и компания

V

На подъеме, ведущем к вокзалу, кляча пошла шагом. Вениамин повернул к Жозефу насмешливое лицо.

– Ну что ж, фабрикант, значит, можно тебя поздравить?

– Можно, – коротко ответил Жозеф, не спуская пристального взгляда с лошадиного крупа.

– А знаешь, для первого года это очень недурно.

Жозеф это знал. Он знал даже, что к тому чувству, которое охватило их всех позавчера, меньше всего подходит определение «недурно». Он покачал головой и печально ответил:

– А ты все такой же, Вениамин, не меняешься.

Тот тряхнул своей круглой рыжеволосой головой.

– А чего ради, Жозеф? Я просто хочу сказать, что, учитывая ваши условия, возможности, окружающих вас людей, вы неплохо справились с делом.

– Ну а как ваши дела? – осведомился Жозеф, желая переменить разговор.

– Идут помаленьку. Учитывая наши условия, возможности, окружающих нас людей, работаем с божьей помощью.

«Не желает ничего говорить. Ну и пусть!» – обиженно подумал Жозеф и замолчал.

Дети следили за разговором старших, поворачиваясь то к дяде, то к Вениамину. Их симпатии были явно на стороне Жозефа.

Кабриолет визжал и скрипел на все лады. Прохожие с удивлением оборачивались. Жители Вандевра привыкли, что эльзасцы целыми днями сидят у себя на фабрике, а тут они вдруг веселятся, да еще на улице. Какой-то мальчишка затянул:

– Наш Гидал едет на бал!

Торговцы выбегали на порог своих лавчонок. Жозеф в роли кучера вызывал смех и недвусмысленные замечания. Округлости Элизы заслужили ей несколько комплиментов.

Господин де Шаллери, неожиданно повстречавшийся им у железнодорожного переезда, отвернулся, ускорил шаг и свистом подозвал к себе свою шотландскую овчарку, которая неосмотрительно принюхивалась к этим жалким людишкам. Рыжий Вениамин зорко, по-обезьяньи, осматривался по сторонам. Он пожал плечами.

– Обыкновенная история. И в результате одно вытекает из другого, как припев из песни.

– Я тебя не понимаю.

– Чего же тут не понимать? Здешний край гроша ломаного не стоит… Здесь всё рассчитывают и выверяют заранее. Это не жизнь, а какая-то сплошная геометрия. Ты вкладываешь в дело капитал, ты начинаешь строить, ты привязан к своей фабрике, как удавленник к веревке, ты не разгибаешь спины в течение триста пяти, шести или семи дней в году (не забудь воскресенья и праздничные дни) и ты торжественно получаешь доход, предсказанный еще великим Нострадамусом. [11] Ловкость рук и никакого мошенничества! Да разве это жизнь? Ты заметил вон того франта с его трехкопеечной английской дворняжкой и с пробором на затылке? Ты видел, как он воротит нос? Я его не знаю, но готов пари держать, что через десять лет вы его разорите. Это математически точно; впрочем, это видно по его лицу. Семнадцать тысяч в нынешнем году – это недурно. На следующий год – пятьдесят тысяч, а через десять лет у вас будет оборот в пять миллионов, и тогда на каждого из вас придется уже по двести тысяч франков. Поверь, так оно и произойдет, если даже вы все будете плевать в потолок – и ты, и твой папаша, и твой дядюшка, который торчит здесь у меня за спиной и подсчитывает миллионы. Потому что эта страна старая и все идет здесь своим ходом, по раз заведенному обычаю, и будет так идти до скончания века. Вот почему мне здесь скучно, вот почему нас побили немцы – народ более молодой, и вот почему немцев победят американцы, еще более молодой народ.

Он громко расхохотался и повернул свой картофелеобразный нос к Жозефу, который буквально задыхался, слушая эти речи.

– Держи правей, очкастый погоняла, или эти аристократы, скачущие во весь опор, опрокинут тебя в ров вместе со всей твоей фабрикой! И не вешай головы. То, что я говорю, известно всему миру.

Жозеф покорно взял вправо. Но когда вы уже освоились с мыслью, что все – лишь пустяки по сравнению с достигнутым вами, не так-то легко видеть гибель своих надежд.

Они выехали на косогор, и Жозеф пустил лошадь рысцой; он не без удовольствия вслушивался в пронзительный скрип колес, заглушавший слова Вениамина.

– А пока что ты надрываешься, как вол, и ваш годовой баланс превосходен. Но подожди, дай срок! Бедняга Ламбер взял слишком влево. Это, видишь ли, единственная сторона вопроса, над которой следует поразмыслить. Ламбер был честный парень, человек долга и храбрец, каких мало. Таких, брат, теперь не делают. Ну да ладно! Я находился всего в четырех шагах от него, но помочь ему ничем не мог. И сегодня я тоже ничего сделать не могу. Давай лучше помолчим.

