Нефтяная Венера

Взяв спинку одной из кроватей, поднимаюсь по ступеням, прохожу через веранду. Ваня всё ещё копается с дверью.

– Пап, замок сломался!

– Дай-ка. – Я ставлю спинку от кровати на пол, наваливаюсь на дверь плечом, поворачиваю ключ. Дверь подаётся. – Прижать надо было чуть-чуть…

Раньше с этой дверью возникали проблемы. Однажды я приехал сюда с подругой. Предполагался романтический уик-энд. Однако наши планы чуть не рухнули: пол веранды перекосило, широкая доска выперла выше уровня порога, и дверь перестала открываться. Пришлось весь уик-энд лазить в дом через окно. Впрочем, мы из спальни особо и не выходили. Теперь такое не случится, родители отремонтировали фундамент, пол больше не перекашивает. Просто дверь старая и своенравная.

Мы заходим в прохладный тёмный дом. В нос ударяет резкий яблочный запах. В сентябре мы с Ваней разложили урожай на полу и теперь возим понемногу в город.

– Открывай ставни, – руковожу я.

Протискивается шофёр, обхвативший обеими руками комод.

– Куда ставить?

– Сюда, в угол. – Я киваю на место у стены, под выцветшей репродукцией Ренуара. Голая «пышка» сидит на разбросанной постели вполоборота к зрителю. Все цвета, кроме синего, выгорели ещё до моего рождения. Видимо, синяя краска в советских типографиях была самой стойкой. Странно, что не красная. Лицом и причёской «пышка» напоминает мою мать; ребёнком я считал, что это её портрет. Накатили было воспоминания, но я их быстренько отсекаю, блокирую в бетонном мешке, как радиоактивные отходы, и бросаю в воображаемую пропасть.

Минут за десять мы с шофёром перетащили весь груз в дом. Я расплатился, а он вернулся к «Газели» решать, как выбраться из раскисшей земли. «Сам нарвался! Говорят – останься на дороге, а он – „нет“. Только лужайку разворотил»…

Вани нигде не видно. Одна из голубых ставень приоткрыта, остальные не тронуты. Сбежал, пока мы разгружались. Опять торчит у дороги, подбирает всякую всячину. Обочина – как берег моря: всегда есть шанс найти что-нибудь интересное. Осколки фар, колпаки от колёс, а если повезёт – даже целые боковые зеркала. У Вани уже собралась внушительная коллекция подобных находок. Он настаивает на том, чтобы переправить её в город, а я делаю всё, чтобы «ценности» оставались здесь, в дачном сарае.

Щёлкаю шпингалетами окон, дёргаю на себя слипшиеся рамы, отпираю замки на ставнях, шелушащихся старой краской, толкаю створки. Природа сократила своё многоцветье до оттенков коричневого и фиолетового. Земля заштрихована засохшими травами. Стволы сосен и осин дышат бархатной влагой. Они будто вырезаны из ворсистой бумаги и наклеены на пейзаж. Летом деревья высохнут на солнце, порыжеют, обнаружатся морщины и трещины, станут похожи на людей, расставшихся с юностью. Но пока они, перепутав зиму с весной, ещё нежны и ранимы. В ветвях сороки сверкают тёмно-синими шёлковыми перьями. Из другого окна виден покосившийся сарай с приставленной к стенке лестницей, поленница дров. В овраге, за которым и находится любимый Ваней поворот дороги, растут ивы. Их ветви-прутики сливаются в дымку. А прямо перед верандой, слегка зарывшись носом в грунт, стоит «Газель». Шофёр копается с колёсами.

Ставлю чайник и принимаюсь растапливать печку. В доме паровое отопление, но без огня дача – не дача. Любуюсь на разгорающееся пламя, вдруг вижу на одном из поленьев мечущегося паучка. Бедолага затаился в щели, а теперь пытается спастись. Тянусь, чтобы выдернуть полено с паучком из топки, но он вдруг ныряет в самое пекло.

За окном спускаются ранние зимние сумерки. «Газель» отчаянно буксует. Закрываю топку и выхожу помочь шофёру.

– Ну чё? Не идёт?

– Скользит, падла! Резина летняя. Елозит, как по соплям.

– Кирпичи надо подкладывать…

– Деревяшки лучше. – Шофёр принимается запихивать под колёса чурки из поленницы. Заводит мотор. Я смотрю и знаю, что всё равно без кирпичей не выберешься. Так и есть, колёса прокручиваются. Чурки такие же скользкие, как и земля.

– Говорю, кирпичи нужны.

– Домкрат в землю уходит… – жалуется шофёр. Голос его звучит всё покорнее.

