Собрание сочинений.Том 1

НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ

Совковая фантастмагория

Светлое путешествие в мрачном гадюшнике советской биологии

Ирине Н., Ольге и Андрею – на память

о комарах, свежей треске и землянике

Рижского взморья

– Вот послушай. Я уж знаю – скучно не будет. А заскучаешь, значит, полный ты мудила и ни хуя не петришь в биологии молекулярной, а заодно и в истории моей жизни. Вот я перед тобой – мужик-красюк, прибарахлен, усами сладко пошевеливаю, «Москвич» у меня хоть и старый, но ни хуя себе – бегает, квартира, заметь, не кооперативная и жена скоро кандидат наук. Жена, надо сказать, загадка. Высшей неразгаданности и тайны глубин. Этот самый сфинкс, который у арабов, – я короткометражку видел, – говно по сравнению с нею. В нем и раскалывать-то нечего, если разобраться. Ну, о жене речь впереди. Ты помногу не наливай, половинь. Так забирает интеллигентней, и фары не разбегаются. И закусывай, а то окосеешь и не поймешь ни хуя.

Короче говоря, после войны освободился я девятнадцати лет, тетка моя меня в Москве прописала – ее начальник паспортного стола ебал прямо на полу в кабинете, – и месяц нигде не работал, не хотел. Куропчил потихоньку на садке, причем без партнеров, и даже пропаль спульнуть некому. Искусство! Видишь пальцы? Ебаться надо Ойстраху: мои длиннее. И, между прочим, потому что я завязал, чуял я этими пальцами, что за купюры в лопатниках или просто в карманах. Одними пальчиками брал и ни разу не ошибся. А сколько таких парушек, которые за рупь горят или за справку из домоуправления, которые они, фраера, тянут как банкнот в мильон долларов, сколько сил тратят, на цыпочках балансируют, вытягивают, а их за жопу и в конверт. У нас не считается, сколько спиздил, главное – не воровать. Ну ладно, куропчу я себе помаленьку. Маршрут «Б» освоил и трамвай «аннушку». Карточки, заметь, не брал. А если попадались, я их по почте отсылал или в стол находок перепуливал. Был при деньге, жениться собрался. Вдруг тетка говорит:

– Сосед тебя в институт к себе берет. Лаборантом будешь. И завязывай, все одно погоришь. Скоро срока увеличат. Мой сказывал, а у него брат на Лубянке шпионов ловит. Все знает прямо от Берии.

И правда, указ вышел: от пяти до четвертака. Я перебздел. И везло мне что-то очень долго. И специальность получить хотелось. Но работать я не любил. Не могу и все. Хоть убей. Пришлось идти в институт к соседу, все ж-таки, потому что примета такая: если перебздел – скоро погоришь. С соседом этим по утрам здоровались, он в сортире подолгу сидел, газетой шуршал и смеялся. Воду спустит и хохочет. Ученые, они все авоськой стебанутые. По-моему, он тетку тоже ебал, и в общем, устроился я в его лабораторию. Фамилия его была Кизма. Нацию не поймешь, но не еврей и не русский. Красивый, но какой-то усталый, лет под тридцать.

– Будешь, – говорит, – реактивы носить, опыты помогать ставить, захочешь – учиться пойдешь.

– Нам, – говорю, – татарам, одна хуйня. Что ебать подтаскивать, что ебаных оттаскивать…

– Больше чтобы мата не слышал.

– Ладно.

Неделю работаю, таскаю хуйни всякие, склянки мою, язык какой-то солью обжег и дристал четыре дня подряд. Думал, соль – поваренная, а она, падла, химическая была. Бюллетень не брал, однако. А то в жопу миномет вставлять будут, как в лагере. Ну уж чернил пузырек я уделал, чтоб на этап северный не идти… В общем, работаю. Оборудую новую лабораторию. Микроскопов до хуя и приборов, моторов и так далее. Вдруг надоело. Я даже нашалил. У начальника кадров лопатник на «скулы» увел, ради искусства своей профессии. И, еби твою мать, что тут началось! Часа через полтора взвод в штатском приехал, из института никого не выпускают. Генеральный шмон, и разве что в жопу не заглядывают. А все из-за чего? Я с лопатником пошел срать, раскрыл его – денег нет. Одни ксивы, то есть доноса. И на моего Кизму тоже. Дескать, науку хуй знает куда отодвигает, на собрании не поет, не хлопает и включает легкую музыку советских композиторов. Опыты его направлены против человека, который звучит гордо, и поэтому косвенно расшатывают экономику. Понял? Четвертаком завоняло. Пятьдесят восьмой. Но я их не люблю. Чужими жопами жопу подтер. По ним получалось, что весь институт – сплошной заговор осиного гнезда, а значит и ты в том числе? А кизмов донос я из сортира вынес. Лопатник расписал на части и в унитаз бросил. Дверь кто-то дергает, орет и бушует. Я вышел, объяснил, что химией обхавался и что дверь – не зуб, не хуя ее дергать.