Жозеф испуганно уставился на своего двоюродного братца: ведь Вениамин находился всего в четырех шагах от бедняжки Ламбера, когда того убили.

Обычно Жозефа было довольно трудно вывести из себя. Но в речах Вениамина звучало нечто, с чем он не мог примириться. Он поднял очки на лоб, где они и остались как приклеенные, и, повысив голос, чтобы заглушить скрип колес, сказал:

– И Ламбер и ты, вы оба молодцы. Вот других немцы захватили в тылу, как скотину, и целых восемь месяцев они себе места не находили.

– Ну, какие мы молодцы. Мы только шли вперед и останавливались, лишь когда дальше идти уже было некуда. Мне передавали историю с рубашкой, которую ты швырнул в морду баварскому прокурору. Тоже неплохо. Я ведь только исполнял приказы: бежал, орал, стрелял, колол. Вот Ламбер, тот испил чашу до дна. Я же, как видишь, уцелел. А будь я на четыре шага левее, то вместо «бедняга Ламбер» говорили бы «бедняга Вениамин» – только и всего.

– Перестань, Вениамин, – сердито ответил Жозеф. – Ламбер вел себя более чем достойно. Но если бы он остался жив, он бы делал то же, что и ты.

– Не угодно ли сигару? – спросил Вениамин, протягивая портсигар Жозефу и, для шутки, Тэнтэну. – Знаешь ли ты, трубочист, знаешь ли ты, обкуренный чубук, – обратился он к мальчику, впрочем не глядя на него, – знаешь ли ты, в чем смак жизни? Сейчас я тебе скажу, я, Вениамин Штерн из Тюркгейма, Верхний Рейн, а Вениамин Штерн знает, что сказать и когда сказать. Смак жизни в том, чтобы, во-первых, построить машину, и во-вторых, – разломать ее. Не дергай ты так своего скакуна, – насмешливо бросил он Жозефу, заметив, что тот нервно натягивает вожжи. – Мы, Штерны, строим. Это дело мне по нраву. Но когда машина готова и может обойтись без меня, я смываюсь.

– А куда? – спросил Жозеф отрывистым тоном, словно пинка дал.

– Куда? В Вальпарайзо, в Мельбурн, в Бостон, на мыс Доброй Надежды, в Гондурас, к черту, к дьяволу, лишь бы не приходилось на каждом шагу рассчитывать, что получится, если ступишь налево, а что – если ступишь направо, – словом, куда угодно, где можно работать с утра до вечера и в конце концов остаться без гроша.

– Но это же игра, а не работа, – мрачно проворчал Жозеф.

– Вот это-то и есть работа, Жозеф. Ты не работу любишь, а ее плоды. Ты будешь богатым, очень богатым, но в один прекрасный день…

– Что «в один прекрасный день»?

– В один прекрасный день Тэнтэн сделает себе пробор от затылка и купит пару английских гончих.

Кобыла господина Антиньи так никогда и не узнала, чему была обязана ударом хлыста, ожегшим ей в эту минуту бок. Уж и так между нею и возницей были кое-какие нелады, хотя, по ее лошадиному разумению, возница делал определенные успехи.

– Какие глупости ты болтаешь! – возмутился Жозеф.

– В Тулон! – наконец изрек Вениамин; он не желал мешать Жозефу, но быстрым своим умом сообразил, какого ответа от него ждут. – Сколько раз вам повторять: Леви из Ингвилера уехали в Нанси, Штерны из Тюркгейма – в Париж, Френкели из Бишвиллера – в Эльбёф, Ароны из Кольмара – в Эперне, Зимлеры из Бушендорфа – в Вандевр, Вейли – в Седан, а Дройфусы, Шпиры, Жакобы, Блюмы, Гирши, Герцы, Каны – куда их ветром понесло. Это вам разве не известно? Тупицы, а еще избранный народ! Поверь мне, наши предки смыслили кое-что в географии и знали, где помещается Обетованная земля, прежде чем пуститься в дорогу. Удивительное все-таки это вторичное рассеяние племен. За последние века мы нашли-таки, где осесть: между Базелем и Триром. Потихоньку стали себе кто купцами, кто рантье, кто фабрикантами, кто мэрами – всякому свой почет. А потом вот вам – осели. Предвечный снова разгневался и погнал нас к черту на кулички. Подумать только – все придется начинать сначала: и богатеть, как крезы, и дуреть, как ослы. Вот она, судьба! Об этом даже притчу сложили.