– Доску подложи…

С этими упёртыми водилами волей-неволей станешь спецом по вытаскиванию грузовиков из грязи. Особого ума не надо, просто дело не терпит спешки. Если бы шофёр сразу поднял все четыре колеса, а не только задние и подсунул бы под них кирпичи, а не скользкие берёзовые поленья, то уже катил бы домой.

Впервые за весь день он слушается моего совета, заползает с домкратом под брюхо ещё больше погрузившейся в землю «Газели» и принимается поднимать колёса. Тем временем я подтащил несколько кирпичей, сложенных аккуратно в стороне. Много лет назад их привезли с развалин церкви. Кирпичи крупные, больше нынешних. Цвет благородный, с налётом трёхсотлетней извёстки.

Вот одно колесо уже поднялось над грязной, прокрученной ямкой. Я выковыриваю вдавленные в землю деревяшки, заменяю кирпичами.

Мимо проскочил Ваня с какой-то рамой. Метр на полтора, не меньше. В наступающих сумерках не разглядишь. Вряд ли это очередное «сокровище», выброшенное «волнами» автомобильного движения. Наверное, на помойке в овраге нашёл.

– Чаю попей! – кричу вдогонку.

– Хорошо! – Ваня скрывается в доме.

Мы с шофёром переползаем ко второму колесу. Он домкратит, я подсовываю кирпичи. Пальцы замерзли, будто в них вонзаются сотни тупых игл. Куртку я снял, так проще работать. Ветер задувает под свитер. Смотрю на небо. Уже много дней оно затянуто серой пеленой, и вдруг на закате пелена рассосалась. В просвете над лесом разлилось розовое озеро с золотистыми каёмками. Ваню бы позвать, он солнце любит…

– Рука! – кричит шофёр.

Я еле успеваю отдёрнуть руку с очередным кирпичом. Домкрат сорвался.

Шофёр поднимает колесо заново. На фоне небесного озера тёмные переплетения ивовых веток образуют большущие пятна. Будто кто-то пролил чернила и попытался вытереть. Чернила не стираются, пятна остались, но не с чёткими контурами, а с протёртостями кое-где внутри и по краям. В этих протёртостях плавится небесное озеро.

С неба доносится нарастающий гул. Китообразное пузо летящего самолёта, то появляющегося, то исчезающего в низких рваных облаках, тоже окрашено золотистыми лучами. Раньше я часто летал на самолётах, смотрел на малюсенькие домики внизу. Теперь я сам внизу – ковыряюсь обледеневшими пальцами под колёсами чужого грузовичка, а там, в салоне, люди направляются к тёплым морям и далёким городам. Они усердно сглатывают, чтобы не заложило уши, и ждут, когда стюардессы подадут ужин.

Голос водителя выводит меня из размышлений:

– Готово!

Подсовываю последний кирпич.

Льды тёмного вечернего неба смыкаются над полыхающим озером. Со стороны дороги послышались звуки сирены.

– Опускай!

Шофёр расслабляет домкрат, «Газель» грузно упирается колёсами в кирпичи. Некоторые трескаются.

– Порядок! Сдавай назад, я подтолкну!

Упираюсь в забрызганный бампер.

– Раз-два, взяли! – Мотор взревел, «Газель» качнулась и дёрнулась назад. – Пошёл! Пошёл! – Грузовичок выехал на дорогу.

– Ну, пока! – За время, что мы вытаскивали «Газель», я стал испытывать к шофёру симпатию. Махнул на прощание и, отряхивая ладони, возвращаюсь в дом.

Ваня возится с чем-то у стены. Полоска света пробивается из приоткрытой двери в туалет.

– Иван, чего в темноте сидишь?

– Я на картину смотрю, – следует невозмутимый ответ.

– На какую картину? – Гадая, что за фантазия пришла ему в голову на этот раз, я встаю за его спиной, треплю по плечу…

Рама, притащенная с улицы, оказывается не пустой. В неё вставлен натянутый на подрамник холст. На холсте картина. Она прислонена к белому пузатому холодильнику.

Щёлкаю выключателем. Три стакана-абажура загораются тёплым светом.

Обнажённая блондинка, страстно изогнувшись и изобразив на запрокинутом лице наслаждение, поливает себя из красной канистры чёрной жидкостью – видимо, нефтью. Нефть бежит по её полураскрытым губам, пышной груди, пупку, капает с лобка и струится по длинным ногам в красных туфлях на стальных шпильках. Позади блондинки находится несколько берёзок и нефтедобывающих вышек. Над головой нефтяной Венеры парит нимб из золотой колючей проволоки. Глаза заведены к небу. Нимб из проволоки – словно терновый венец. Автор явно вдохновлялся ликами Христа…