– Смотрите, – говорю Кизме, – ксивота на вас.

Он прочитал, побледнел, поблагодарил меня, все понял и хуяк бумажку в мощнейшую кислоту. Она у нас на глазах растворилась к ебене бабушке.

Тут меня вызывают, вернее, дергают. Я, разумеется, не в сознанке.

– Не такие, – говорю, – портные шили мне дела и то они по швам расползались на первой примерке.

– Показания есть, что сзади в очереди терся. Может, старое вспомнил?

– Ебал я эти показания. Много хоть там денег было?

– Денег совсем не было.

– На такое говно никогда бы не позарился.

Штатские смеялись. Отдохнули, видать, с моим простым языком и отпустили.

Назавтра говорю Кизме, что работать не буду. Принципиально – я не рабочий, а артист своего дела. «Я, – говорю, – на тахте лежать и читать литературу люблю». Тут он странно на меня так посмотрел и, главное, долго, – и начал издалека насчет важности для всего человечества евонной науки – биологии, и что он начинает опыты, равных которым не бывало. Одним словом – эксперимент. И я ему необходим. И что работа эта благодарная, творческая. Но самое интересное, что она и не работа, а одно удовольствие, причем высокооплачиваемое. Только без предрассудков к ней отнестись и с мыслью о будущем человечества. Он чаще всего на него напирал.

– Слушай, сосед, – говорю, – не еби ты мне мозгу, о чем речь-то?

– Ты должен стать донором.

– Кровь, что ли сдавать?

– Нет, не кровь.

– А что же, – смеюсь, – говно или ссаки?

– Сперма нам нужна, Николай, сперма.

– Что за сперма?

– То, из чего дети получаются.

– Какая же это сперма? Это малофейка. Малофья, по-научному.

– Ну, пусть малофья. Сдавать для науки. Только не пугайся. Позорного ничего в этом нет. Кстати, полнейшая тайна тебе гарантируется.

– А что ты не сдаешь? – подозрительно спрашиваю. Он нахмурился.

– Могут обвинить в выборе объекта по родственному признаку. Давай, соглашайся!

Тут я сел на пол и давай хохотать. Ни хуя себе работка! Чуть не обоссался, и аппендицит заболел.

– Ржешь как болван. Сядь и послушай, для чего нужна твоя сперма.

Шутки шутками, я прислушался, и оказалось, что план у Кизмы таков: я дрочу и трухаю, что одно и то же, а малофейку эту под микроскопом изучают. Потом пробуют ввести ее в пизду бесплодной бабе и смотрят, пропадет она или нет. Тут я его перебил насчет алиментов, в случае чего.

– Это, – говорит, – пусть тебя не тревожит.

И еще у него имелись тайные планы насчет моей малофейки. Обещал рассказать, как приступит к опытам. И, веришь, встал мой сопливый от этих разговоров. Хоть сейчас начинай. А это мне не впервой. В лагере каждый сотый не трухает, а остальные дрочат как сто. Другой подрочит и ходит три дня, как убитый, от самопозора страдает. И на всю жизнь себя этим переживанием калечит. Знал я Мильштейна Левку – мошенника. Тот вслух клятву не раз давал не дрочить больше и не выдерживал. Отбой. Кожаные движки начинают работать, а Левка зубами скрипит, борется с собой и затихает постепенно. Я его успокаивал. Организм, мол, требует, и нечего над ним издеваться, он ни при чем. Не будь ему прокурором.

Ну, ладно. Задумался я и спрашиваю про условия: сколько раз мне спускать, какой рабочий день, оклад и название должности в трудовой книжке.

– Оргазмы ежедневно, по утрам, один раз. Оформим тебя техническим референтом. Рабочий день не нормирован. Восемьдесят два рубля. После оргазма – в кино.