Семья Тибо, том 1

Наконец появился г-н Фем.

Они сошли с крыльца.

— Наш парадный двор! — высокопарно возгласил директор и снисходительно усмехнулся. Потом подбежал к собаке, которая опять начала лаять, и с силой пнул ее ногой в бок; собака забилась в свою конуру.

— Вы случайно не занимаетесь садоводством? Ах да, конечно, врач всегда имеет дело с растениями, черт побери! — Он весьма охотно остановился посреди палисадника. — Прошу вашего совета. Чем замаскировать этот кусок стены? Плющом? Но понадобятся долгие годы…

Не отвечая, Антуан увлек его к центральному корпусу. Они обошли весь нижний этаж. Антуан шагал впереди, зорко вглядываясь в каждую мелочь, самочинно отворяя все закрытые двери; ничто не ускользало от его взгляда. Верхняя часть стен была побелена, а от пола метров до двух в высоту они были замазаны черным гудроном. Во всех окнах, как и в кабинете директора, стекла были матовые; везде решетки. Антуан хотел открыть одно из окон; оказалось, что для этого требуется особый ключ; директор вынул его из жилетного кармана и отворил окно; Антуан заметил, с какой ловкостью манипулируют его желтые пухлые ручки. Цепким взглядом детектива Антуан обвел внутренний двор; там было пусто; большой четырехугольный плац, покрытый засохшей грязью, был замкнут высокими стенами — и ни деревца, ни кустика, ничего.

Господин Фем с огромным воодушевлением и очень подробно рассказывал о назначении каждой комнаты — здесь были учебные классы, столярные, слесарные, электротехнические и прочие мастерские. Комнаты были небольшие, содержались в чистоте. В столовых заканчивалась уборка, служители вытирали некрашеные деревянные столы; от водопроводных раковин, размещенных по углам, шел тяжелый дух.

— Каждый воспитанник, закончив еду, моет здесь свой котелок, стакан и ложку. Разумеется, никаких ножей и даже вилок… — Антуан глядел на него, не понимая. Тот добавил, подмигивая: — Ничего режущего или колющего…

На втором этаже опять шли учебные классы, и опять мастерские, и душевое отделение, которое, очевидно, бывало открыто не слишком часто, но которым директор особенно гордился. Он весело ходил из комнаты в комнату, широко расставив вытянутые вперед руки, и, ни на миг не замолкая, машинально придвигал к стене верстак, подбирал с пола гвоздик, завертывал до отказа кран, поправлял и расставлял все, что оказывалось не на месте.

На третьем этаже размещались дортуары. Они были двух типов. В большинстве из них стояло по десятку коек, застланных серыми одеялами; сплошь уставленные полками для вещей, дортуары походили бы на небольшие солдатские спальни, если бы не странные железные, обтянутые тонкой сеткой клетки, занимавшие середину каждого из них.

— Вы их туда запираете? — спросил Антуан.

Господин Фем с комическим ужасом воздел руки горе и рассмеялся.

— Да нет же! Здесь спит надзиратель. Видите, его кровать помещена как раз посредине, на одинаковом расстоянии от всех четырех стен: он все видит, все слышит и ничем не рискует. Впрочем, на случай тревоги у него есть специальный звонок, проводка спрятана под полом.

Другие дортуары состояли из притиснутых одна к другой каморок кирпичной кладки, запертых решетчатыми дверьми, точно боксы в зверинце. Г-н Фем задержался на пороге. Временами его улыбка делалась горько-задумчивой, и тогда это румяное личико окутывала меланхолия, точно на статуях Будды.

— Ах, доктор, — объяснял он, — здесь размещаются наши отпетые. Те, кто поступил к нам слишком поздно; их уж по-настоящему не исправить; да, паиньками их не назовешь… Попадаются среди них и дети порочные, верно? Так что приходится на ночь их запирать.

Антуан заглянул за одну из решеток. Он различил в полутьме жалкую неубранную постель, похабные рисунки и надписи на стенах. Он отпрянул.

— Не будем туда смотреть, это слишком печально, — вздохнул директор, увлекая его за собой. — Видите, это главный коридор, по нему всю ночь ходит надзиратель. Здесь надзиратели вообще не ложатся и электричество не гасится. Хоть мы и держим этих проказников под замком, от них всегда можно ожидать какой-нибудь пакости… Честное слово!

