Главы романа, дописанные и переписанные в 1934-1936 гг

Варенуха прочитал «молнию» и свистнул. В «молнии» стояло следующее:

«Умоляю молнируйте Масловскому что я действительно Лиходеев брошенный Воландом Владикавказ Примите меры наблюдения Воландом Лиходеев».

В течение минуты Римский и Варенуха молча, касаясь друг друга лбами, перечитывали телеграмму.

– Да ты же с ним в двенадцать часов разговаривал по телефону? – наконец с недоумением сказал Варенуха.

– Да смешно говорить! – воскликнул Римский, – разговаривал не разговаривал!.. Да не может он быть во Владикавказе! Это смешно!..

– Он пьян, – сказал Варенуха.

– Кто пьян? – спросил Римский.

И дико уставились глазами друг на друга.

Женщина, которая принесла «молнию», вдруг рассердилась.

– Граждане! Расписывайтесь, а потом уж митинги устраивайте!

– Телеграмма-то из Владикавказа? – спросил у женщины Римский.

– Ничего я не знаю, не мое дело, – ответила женщина и удалилась, ворча.

Тут произошло совещание. Варенуха ежесекундно прерывал его восклицаниями:

– Это глупо!

Но сколько он ни кричал: «Это глупо!» – делу это нисколько не помогало.

Несомненно, из Владикавказа телеграфировал какой-то самозванец, но вот что было странно: слово «Воланд» в телеграмме. Откуда же владикавказский негодяй знает о приезде артиста и о связи, существующей между ним и Степой?

– При-ми-те ме-ры, – бормотал Варенуха, мигая вспухшими веками, – откуда он о нем знает и зачем меры?.. Это мистификация!

Решили ничего не молнировать в ответ.

Но ровно через пятнадцать минут появилась та же женщина, и Римский с Варенухой даже с мест поднялись навстречу ей.

Женщина вынула из сумки не беленький, а темный листок.

– Это становится интересным, – сказал Варенуха, ставя закорючку в книжке и отпуская злую женщину.

На фотографической бумаге отчетливо чернели писаные строки.

Варенуха без чинов навалился на плечо Римскому.

«Вот доказательство: фотография моего почерка Молнируйте подтверждение личности Масловскому Строжайшее наблюдение Воландом Случае попытки выехать Москвы арестовать Лиходеев».

Варенуха был известен в Москве как администратор не имеющий себе равных. За двадцать лет своей деятельности он видал всякие виды. Но тут Варенуха почувствовал, что ум его как бы застилает пеленой, и он ничего не произнес, кроме житейской, но нелепой фразы:

– Этого не может быть!

Римский поступил не так. Он поднялся, рявкнул в дверь:

– Никого! – и собственноручно запер эту дверь на ключ.

Затем достал из письменного стола пачку бумаг, начал тщательно сличать букву за буквой залихватские подписи Степы на ведомостях с подписью на фотограмме.

Варенуха, навалившись, жарко дышал в щеку Римскому.

– Это почерк Лиходеева, – наконец выговорил Римский, и Варенуха, глянув ему в лицо, удивился перемене, которая в нем произошла. Римский как будто бы постарел лет на десять. Глаза его в роговой оправе утратили свою колючесть и уверенность, и в них появилась не то что тревога, а даже как будто печаль.

Варенуха проделал все, что делает человек в минуты великого изумления, то есть и по кабинету прошелся, и руки вздымал, как распятый, и выпил целый стакан желтой воды из графина, и восклицал:

– Не понимаю!

Но Римский смотрел не на Варенуху, а в окно и думал. Положение финансового директора Кабаре было затруднительное. Нужно было тут же, не сходя с места, представить обыкновенные объяснения для совершенно необыкновенного явления.

Римский зажмурился, представил себе Степу в ночной сорочке влезающим в Москве сегодня в какой-то сверхбыстроходный аэроплан, представил себе Казбек, покрытый снегом, и тут же эту мысль от себя отогнал. Представил себе, что не Степа сегодня говорил по телефону в Москве, и эту мысль отринул. Представил себе какие-то пьяные шутки при участии почты и телеграфа, фальшивые «молнии», опять – Степу в носках среди бела дня во Владикавказе, и всякое логическое здание в голове у Римского рухнуло, и остались одни черепки.

Ручку двери крутили и дергали, слышно было, как курьерша кричала:

– Нельзя!

