Сага о Форсайтах

Но что же делать? Сказать ей? Выяснить все? Или ждать и наблюдать? Зачем? Ведь это значило бы шпионить, а не наблюдать. Ведь Дезерт больше к ним в дом не придет. Нет! Или полная откровенность - или полное невмешательство. Но это значит - жить под дамокловым мечом. Нет! Полная откровенность! И не ставить никаких ловушек. Он провел рукой по мокрому лбу. Если бы только они были дома, подальше от этого визга, от этих лощеных кривляк. Как бы вытащить Флер? Без предлога - невозможно! А единственный предлог - что у него голова идет кругом. Нет, надо сдержаться! Пение кончилось. Флер оглянулась. Сейчас подзовет его! Нет, она сама шла к нему. Майкл не мог удержаться от иронической мысли: "Подцепила старого Челфонта!" Он любил ее, но знал ее маленькие слабости. Она подошла и взяла его под руку.

- Мне надоело, Майкл, давай удерем, хорошо?

- Живо! Пока нас не поймали!

На холодном ветру он подумал: "Сейчас - или у нее в комнате?"

- По-моему, - проговорила Флер, - мистера Челфонта переоценивают - он просто какой-то сплошной зевок. На той неделе он у нас завтракает.

Нет, не сейчас, у нее в комнате!

- Как ты думаешь, кого бы пригласить для него, кроме Элисон?

- Не надо никого чересчур крикливого.

- Конечно нет, но надо кого-нибудь позанятнее. Ах, Майкл, знаешь, иногда мне кажется, что не стоит и стараться.

У Майкла замерло сердце. Не было ли это зловещим признаком - признаком того, что "примитивное" начинает расти в ней, всегда так увлеченной светской жизнью?

Час тому назад он бы сказал: "Ты права, дорогая; вот уж действительно не стоит". Но сейчас каждый признак перемены казался зловещим! Он взял Флер под руку.

- Не беспокойся, уж мы как-нибудь изловим самых подходящих птиц.

- Пригласить бы китайского посланника - вот было бы превосходно! проговорила Флер задумчиво. - Минхо, Барт - четверо мужчин, две дамы уютно! Я поговорю с Бартом!

Майкл уже открыл входную дверь. Он пропустил Флер и остановился поглядеть на звезды, на платаны, на неподвижную мужскую фигуру - воротник поднят до самых глаз, и шляпа нахлобучена до бровей. "Уилфрид, - подумал он. - Испания! Почему Испания? И все несчастные, все отчаявшиеся... чье сердце... Эх! К черту сердце!" - И он захлопнул дверь.

Но вскоре ему пришлось открыть другую дверь - и никогда он ее не открывал с меньшим энтузиазмом! Флер сидела на ручке кресла в светло-лиловой пижаме, которую она надевала иногда, чтобы не отставать от моды, и глядела в огонь. Майкл остановился, смотря на нее и на свое собственное отражение в одном из пяти зеркал, - белое с черным, как костюм Пьеро, пижама, которую она ему купила. "Марионетки в пьесе, - подумал он. - Марионетки в пьесе! Разве это настоящее?" Он подошел и сел на другую ручку кресла.

- О черт! - пробормотал он. - Хотел бы я быть Антиноем! - И он соскользнул с ручки кресла на сиденье, чтобы она смогла, если захочет, спрятать от него лицо.

- Уилфрид все мне рассказал, - спокойно произнес он.

Сказано! Что дальше? Он увидел, как кровь заливает ее шею и щеку.

- О-о! Чего ради... что значит: "рассказал"?

- Рассказал, что влюблен в тебя, больше ничего - ведь больше и нечего рассказывать, правда? - И, подтянув ноги в кресло, он плотно охватил колени обеими руками.

Один вопрос уже вырвался! Держись! Держись! И он закрыл глаза.

- Конечно, - очень медленно проговорила Флер. - Ничего больше и нет. Если Уилфриду угодно быть таким глупым...

"Если угодно!" Какими несправедливыми показались эти слова Майклу: ведь его собственная "глупость" была такой продолжительной" такой прочной! И - странно! - его сердце даже не дрогнуло! А ведь он должен был обрадоваться ее словам!

- Значит, с Уилфридом - покончено?

- Покончено? Не знаю.

Да и что можно знать, когда речь идет о страсти?

- Так, - сказал он, делая над собой усилие, - ты только не забывай, что я люблю тебя ужасно!

Он видел, как задрожали ее ресницы, как она пожала плечами.

- А разве я забываю?

Горечь, ласка, простая дружба - как понять?

Вдруг она потянулась к нему и схватила его за уши.

Крепко держа его голову, она посмотрела на него и засмеялась. И все-таки его сердце не дрогнуло. Если только она не водит его за нос... Но он притянул ее к себе в кресло. Лиловое, черное и белое смешалось она ответила на его поцелуй. Но от всего ли сердца? Кто мог знать? Только не Майкл!

X

КОНЕЦ СПОРТСМЕНА

Не застав дочери дома, Сомс сказал: "Я подожду", - и уселся на зеленый диван, не замечая Тинг-а-Линга, отсыпавшегося перед камином от проявлений внимания со стороны Эмебел Нэйзинг, - она нашла, что он "чудо до чего забавный!" Седой и степенный. Сомс сидел, с глубокой складкой на лбу, положив ногу на ногу, и думал об Элдерсоне и о том, куда идет мир и как вечно что-нибудь случается. И чем больше он думал, тем меньше понимал, как угораздило его войти в правление общества, которое имело дело с иностранными контрактами. Вся старинная мудрость, укрепившая в девятнадцатом веке богатство Англии, вся форсайтская философия, утверждавшая, что не надо вмешиваться в чужие дела и рисковать, весь закоренелый национальный индивидуализм, который не мог позволить стране гоняться то за одной синей птицей, то за другой, - все это подымало молчаливый протест в его душе. Англия идет по неверному политическому пути, пытаясь оказать влияние на континентальную политику, и ОГС идет по неверному финансовому пути, беря на себя страховку иностранных контрактов. Особый родовой инстинкт тянул Сомса назад, на его собственную, прямую дорогу. Никогда не впутываться в дела, которые не можешь проверить! "Старый Монт" говорил: "держаться на ринге". Ничего подобного! Не вмешивайся не в свое дело вот правильная "формула". Он почувствовал что-то около ноги: Тинг-а-Линг обнюхивал его брюки.

- А, - сказал Сомс, - это ты!

Поставив передние лапы на диван, Тинг-а-Линг облизнулся.

- Подсадить тебя? - сказал Сомс. - Уж очень ты длинный! - И снова он почувствовал какую-то еле уловимую теплоту от сознания, что собака его любит.

"Что-то во мне есть, что ему нравится", - подумал он и, взяв Тинг-а-Линга за ошейник, втащил его на подушку. "Ты и я - нас двое таких", - как будто говорила собачонка пристальным своим взглядом. Китайская штучка! Китайцы знают, чего им надо; они уже пять тысяч лет как не вмешиваются в чужие дела!