Избранное

— Ну, знаешь, — сказал великодушно Джаган, — в наши дни мы уже не верим в касты. Ганди боролся за их уничтожение.

— Они уже исчезли? — спросила она в простоте душевной.

— Они исчезают, — ответил Джаган, чувствуя себя политиком. — Мы о них больше не думаем.

Он надеялся, что она ни о чем больше не будет спрашивать.

Можно сколько угодно утверждать, что больше не думаешь о кастах, и чувствовать себя при этом политиком, однако действительность вносит поправки в прекраснодушные мечты. Грейс для Джагана навсегда остается «девушкой без касты», явлением настолько удивительным, что не известно, как к нему относиться. Когда же он узнает, что Грейс и Мали не женаты, он отбрасывает свои высокие принципы. В минуты кризиса он и не вспоминает о Ганди и преподанных им уроках терпимости.

Старому мальгудийцу Джагану приходится иметь дело с собственным сыном. Мали — представитель молодого поколения (поостережемся называть его «новым»). Мали — недоучка, недоросль, отбросивший старую, традиционную культуру с ее священными текстами, кастами, системой предписаний и запретов и не нашедший ей взамен никакой иной культуры, никаких иных норм нравственности. Прожив несколько лет на Западе, Мали вывез оттуда лишь весьма сомнительные ценности. И даже машины, которые он предполагает производить в Индии (столь нуждающейся в технике), оказываются насмешкой, анекдотом, фарсом.

Немаловажную роль в этом конфликте поколений играет безымянный родственник и прихлебатель, которого Джаган во избежание долгих и заведомо бесполезных выяснений степени родства зовет попросту «братец». Братец по самой природе своей оппортунист и соглашатель. Он ни во что не верит, ничем не дорожит, а лишь паразитирует на пороках обоих поколений. Приспособленчество Мальгуди доведено в нем до предела.

Ведь и сейчас в Мальгуди мало что изменилось после того, как сразу же после освобождения в нем избрали первый муниципалитет Свободной Индии. Правда, тогда, в 1947 году, решили в патриотическом порыве замостить булыжником дорогу и даже привезли булыжник и свалили его на улице, но этим все и ограничилось — булыжник так и остался лежать без применения. А ведь с тех пор прошло немало времени (Мали из Америки пишет своему отцу об убийстве Кеннеди).

Ведь и сейчас в Мальгуди все еще можно встретить нашего старого знакомого — адвоката, специалиста по отсрочкам. Это он вызволил в свое время Раджу. Он постарел, потерял зубы, но клиентов у него не убавилось. Оттянуть время, выждать, не принимать никакого решения — в этом он, как и прежде, помогает своим подопечным.

Все еще бродит по городу нищий, ставший такой же его неотъемлемой принадлежностью, как статуя Фредерика Лоули. Порой Джаган задает ему от праздности один и тот же вопрос:

— Почему же ты не поищешь работу?

— Где у меня время, господин? Пока я обойду город с миской для подаяния и вернусь сюда, день уже подходит к концу…

«Где у меня время, чтобы работать?» — эти слова могли бы повторить многие в Мальгуди. Мальгуди все еще слишком занят мечтами, молитвами, цитатами из священных книг, воспоминаниями о прошлом и всевозможными прожектами, чтобы найти время работать и коренным образом изменить свое существование.

По особенностям своего дарования Нарайан — сатирик; сатира его не навязчива, она словно «возникает» сама по себе из сдержанного и объективного повествования. Вместе с тем она всегда многопланова. «Продавец сладостей», в частности, не только сатира на тех, кто склонен бездумно восхищаться достижениями Запада, предавая забвению собственные многовековые традиции. Отношение Нарайана к двум сторонам этого конфликта — Джаган против Мали, Мальгуди против Запада — совсем не однозначно. Писатель далек от того, чтобы безоговорочно принимать любую из этих сторон. Мальгуди страшит его своей пассивностью, застоем. Запад — речь в первую очередь идет, конечно, о Соединенных Штатах — отталкивает своей «машинной» цивилизацией.

Нарайан — писатель широкого творческого диапазона и больших возможностей. Он пробует свои силы во многих жанрах. Роман, рассказ, эссе, путевые очерки, переложение древних национальных мифов — все удается ему.

Рассказы Нарайана поражают широтой охвата, легкостью, с которой писатель переходит от одной интонации к другой. Самые различные чувства — смех и мягкая ирония, сдержанный гнев и грусть о незадавшихся судьбах своих героев — звучат в авторском голосе, придавая ему глубоко индивидуальный характер.

Рассказы Нарайана широко раздвигают рамки мальгудийских хроник. Они начинаются с пустяка, с маленького, почти «семейного» анекдота и, постепенно ширясь, вбирают в себя все больше и больше жизни, человеческих судеб. Любящий муж пытается супружеской изменой спасти жизнь больной жены, наивно полагая, что ей грозит злонравие Марса («Седьмой дом»). Актер вынужден подчиниться деспотии режиссера даже в день своего рождения, когда дурные приметы и предсказания грозят, как ему кажется, самой его жизни («От дурного глаза»). Школьный учитель решает хоть день в году следовать правде и чуть не теряет вследствие этого работу («Подобна солнцу»). Эти рассказы, повествующие о коротких и на первый взгляд незначительных эпизодах, вырастают в яркие обобщения о жизни маленьких людей. Нарайан изображает своих героев со всеми их недостатками, заблуждениями, странными верованиями и причудами. Он улыбается их слабостям — его улыбке придают мягкость «невидимые миру слезы» даже самых смешных его рассказов. Враждебный мир поворачивается к маленьким героям рассказов Нарайана самыми грозными своими сторонами: голодом, нищетой, равнодушием, сословными и кастовыми запретами, болезнью, смертью. В рассказе «От дурного глаза» киностудия с ее механической «штамповкой» фильмов весьма близко воплощает идею этого прогресса, о котором мечтал в «Продавце сладостей» Мали. «Роман-машина», вывезенная Мали из Соединенных Штатов, несмотря на вполне реальные параллели, которые нетрудно увидеть в «массовой» продукции книжного рынка, все же принадлежит миру сатирического гротеска. Однако робот-режиссер, забравший под свою власть кинопромышленность, — это уже реальность сегодняшней Индии. Достаточно вспомнить, что по количеству «массовой» кинопродукции Индия занимает одно из первых мест в мире, обогнав многие индустриально развитые страны, чтобы понять: фантастическая мечта Мали на деле давно уже стала действительностью. Что это кино, а не литература, дела не меняет.

Гневным обличением собственнического мира звучит небольшой рассказ Нарайана «На полрупии». За подчеркнутой сдержанностью рассказчика, за каждой деталью встает социальное обобщение огромной силы. Рука заваленного мешками с рисом Сабайи с судорожно зажатой в ней монетой — это как бы итог жизни, прожитой в разрез всему, что есть радостного, человеческого, светлого. Важным дополнением к этому рассказу служит другой, названный нарочито нейтрально — «Другая община» — и посвященный проблеме религиозно-национальной вражды. Стремясь создать предельно обобщенную картину, Нарайан не называет ни города, ни дат, ни имен; он подчеркнуто избегает каких-либо реалий, могущих создать впечатление о его пристрастности. Его герой становится жертвой массовой истерии, охватившей обе общины, в которой, как кажется, невозможно найти виновных. Однако всей логикой своего повествования Нарайан указывает — это фанатики и политиканы, для которых человек давно перестал быть единственным мерилом ценностей.

Рассказы Нарайана удивительно просты, свободны от какой бы то ни было искусственности или напряжения. Кусок жизни, выхваченный на лету и запечатленный без особых хитростей, — однако какое искусство, какая животворящая сила воображения таятся за этой бесхитростностью! Короткая встреча под дождем двух людей, когда-то любивших друг друга («Прибежище»), история собачьей жизни («Чиппи»), рассказы о детстве («Мой дядя», «Тень», «Маленькая актриса»). Здесь невольно вспоминаешь, что герои Нарайана обладают способностью «уходить с последних страниц прямо в жизнь». Особенно запоминается «Мой дядя» — тонким психологизмом, загадкой человеческой судьбы, мягким юмором, грустью. Пересуды фотографа и его клиентов превращают доброго дядюшку в фигуру загадочную и зловещую, простые события повседневности начинают поворачиваться к мальчику уже не солнечной, а теневой своей стороной — он впервые понимает, как сложна и таинственна жизнь.