Варенуха также кричал:

– Нельзя! Заседание!

Когда за дверью стихло, Римский спросил у Варенухи:

– Сколько километров до Владикавказа?

Варенуха ответил:

– Черт его знает! Не помню!.. Да не может он быть во Владикавказе!

Помолчали.

– Да, он не может быть во Владикавказе, – отозвался Римский, – но это писано Лиходеевым из Владикавказа.

– Так что же это такое? – даже взвизгнул Варенуха.

– Это непонятное дело, – тихо ответил Римский.

Помолчали. Грянул телефон. Варенуха схватил трубку, крикнул в нее: «Да!» – потом тотчас: «Нет!» – бросил трубку криво на рычаг и спросил:

– Что же делать?

Римский молча снял трубку и сказал:

– Междугородная? Дайте сверхсрочный с Владикавказом.

«Умно!» – подумал Варенуха. Подождали. Римский повесил трубку и сказал:

– Испортился телефон с Владикавказом.

Римский тотчас же опять позвонил и заговорил в трубку, в то же время записывая карандашом сказанное.

– Примите «молнию» Владикавказ Масловскому. Ответ фотограмму 803.

«Сегодня до двенадцати дня Лиходеев был Москве От двенадцати до половины третьего он неизвестно где Почерк подтверждаю Меры наблюдения за указанным фотограмме артистом принимаю Замдиректора Кабаре Римский».

«Умно!» – подумал Варенуха, а сейчас же подумал: «Глупо! Не может он быть во Владикавказе!»

Римский же взял обе «молнии» и фотограмму, положил в конверт, заклеил конверт, надписал «в ОГПУ» и вручил конверт Варенухе со словами:

– Отвези, Василий Васильевич, немедленно. Пусть они разбирают.

«Это очень умно!» – подумал Варенуха и спрятал в портфель таинственный пакет, потом взял трубку и навертел номер Степиной квартиры. Римский насторожился, и Варенуха вдруг замигал и сделал знак свободной рукой.

– Мосье Воланд? – ласково спросил Варенуха.

Римский затаил дыхание.

– Да, я, – ответил в трубке Варенухе бас.

– Добрый день, – сказал Варенуха, – говорит администратор Кабаре Варенуха.

– Очень приятно, – сказали в трубке, – как ваше здоровье?

– Мерси, – удивляясь иностранной вежливости, ответил Варенуха.

– Мне показалось, – продолжала трубка, – что вы вчера плохо выглядели, и я вам советую никуда сегодня не ходить.

Варенуха дрогнул от удивления, но, оправившись, сказал:

– Простите. Что, товарища Лиходеева нет дома?

– Нету, – ответила трубка.

– А, простите, вы не знаете, где он?

– Он поехал кататься на один час за город в автомобиле и сказал, что вернется в Кабаре.

Варенуха чуть не уронил трубку и замахал рукой встревоженному Римскому.

– Мерси, мерси! – заговорил и закланялся Варенуха, – итак, ваше выступление сегодня в десять часов вечера.

– О да, я помню.

– Всего, всего добренького, – нежно сказал Варенуха и, грянув трубкой, победоносно воскликнул:

– Уехал кататься за город! Никакой не Владикавказ, а с дамой уехал! Вот-с!

– Если это так, то это черт знает что такое! – воскликнул бледный от негодования Римский.

– Все понятно! – ликовал Варенуха, – уехал, надрался и застрял.

– Но «молнии»? – глухо спросил Римский.

– Он же и телеграфирует в пьяном виде, – вскричал Варенуха и вдруг, хлопнув себя по лбу, закричал:

– Вспомнил! Вспомнил! В Звенигороде есть трактир «Владикавказ»! Вспомнил! Оттуда он и молнирует!

– Нет, это чересчур! – заговорил озлобленный Римский, – и в конце концов я буду вынужден...

Но Варенуха его перебил.

– А пакет нести?

– Обязательно нести, – ответил Римский.

Тут же открылась дверь и вошла... «Она!» – подумал Римский... И действительно, вошла та самая женщина, и опять с белым пакетиком.

В телеграмме были слова:

«Спасибо подтверждение Молнией пятьсот Вылетаю Москву Лиходеев».

– Ну, не сук... – вскричал Варенуха, – не переводи! Он с ума сошел!

Но Римский ответил: