Медовый месяц: Рассказы

— И я сама выберу, кто первый придет к нам посмотреть домик. Мама сказала, что можно.

Изабел условилась с матерью, что, пока кукольный домик находится во дворе, она может приводить подруг — по две сразу, — чтобы те им полюбовались. Не оставлять их, конечно, к чаю и не носиться с ними повсюду, — пусть тихо стоят во дворе и смотрят, пока Изабел показывает красоты кукольного домика, а Кези и Лотти улыбаются с довольным видом.

Но, как они ни спешили, к тому времени, когда они подошли к просмоленной ограде вокруг спортивной площадки для мальчиков, задребезжал звонок. Только они успели сорвать шляпки и стать в шеренгу, как началась перекличка. Не беда! Изабел вознаградила себя тем, что очень важничала и, прикрывая рот рукой, таинственно шептала соседкам:

— На перемене что-то расскажу!

Прозвучал звонок на перемену, и Изабел окружили ученицы. Одноклассницы чуть не дрались за право ходить с ней обнявшись, льстиво ей улыбаться, считаться ее лучшими подругами. Она сидела, как настоящая королева, под огромными соснами на краю спортивной площадки. Толкаясь, хихикая и наседая друг на друга, теснились вокруг нее школьницы. И только две девочки держались в стороне — они всегда держались вдали от других — девочки Келвей. Они хорошо знали, что им нельзя даже близко подходить к девочкам Бернел.

Школа, которую посещали Изабел, Кези и Лотти, была, по мнению их родителей, совсем для них неподходящей. Но выбора не было. Другой школы не существовало на целые мили вокруг. И поэтому всем детям, жившим по соседству, — девочкам судьи, дочерям доктора, детям лавочника и молочника — приходилось учиться и играть вместе. К тому же еще школу посещали грубые, дерзкие мальчишки, их было не меньше, чем девочек. Но где-то необходимо было провести границу. И ее провели перед девочками Келвей. Многим детям, включая и детей Бернел, не разрешалось даже разговаривать с ними. Они проходили мимо девочек Келвей, гордо вскинув головы, и так как они задавали тон, то девочек Келвей начали избегать все. Даже у учительницы был особенный голос для них и особенная улыбка для других детей, когда Лил Келвей подходила к столу с букетом постыдно невзрачных полевых цветов.

Они были дочками маленькой проворной трудолюбивой прачки, которая поденно стирала белье в чужих домах. Одного этого уже было достаточно. Ну, а где же был их отец? Никто не знал определенно, но все говорили, что он в тюрьме. Итак, девочки Келвей были дочерьми прачки и арестанта. Нечего сказать, хорошая компания для детей судьи и доктора! Да и вид у них был соответственный. Трудно было понять, почему миссис Келвей так их наряжала. Они ходили в обносках, подаренных миссис Келвей хозяйками, которым она стирала. Лил, например, — полная, некрасивая, очень веснушчатая девочка — являлась в школу в зеленом спаржевом платье, сшитом из скатерти Бернелов, с красными плюшевыми рукавами из штор Логанов. Шляпка, всегда съезжающая ей на высокий лоб, была когда-то шляпкой взрослой женщины, мисс Лекки, почтмейстерши. Сзади поля шляпки загибались, а спереди она была украшена огромным алым пером. Каким маленьким чучелом выглядела в этой шляпке Лил! При взгляде на нее нельзя было удержаться от смеха. А ее младшая сестренка, «наша Элс», носила длинное белое платье, похожее на ночную рубашку, и мальчиковые ботинки. Во что бы ни нарядить «нашу Элс», она все равно выглядела бы чудной. Это была худенькая маленькая девочка со стриженой головой и огромными печальными глазами — настоящая белая совушка. Она никогда не улыбалась, почти никогда не разговаривала. Она всюду брела вслед за Лил, крепко ухватившись за ее юбку. Куда шла Лил, туда шла и «наша Элс». На площадке для игр, по дороге в школу и обратно всегда впереди шагала Лил, а за ней, держась за ее платье, семенила «наша Элс». Когда ей что-нибудь было нужно или когда она хотела перевести дух, она легонько дергала Лил, та оборачивалась и останавливалась. Девочки Келвей прекрасно понимали друг друга без слов.

Сейчас они стояли неподалеку: никто не мог запретить им прислушиваться. Когда школьницы оборачивались и презрительно хихикали, Лил, по обыкновению, застенчиво и глуповато улыбалась, но «наша Элс» только пристально на них смотрела.

