Все романы (сборник)

Гарри громко зарыдал.

— Мама, что ты говоришь! Я не могу этого слышать! Как ты можешь так думать хоть одну минуту! Это неправда!

Он совладал с собой и продолжал спокойнее:

— Слушай, мама, вот что мне сейчас сказал отец. Он сказал, что ты была лучшей в мире женой. И неужели, по-твоему, я не понимаю, что ты была лучшей в мире матерью?

С минуту Беатриса лежала молча, потом улыбнулась и поцеловала сына.

— Ты славный мальчик, Гарри, и очень великодушный. Теперь иди, мне надо уснуть.

Утирая глаза рукой, он на цыпочках вышел из комнаты. Она проводила его взглядом, губы ее кривила усталая, насмешливая улыбка.

Ну, хватит откровенности и предсмертных исповедей. Если уж ты всю жизнь носила маску, придется и умереть в маске. Эта по крайней мере тебе к лицу… и ты носила ее не без изящества.

…Лучшая в мире жена и мать. Таково семейное предание, оно останется после ее смерти и перейдет к детям Гарри. Муж, который был ей страшен, как чудовище, ненавистен, как насильник, которого она презирала за глупость…

Сын, чье младенческое прикосновение было ей нестерпимо и мерзко до дрожи…

Вот как они думали о ней все эти годы. И теперь, когда она научилась по-настоящему их любить, они не видят разницы.

Дик… бедный Дик. Пустой, жадный, ничем не замечательный Дик, знал ее куда лучше. Иэху, но честный и трезвый йэху, он не был обманут. Если б еще раз увидать его, один только раз, пока она жива.

Нет, больше она его не увидит.

Внезапно в ней проснулась нестерпимая тоска по Дику, страстная, звериная тоска, раздиравшая сердце, как недуг раздирал ее плоть. Не его никчемная привязанность была ей нужна — только бы взглянуть на это великолепное животное, которому она дала жизнь, ощутить прикосновение его руки, услышать веселый, звонкий смех, полюбоваться блеском его золотистых волос.

Материнство… странная, непостижимая вещь… нечто безрассудное, ужасное и бесценное, уходящее корнями… куда?

«Билл Пенвирн, я родила тебе детей, верно? Ты был жесток…»

Как знать, что приходилось терпеть Мэгги в ту пору, когда зачат был Артур? И все же он — Артур…

Плотское желание… Нет, тут ты глубоко ошибалась, ошибалась с самого начала. Ты видела в этом только алчность йэху, первобытную дикость и грязь.

Карстейрс и кляп во рту… йэху, бесчисленные йэху… они алчут, они валяются и барахтаются, плоть к плоти, — и возникает жизнь. И это все?.. Все ли?..

Но это не любовь… Кто это сказал? Ах да. Повис. Повис знал какую-то иную любовь. И Уолтер… Уолтер и Элоиза — они тоже… Что же это такое, что так и осталось ей неведомо?..

Не все ли равно теперь, когда твоя плоть гниет заживо? Скоро ты умрешь, и вся эта жалкая путаница уже не будет иметь никакого значения…

Вот опять начинается боль. Ах, забыть, забыть обо всем. Уснуть… уснуть, пока еще можешь.

Она проснулась. Не вдруг, а понемногу прояснилось сознание, и она лежала, не открывая глаз, и прислушивалась к тишине. Ничего не видя и не слыша, не ощущая никакого прикосновения, она знала: рядом кто-то есть.

Медленно она раскрыла глаза.

Сними обувь твою… ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая…

Артур и Глэдис стояли подле нее, рука в руке.

Долго она лежала, глядя на них, и они не шевельнулись. Здесь, в торжественном сиянии, озарявшем их лица, было перед нею то, чего она никогда не знала.

Глэднс наконец заговорила:

— Мама, мы хотим сказать тебе. Артур и я… когда мы станем взрослыми…

Они опустились на колени, и она положила руку на их прекрасные склоненные головы.

ПОСЛЕСЛОВИЕ О СВЯЗИ ЭТОГО РОМАНА С «ОВОДОМ»

Спустя два года после смерти Беатрисы Артур, который почти уже окончил курс в Оксфорде, заявил, что переходит в католическую веру, и должен был оставить университет, не получив диплома. Отец потребовал, чтобы Глэдис разорвала свою помолвку; но она отказалась повиноваться. Когда отец стал настаивать, она хоть и с сожалением, но без колебании оставила родной дом, продала ожерелье крестной матери, ибо других средств не было, сообщила из Лондона в нежном письме отцу о своем замужестве и последовала за Артуром на юг Франции, где он вместе с отцом Клеманом должен был учить детей в школе, основанной Жилем в трущобах Тулузы. Генри вычеркнул имя дочери из завещания и беспробудно запил.