Он тряхнул головой, прищурился и внезапно расхохотался; грустное выражение мигом слетело с его лица.

— Тут всего наглядишься! — простодушно заключил он, пожимая плечами.

Антуан был так захвачен всем окружающим, что совсем забыл о своих заготовленных заранее вопросах. Но все же спросил:

— А как вы их наказываете? Мне бы хотелось взглянуть на карцеры.

Господин Фем отступил на шаг, вытаращил свои круглые глаза и легонько всплеснул руками.

— Карцеры, черт побери! Да помилуйте, господин доктор, или вы думаете, здесь Ла-Рокет [43]? Нет, нет, у нас никаких карцеров, упаси нас бог! Устав категорически это запрещает, да и господин учредитель никогда бы не пошел на это!

Антуан был озадачен; в прищуренных глазках, моргавших за стеклами очков, ему чудилась насмешка. Роль соглядатая, которую он собирался здесь сыграть, начинала не на шутку его тяготить. Все, что он видел, отнюдь не поддерживало в нем решимости продолжать эту роль. Он даже спрашивал себя не без некоторого смущения, не догадался ли уже директор, какие подозрения привели Антуана в Круи; но судить об этом было нелегко, настолько естественным казалось простодушие г-на Фема, несмотря на лукавые огоньки, то и дело вспыхивавшие в уголках его глаз.

Отсмеявшись, директор подошел к Антуану и положил руку ему на рукав.

— Вы пошутили, правда? Ведь вы не хуже меня знаете, к чему может привести чрезмерная строгость, — к бунту или, что еще страшнее, к лицемерию… Господин учредитель прекрасно сказал об этом в своей речи на парижском конгрессе, в год Выставки… [44]

Он понизил голос и посмотрел на молодого человека с особой симпатией, словно они с Антуаном входили в круг избранных и только им одним дано было обсуждать педагогические проблемы, не впадая при этом в ошибки, столь распространенные среди людей заурядных. Антуану это польстило, и впечатление, которое складывалось у него о колонии, стало еще более благоприятным.

— Правда, во дворе, как бывает в казармах, у нас есть тут одно строеньице, архитектор окрестил его в своем проекте "дисциплинарными помещениями"…

— ?

— …но мы держим там только уголь да картошку. К чему нам карцеры? продолжал он. — Убежденьем можно добиться гораздо большего!

— Неужели? — спросил Антуан.

Директор с тонкой улыбкой опять положил руку ему на запястье.

— Поймите меня правильно, — сказал он доверительно. — То, что я называю убеждением, — мне хотелось бы сразу поставить все точки над i, — заключается в лишении некоторых блюд. Наши малютки ужасные лакомки. В их возрасте это простительно, не так ли? Хлеб всухомятку обладает совершенно удивительными свойствами, доктор, он замечательно убеждает… Но этими свойствами нужно умело пользоваться; и главное здесь вот что: ребенка, которого вы хотите убедить, ни в коем случае не следует изолировать от других детей. Теперь вы видите, как далеки мы от того, чтобы сажать кого-нибудь в карцер! Нет! Пусть он грызет свою черствую корку на виду у всех, в столовой, в углу, во время самой обильной трапезы, то есть за обедом, когда вокруг струятся ароматы горячего рагу и товарищи уписывают его за обе щеки. Против этого не устоишь! Или я не прав? В этом возрасте худеют так быстро! Две, ну в крайнем случае три недели — и самые строптивые становятся у меня просто шелковыми. Убеждение! — заключил он, делая круглые глаза. — И ни разу мне не приходилось прибегать к более строгим наказаниям, я даже ни разу не замахнулся на вверенных мне шалунов!

Его лицо лучилось гордостью и лаской. Казалось, он в самом деле любит этих сорванцов, любит даже тех, кто особенно досаждает ему своими проказами.

Они снова спустились на нижний этаж. Г-н Фем вытащил из кармана часы.

— Разрешите мне в заключение показать вам нечто весьма назидательное. Вы расскажете об этом господину учредителю; я уверен, он будет доволен.