А Изабел, в голосе которой звучала огромная гордость, продолжала расписывать домик. Большое восхищение вызвал ковер, а также кровати с настоящими простынями и плита с духовкой.

Когда она кончила, вмешалась Кези:

— Ты забыла лампу, Изабел.

— Ах, да, — подхватила Изабел, — и еще есть крохотная лампа, вся из желтого стекла, с белым абажуром! Она стоит на столе в столовой. Совсем как настоящая!

— Лампа лучше всего! — воскликнула Кези.

Ей казалось, что Изабел недостаточно красиво описала лампу. Но никто не обратил внимания на ее слова. Изабел была занята выбором двух девочек, которые после уроков пойдут вместе с ними смотреть кукольный домик. Выбор пал на Эмми Коул и Лену Логан. Но когда она сказала, что потом пригласит и других, девочки от радости не знали, как ей угодить. Одна за другой они подбегали к ней и, обняв, отводили ее в сторону. Им обязательно нужно было что то шепнуть ей на ухо — какой-то важный секрет.

— Изабел — моя подруга!

Только девочки Келвей, забытые всеми, отошли подальше: им уже нечего было слушать.

Прошло несколько дней, и, чем больше девочек видело кукольный домик, тем больше было о нем разговоров. К нему сводились все желания, он заполнял все мечты. Только и слышно было:

— Ты видела кукольный домик девочек Бернел? Правда, красота?

— Неужели ты еще не видела кукольного домика? Ах, если бы ты знала!

Даже во время завтрака говорили только о нем. Девочки сидели под соснами и ели сэндвичи с большими кусками баранины и пшеничные лепешки, толсто намазанные маслом. Лил и «наша Элс», державшая старшую сестру за платье, сидели в сторонке — они боялись придвинуться ближе — и тоже слушали, жуя хлеб с джемом; газетная бумага, в которой они приносили свои сэндвичи, была вся в красных подтеках.

— Мама, — как-то сказала Кези, — можно хоть раз привести девочек Келвей и показать им домик?

— Конечно, нельзя, Кези.

— А почему нельзя?

— Иди, Кези, иди! Ты отлично знаешь, почему нельзя!

Наконец, домик посмотрели все, кроме этих двух. В тот день во время завтрака о домике уже почти не упоминали. Девочки стояли кружком под соснами, и вдруг, при взгляде на сестренок Келвей, которые, как всегда, сидели в стороне и, как всегда, слушали, доставая из бумажного пакета хлеб с джемом, всем захотелось подразнить их. Эмми Коул шепотом сказала:

— Когда Лил Келвей вырастет, она поступит в служанки!

— Ах, как ужасно! — воскликнула Изабел Бернел и подмигнула Эмми.

Эмми многозначительно проглотила слюну и кивнула Изабел — совсем, как делала в таких случаях ее мама.

— Да, это правда, правда, правда! — сказала она.

Тогда Лена Логан, блестя глазами, прошептала:

— А я спрошу у нее!

— Держу пари, что не спросишь, — сказала Джесси Мей.

— Думаешь, побоюсь? — Лена внезапно взвизгнула и начала танцевать перед подружками. — Слушайте! Слушайте! Слушайте! — закричала она.

Приплясывая, ломаясь, волоча ногу, закрываясь рукой и хихикая, Лена подошла к девочкам Келвей.

Лил подняла на нее глаза. Она быстро завернула в газету остаток завтрака. «Наша Элс» перестала жевать. Что теперь будет?

— Это правда, Лил Келвей, что, когда вырастешь, ты поступишь в служанки? — пронзительно выкрикнула Лена.

Гробовое молчание. Вместо ответа Лил только улыбнулась глуповатой застенчивой улыбкой. Она, казалось, нисколько не обиделась на Лену за такой вопрос. Какое разочарование для Лены! Девочки начали хихикать.

Лена не могла позволить, чтобы над ней смеялись. Она подбоченилась и начала наступать на Лил.

— А твой отец в тюрьме! — прошипела она презрительно.

Лена проявила такую смелость, сказав это, что девочки стайкой бросились бежать, страшно возбужденные, вне себя от восторга. Кто-то из них отыскал длинную веревку, и они начали через нее прыгать. И никогда еще они не прыгали так высоко, не бегали так быстро и не вели себя так отчаянно, как в то утро.