Она терпеливо ждала, уверенная, что, став дедом, он простит ее. Но во Франции разразилась революция. После года счастливого замужества по дороге в замок д'Аллепров, где Глэдис должна была стать матерью, она оказалась в гуще сражения, и роды начались прежде, чем ей удалось достигнуть надежного крова.

Неделю спустя здоровая, полная сил молодая женщина умерла от родильной горячки на грязном постоялом дворе. Весть об этом застала Генри на исходе очередного запоя, и с ним случился удар.

Во время террора Жиль погиб вместе с другими жирондистами, но Артур после многих страшных испытаний бежал в Англию с трехлетней дочерью и бездомным больным отцом Клеманом. Одинокий, с подорванным здоровьем, не зная, где преклонить голову, Артур вернулся в Корнуэлл. Мэгги уже не было в живых, а Билл не захотел его видеть. Наконец брат Джим помог ему получить место смотрителя маяка на одном из островов Силли — на такой одинокой, голой, открытой всем ветрам скале, что местные власти посмотрели сквозь пальцы на его веру, лишь бы маяк не остался без присмотра. Они потребовали только, чтобы он не выставлял напоказ свои «папистские замашки» и не смущал округу.

Остаток жизни он мирно провел на этом островке, зарабатывая скудный хлеб для себя и двух своих близких, учил дочь, нянчился с парализованным стариком и сочинял мистические стихи, большая часть которых умерла вместе с ним. Спустя полвека после его безвременной смерти связка рукописей, изгрызенных мышами и поврежденных сыростью, случайно отыскалась на одиноком маяке. Лишь немногие стихотворения еще можно было разобрать, и некоторые оказались незаконченными, но три крохотных жемчужины в конце концов нашли свое место в антологиях и остались навсегда среди не самых крупных, но все же классических создании английской духовной поэзии.

Глэдис Пенвирн провела счастливое детство, окруженная чайками и буревестниками, если не считать двух печальных лет в монастырской школе, где она никак не могла освоиться и чувствовала себя точно в ссылке. Не то чтобы с нею плохо обращались: монахини не были умышленно жестоки, а ее, неизменно кроткую и послушную, наказывали не часто. Но их бездушное механическое благочестие пугало и отталкивало девочку, и ее обрекли на остракизм, постоянно ставя в пример другим девочкам. Она избежала полного одиночества только благодаря подруге постарше, неизменно выступавшей в ее защиту.

«Глэдис не виновата, — горячо доказывала Джениифер. — Ну что же ей делать, если она от рожденья такая хорошая? Это все равно что родиться горбатой. Ее жалеть надо».

Когда Дженнифер окончила школу, двенадцатилетняя Глэдис стала чахнуть и, опасаясь за здоровье девочки, ее отослали домой, на маяк, к отцу, который стал к тому времени францисканцем третьего ордена, и к старому священнику, больше уже не встававшему с постели. Под крылышком этих двух добрых созданий она достигла отрочества. Оба они были аскетами, но жизнь девочки старались сделать не столь суровой, а если она и знала неудобства и лишения, то они были не навязаны ей насильно, а дарованы как милость. Прекрасные дамы Смирение и Бедность были желанными и почетными гостьями на маяке.

Гарри, унаследовав Бартон, передал поверенному семьи Риверс крупную сумму для своей племянницы и просил представителя фирмы постоянно сообщать ему о ее судьбе и здоровье. Но, исполнив этот свой долг, он не пожелал иметь ничего общего с человеком, который отступничеством и черной неблагодарностью (с точки зрения Гарри) опозорил и убил его сестру и разбил сердце отца.

Артур, отвергаемый им снова и снова, до последнего своего часа не терял надежды на примирение. Но Гарри, во всем остальном доброжелательный и разумный, был одержим ненавистью к «папистам» и французам. Несмотря на воспоминания, одинаково дорогие обоим, сквайр, владевший поместьем в Уорикшире и исповедовавший протестантскую веру, и поэт-католик, сочинявший стихи на скалистом островке, не поддерживали друг с другом никаких отношений и тем дали возможность преемнику мистера Уинтропа, когда финансовые дела его запутались, безнаказанно присвоить доверенные ему деньги.