Сборник рассказов «Степные волки. Двадцать рассказов»

Серафима вздохнула; в её глазах стояли слезы. Внезапно она услышала за стеною какие-то странные звуки, похожие на мяуканье кошки. Девушка пошла туда. Это звала её Прасковья Ильинишна. Серафима вошла к ней. В комнате больной до головокружения пахло деревянным маслом и курительной свечкой. Прасковья Ильинишна сидела в кресле. Это была полная старуха с одутловатым лицом и безжизненными глазами. Она увидела Серафиму и замотала головой:

— Ававам…

Серафима зажгла новую курительную свечку, запах которой Прасковья Ильинишна страшно любила. Но старуха требовала не этого. Она рассердилась, усиленней замотала головою и позвала рукою девушку. Серафима подошла к ней, спрашивая глазами, что ей надо. Старуха ударила её кулаком по голове. В её безжизненных глазах загорелись на минуту зеленые огоньки; она завозилась и забрызгала слюнями.

— Агру-авас!

Девушка поняла. Старуха требовала грушевого квасу.

Скоро подошёл вечер.

Степи заснули; заря догорела. Ночь накрыла степи тьмою, как чёрной шапкой. Только ветерок осторожно крался порою от травки до травки, с кисти на кисть. И тогда по всей степи проносился лёгкий вздох. Казалось, степь вспоминала о печальном событии в своей жизни и вздыхала, и её зелёная грудь скорбно волновалась, а на синие очи набегали тёмные тучи. В то же время небольшая рощица, дремавшая на кургане, просыпалась и кивала соседке кудрявой головою и шептала ей грустные речи. Казалось, она хотела утешить степь и, поведать ей, что и она видала виды. Над ней тоже гремели грозы, проливались дожди и горланила свободный песни бездомовая пьяная вольница — степные бураны… Серафима лежала в постели одетая, с широко раскрытыми глазами, и думала о том, что ей предстояло сделать. Под её подушкой лежала стамеска. В соседней комнате пробило 11 часов. В комнате было темно; сердце девушки громко стучало. Сейчас она совершит подвиг; она украдёт векселя из стола Аверьяна Степаныча. Да, это подвиг. Разве не подвиг возвратить ограбленному его достояние? Теперь она понимает это ясно. Бог сжалился над нею и послал ей Сутолкина. Она возвратит ему его право и искупит этим свои грехи. Дьяволы больше не будут преследовать её, и она возродится к новой жизни. Серафима соображала. Аверьян Степаныч спит в сенцах, и по близости кабинета нет ни души. Ей будет нетрудно выполнить свою задачу. Только бы удалось приподнять стамеской крышку письменного стола. Серафима вздрогнула; дверь её комнаты слабо скрипнула, и какая-то тень метнулась к её кровати. Она догадалась, испугалась и спросила шёпотом:

— Это вы, Аверьян Степаныч?

Ей стало холодно. Жёсткие пальцы скользнули по её платью, и она услышала:

— Я, я, моя кралечка… Прекрасная магометанка! Розета из испанского балета! Синеглазый вечер Тилибеевских пустынь! Я это! я! я.

Серафима зашептала:

— Послушайте, уходите, Аверьян Степаныч, успокойтесь…

Кое-как с большими усилиями ей удалось выпроводить старика за дверь.

Через несколько минут она пошла к сенцам послушать, уснул ли старик. Но он не спал, ворочался, скрипя кроватью, и шептал:

«Да воскреснет Бог и расточатся врази Его…»

Девушка села на пол, поджав под себя ноги, и долго слушала, пока, наконец, не затих шёпот. Старик заснул и засвистел носом. И тогда Серафима прошла в свою комнату, вынула из-под подушки стамеску и, робко озираясь, направилась к кабинету Ветошкина.

Девушка отворила дверь кабинета; дверь скрипнула так громко, что Серафима вздрогнула. Ей показалось, что какая-то тень шмыгнула мимо неё в растворённую дверь. Ей стало страшно и она невольно зажмурила глаза; так прошло несколько секунд.

Наконец она решилась открыть глаза и заглянуть в дверь. В комнате никого не было; только облачная тень проходила порою по его выбеленным стенам осторожно, как странный призрак. Девушка подошла к столу, оглядела со всех сторон его крышку и, найдя щель, до половины засунула в неё стамеску. Её сердце громко застучало; почему-то ей показалось, что под столом кто-то сидит, скорчившись, и тянется к ней костлявыми пальцами. Однако она преодолела страх и заглянула под стол, но там белели только бумажки разорванных счётов. Серафима навалилась на стамеску; крышка заскрипела и девушке почудилось вблизи: «Да воскреснет Бог…», но она успокоила себя: «Это шумит в ушах», и снова навалилась на стамеску. Крышка приподнялась настолько, что теперь без труда можно было выдвинуть ящик. Девушка, боясь глядеть по сторонам, стала искать нужные ей бумаги. Скоро она нашла их и, вдвинув ящик, снова опустила крышку стола, навалившись на неё всей грудью. Затем она прошла домом в сад, дрожа от волнения и поминутно повторяя:

— Господи, помилуй! Господи, помилуй!

