Главная улица

Мать Кэрол умерла, когда девочке было девять лет. Года через два отец отказался от судебной деятельности и переселился с семьей в Миннеаполис. Еще через два года умер и он. Старшая сестра Кэрол, суетливая, щедрая на советы, стала для нее чужой еще в то время, когда они жили под одной кровлей.

Свободе этих ранних грустных и веселых дней и независимости от родственников Кэрол была обязана своим постоянным стремлением отличаться-от торопливых, деловитых, пренебрегающих книгами людей. У нее выработалась привычка оставаться сторонним наблюдателем их суеты даже тогда, когда она сама принимала в ней участие. Но, избрав своим поприщем планировку городов, она с удовлетворением отметила, что сама готова теперь стать быстрой и деловитой.

Через месяц честолюбивые планы Кэрол потускнели. Она опять сомневалась, стоит ли ей идти в учительницы. Ей казалось, что у нее не хватит сил тянуть повседневную лямку. Она не могла представить себе, как она будет стоять с мудрым и решительным видом перед ухмыляющимися детьми. Но желание создать прекрасный город в ней сохранилось. Встречая заметку о женских клубах в маленьких городах или фотографический снимок какой-нибудь уходящей вдаль Главной улицы, она испытывала чувство смутной тоски и обиды, словно у нее отнимали любимую работу.

По совету преподавателя английского языка она остановилась на изучении библиотечного дела в одной из школ Чикаго. Ее воображение яркими красками рисовало ей новый план. Кэрол видела, как она уговаривает детишек читать чудесные сказки, помогает молодым людям выбирать книги по технике, вежливо беседует со стариками, нетерпеливо требующими газет. Она светоч библиотеки, непререкаемый литературный авторитет; ее приглашают на обеды с поэтами и путешественниками, она читает доклад на собрании выдающихся ученых…

Последний факультетский бал перед актовым днем. Через пять дней их завертит вихрь выпускных экзаменов.

В дом ректора навезли пальм, придавших ему вид благопристойного похоронного бюро, а в библиотеке, небольшой комнате с глобусом и портретами Уитьера [7] и Марты Вашингтон, [8] студенческий оркестр играл отрывки из «Кармен» и «Мадам Баттерфляй». От музыки и мыслей о скором расставании у Кэрол кружилась голова. Пальмы казались ей джунглями, свет электрических лампочек под розовыми абажурами превращался в опаловое сияние, а сверкающий очками факультетский совет представлялся ей сонмом олимпийцев. Ей было немного грустно при виде бесцветных девиц, с которыми она «всегда собиралась подружиться», и десятка молодых людей, готовых влюбиться в нее.

Но поощряла она только Стюарта Снайдера. Он выглядел гораздо мужественнее остальных. Смуглый, почти такого же теплого коричневого тона, как его новый, купленный готовым, костюм с подложенными плечами. Она сидела со Стюартом за чашкой кофе и пирогом с курятиной возле груды преподавательских галош в гардеробной под лестницей, и когда до них долетела заглушённая музыка, он прошептал:

— Просто невыносимо так вот расстаться после этих четырех лет… самых счастливых лет в жизни.

Ей было понятно его чувство.

— О да! Подумать только, что через несколько дней мы разъедемся и со многими из наших никогда больше не увидимся.

— Кэрол, вы должны выслушать меня! Вы всегда увиливаете, когда я пытаюсь поговорить серьезно, но вы должны меня выслушать. Я стану видным адвокатом, может быть, судьей, и вы мне нужны, я оберегал бы вас…

Его рука охватила ее плечи. Вкрадчивая музыка усыпила в ней чувство независимости.

— Вы заботились бы обо мне? — грустно спросила Кэрол.

Она коснулась его руки. Рука была горячая и крепкая.

— Еще бы! Мы бы… о боже мой, мы бы чудно жили с вами в Янктоне — я там решил обосноваться…

— Но и я хочу избрать себе какое-нибудь занятие в жизни…

— Устроить уютный дом, растить славных ребятишек и водить знакомство с приятными семьями-может ли быть занятие лучше?

