие перекрестки с глубокими рыжими оврагами по обеим сторонам, мимо ветхих серых лачуг в пустынных хлопковых полях. Прохладными казались только темные сосны да невысокие голубые холмы, маячившие вдали. Фрэнсис с застывшим страдальческим лицом смотрела в окно, за четыре часа она не произнесла ни слова. Автобус въехал в город, и здесь все переменилось. Небо опустилось и полиловело, на его фоне деревья казались ядовито-зелеными. Воздух застыл точно студень, и вдруг тихо пророкотал первый гром. По вершинам деревьев пробежал ветер, и этот звук, предвещающий грозу, походил на шум бегущей воды.

— Я же говорила! — сказала Беренис, но слова ее относились не к свадьбе. — Недаром у меня ныли суставы. Ну, после хорошей грозы всем нам станет дышать легче.

Дождь все не начинался, и в воздухе повисло напряженное ожидание. Ветер был горячим, Фрэнсис слегка улыбнулась на слова Беренис, но улыбка эта была презрительной и обидной.

— Ты думаешь, все уже кончилось, — сказала она, — но это лишний раз доказывает, как мало ты понимаешь!

Они думают, что все кончилось, но она им еще покажет. Ее не признали участницей свадьбы, но все равно она уедет далеко, в большой мир. Фрэнсис не знала, куда она поедет, но сегодня вечером она навсегда покинет этот город. Пусть ей не удалось уехать спокойно, как она планировала — с братом и его невестой, — но она все равно уедет. Даже если ей для этого придется пойти на преступление. Впервые за этот день Фрэнсис вспомнила солдата, но только мимоходом, потому что ее мысли были заняты новыми планами. В два часа ночи в городе останавливается поезд дальнего следования — на нем она и уедет. Поезд этот идет куда-то на север, не то в Чикаго, не то в Нью-Йорк; если в Чикаго, то она отправится дальше, в Голливуд, будет писать сценарии или станет кинозвездой. В худшем случае согласится играть в комедиях. Если же поезд идет в Нью-Йорк, она переоденется мальчиком, придумает себе новое имя, укажет неверный возраст и вступит в морскую пехоту. А пока нужно дождаться, чтобы заснул отец; но он все ходил по кухне. Фрэнсис села за пишущую машинку и напечатала письмо.

Бело-зеленые бабочки нервно бились в сетку на окне, а за окном стояла странная ночь. Горячий ветер улегся, и воздух стал таким неподвижным, что казался плотным, и при каждом движении ощущалась его тяжесть. Иногда в отдалении рокотал гром. Фрэнсис неподвижно сидела за пишущей машинкой все в том же платье в горошек, а стянутый ремнями чемоданчик стоял около двери. Потом свет в кухне погас, и отец крикнул снизу: «Спокойной ночи, озорница! Спокойной ночи, Джон Генри!»

Фрэнсис ждала еще долго. Джон Генри спал, лежа поперек кровати, не раздеваясь и не сняв ботинок. Рот у него открылся, очки сползли. Устав ждать, Фрэнсис взяла чемоданчик и очень тихо, на цыпочках, спустилась по лестнице. Внизу было темно — в комнате отца и во всем доме. Она постояла возле комнаты отца и услышала его тихое похрапывание. Эти несколько минут, пока она стояла и слушала, оказались самыми тяжелыми.