В саду было тихо и темно, девушка то и дело натыкалась на кусты, которые казались ей призраками, преграждавшими дорогу. Серафиме стало страшно, и она пустилась бегом к речке. Когда она была уже на берегу, к ней навстречу вышел из-за тёмных кустов Сутолкин. На его плечи был накинут широкий чапан. Он был бледен.

— Ну, что, как? — спросил он, хватая Серафиму за руки.

Девушка не сказала ни слова, побледнела и зашаталась. Её покидали силы. Сутолкин обнял её, взял на руки и перенёс в лодку. Затем он вытер её бледное лицо намоченным в воде платком. Девушка пришла в себя и открыла глаза.

— С тобой ли бумаги? — спросил её Сутолкин, чувствуя, что он начинает зябнуть.

Девушка утвердительно кивнула головою.

— А куда ты дела стамеску?

Серафима кивнула на левый бок. Егор Сергеич догадался, полез к ней в карман и вынул оттуда пачку бумаг и стамеску. Затем он зажёг спичку, пробежал содержание бумаг и забросил стамеску далеко в речку.

— Так-то будет лучше. А вдвинула ли ты ящик?

Серафима несколько пришла в себя.

— Вдвинула, — сказала она, будто прося пощады.

Её плечи дрожали. Сутолкин накинул на неё свой чапан, пожал её руку и отпихнул лодку. Лодка выскочила на середину речки. Егор Сергеич сел к вёслам, поставил лодку вниз по течению и, сложив весла, заговорил:

— Боже мой, какое счастье! Тилибеевка, наконец-то, моя! Мы будем трудиться, и вокруг нас закипит рабочая жизнь. Я перекуплю у Ветошкина завод, обновлю мельницы, поставлю водяные молотилки и подниму залежи. Четыре тысячи десятин земли — здесь есть где развернуться! Милая, чрез десять лет я буду миллионером. Я удесятерю доходность имения. Ах, Серафима, Серафима, если бы только ты знала, что ты сделала для меня! Если бы это мог чувствовать отец! — Сутолкин осторожно подвинулся к девушке и обнял её колени; его сильная грудь задрожала от волнения, будто все эти мечты, надававшие ему сна и покоя, колебали её как степные бураны.

С Серафимой снова сделался обморок…

Сутолкин стал мочить ей виски. «Боже мой, — думал он, — какая она у меня слабенькая!»

Он склонился к девушке и зашептал:

— Милая, не надо так волноваться. Поверь мне, мы сделали вовсе уже не такое плохое дело. Степь нуждается в рабочих силах, и ей нужны только сильные работники. А я буду работать, как вол. Когда счастье бежит от нас, его надо ловить, как дикого коня, арканом за шею и прыгать ему прямо на спину. У кого сильные мускулы и смелое сердце, тот сумеет подчинить его своей воле. «Работайте! — вот что кричит нам в уши жизнь. — И работая завоёвывайте ваше счастье». Способные должны оттирать неспособных; больных можно жалеть и помещать в больницы, но всё поле деятельности должно оставаться за сильными и способными. На этом заложен рост всего человечества! Серафима, понимаешь ли ты меня? Я хочу дела, большого дела!

Сутолкин толкнул вёслами и так сильно, что одно весло разломилось пополам. Лодка сделала прыжок. Сутолкин засмеялся.

— Эта речка слишком мала для меня, а судьба думала, что я просижу всю жизнь в вороньём гнезде!..

Бледный серп месяца выглянул из-за тучи и посеребрил чешуйчатый след лодки. Сутолкин поехал с одним веслом.

Когда Ветошкин узнал о бегстве Серафимы и о похищении выданных на её имя векселей, он положительно пришёл в неистовство. Он, как в припадке, набрасывался на рабочих, бил параличную жену, по целым дням брюзжал и шипел, как змея, и забывал даже петь свои излюбленные духовные стихи Он несколько раз пытался увидеться с Серафимой и Егором Сергеевичем, но его не принимали, а Сутолкин пригрозил, что изобьёт его, как наблудившую собаку, если только увидит поблизости своего хутора. Но Ветошкин ещё не терял надежды вернуть похищенные бумаги. В его голове создавались кое-какие планы.