Это был извечный ответ мужчины женщине с беспокойным духом. Так говорили продавцы дынь с юной Сафо. Так говорили военачальники с Зенобией. [9] И точно так же в сырой пещере среди обглоданных костей косматый поклонник убеждал защитницу матриархата. И Кэрол словами Блоджет-колледжа, но голосом Сафо ответила:

— Конечно. Я знаю. Это, пожалуй, верно. По правде сказать, я люблю детей. Но есть столько женщин, которые могут заниматься хозяйством, а я… Ведь, окончив колледж, хочется применить свои знания для общей пользы.

— Я понимаю, но вы можете использовать их с таким же успехом дома. И право же, Кэрол, только представьте себе, как мы ясным весенним вечером с детворой едем в машине на пикник…

— Да-а…

— Или зимой на санках, или ловим рыбу…

Тра-ла-ла-ла-ла!.. Оркестр вдруг грянул «Солдатский хор», и она запротестовала:

— Нет, нет! Вы страшно милый, но я хочу что-нибудь делать. Я сама себя не понимаю, но я хочу… всего, всего на свете! Может быть, я не способна петь или писать, но я надеюсь, что могу много сделать, работая в библиотеке. Представьте, вот я помогла в занятиях какому-нибудь юноше, и из него вышел великий художник! Я хочу! Непременно! Во что бы то ни стало я этого добьюсь! Милый Стюарт, я не могу ограничить себя мытьем посуды!

Еще две минуты, две томительные минуты, и их уединение было нарушено смущенной парочкой, также искавшей идиллического убежища в каморке для галош…

После выпускного акта она больше не видела Стюарта Снайдера. Она писала ему раз в неделю — в течение месяца.

Кэрол провела год в Чикаго. Ее занятия по каталогизации, регистрации, работе со справочниками были легки и не слишком снотворны. Она наслаждалась Институтом искусств, симфонической и камерной музыкой, театром и классическим балетом. Она чуть не бросила библиотечное дело ради того, чтобы самой приобщиться к сонму юных дев, танцующих в газовых пачках при лунном свете… Она побывала на вечеринке в настоящей художественной студии — с пивом, папиросами, стрижеными девицами и какой-то русской еврейкой, певшей «Интернационал». Нельзя сказать, чтобы присутствие Кэрол было замечено представителями богемы. Она оробела, почувствовала себя невеждой и была шокирована свободой манер, к которой годами стремилась. Но она слышала и запомнила споры о Фрейде, [10] Ромене Роллане, синдикализме, о Всеобщей конфедерации труда, о феминизме и подневольном положении женщины, о китайской лирике, национализации горной промышленности, «христианской науке» [11] и рыбной ловле на Онтарио.

Она ушла домой, и это было начало и конец ее жизни среди богемы.

У мужа ее сестры был родственник, который жил в Уиннетке, и однажды в воскресенье он пригласил ее на обед. Обратно она шла через Уилмет и Эвенстон, открывала там новые формы пригородной архитектуры и вспоминала свою мечту о возрождении маленьких городов. Она даже решила оставить работу в библиотеке и неким чудом — она сама не знала, каким — превратить один какой-нибудь городок в живописное скопление староанглийских домиков и восточных бунгало.

Но на следующий день ей пришлось читать на библиотечных курсах реферат на тему о собирательном индексе; она так увлеклась прениями, что забыла про планировку городов, и осенью очутилась в публичной библиотеке Сент-Пола.

В сент-полской библиотеке Кэрол работала без уныния, но и без особого подъема. Мало-помалу она должна была сознаться себе, что не оказывает влияния на человеческие жизни. Вначале при общении с читателями она выказывала усердие, которое могло бы сдвинуть горы. Но эти упрямые горы вовсе не хотели, чтобы их сдвигали! Когда она работала в зале периодики, читатели не просили ее указать им, статьи о каких-либо высоких материях. Они только бурчали: «А есть у вас «Кожевенное дело» за февраль?» Когда же она дежурила на выдаче книг, просьба, с которой к ней обращались, звучала чаще всего так: «Дайте мне что-нибудь поинтереснее про любовь — мой муж уезжает на неделю».