Верность памяти

Мария опустила сумку пониже к коленям.

— Сейчас ваша очередь угадывать. Пожалуйста, три раза… — предложила она шутливым тоном.

— Артистка или что-то в этом роде, — бросил Гавлик не задумываясь.

Мария покачала головой, хотя в первый момент ей хотелось подтвердить его предположение. А что, собственно, она делает в течение двадцати девяти лет? Что делает ежедневно с утра до ночи? Играет свою роль. Дома, в школе, на улице… Только двадцать девять лет? А раньше — в педагогическом училище, в городском училище разве она ее не играла? Конечно, играла. И перед всем городком, и перед городским начальством, а дома — перед матерью…

«Интересно, почему он так сказал? — мучительно размышляла она. — Если он надолго не задумывался, значит, наблюдал за мной и пытался угадать, кто же я.

У учителей в этом отношении есть кое-какой опыт: мы сразу можем определить, когда нам отвечают, основательно поразмыслив, а когда просто наугад, будь то в классе или в экспрессе София — Бургас…»

— У вас осталось еще две попытки, — уточнила она, подражая спортивному судье.

— Очень сожалею, — возразил он вежливо, — но я не привык угадывать. Если я ошибся, то меня оправдывает то обстоятельство, что я сделал вывод лишь на основании поверхностных наблюдений.

— Ведь это же игра.

— Игра… — повторил он, при этом его карие глаза заблестели, а лицо, как ей показалось на какую-то долю секунды, просияло.

— У вас тоже осталось две попытки, — напомнил он.

— Три! — уверенно заявила она. — Я ведь еще ни разу не угадывала.

— Ну да, а путеец? — улыбнулся он. — Вы тоже не угадали.

— Вы, вероятно, имеете в виду железнодорожника, — поправила она его, произнеся последнее слово чуть ли не по слогам.

Глаза его снова сузились, но он промолчал.

— Директор предприятия, — заявила она, будучи уверена, что на сей раз не ошибется.

— Учительница, — сказал он без колебаний.

Она так и подскочила. Игра бы ей понравилась, если бы она угадала первой, но первым попал в точку он. Правда, интуиция ей подсказывала: он не угадывал, а анализировал. Видно, у него такая профессия, что он привык размышлять и делать выводы.

— Адвокат, таможенник, полицейский! — выкрикивала она с такой яростью, с какой когда-то, очень-очень давно, нападала на старших девочек и мальчиков, если ей доставалось от них за бойкий язык.

Гавлик не выдержал и расхохотался. Он смеялся непринужденно, весело, опираясь обеими руками о сиденье, и в смехе его не чувствовалось ни малейшей насмешки.

— Я угадал, — сказал он, и она констатировала, что даже улыбка не украшает его лицо. — А вы заслужили, чтобы я, как говорится, был с вами предельно откровенен. Тем более что вы питаете слабость к форме. Я — военный.

«Берегись! — поступил в ее мозг предупреждающий сигнал. — В поезде можно наговорить друг другу с три короба. Ведь не попросишь его показать паспорт, но даже если решиться на такое, то профессия там все равно не указана. А сказать можно что угодно… Однако, если этот зазнайка думает, что я без ума от формы… Черт бы его побрал! — с раздражением думала она, деланно улыбаясь. — Он едет в отпуск, как и я… Чего доброго, начнет за мной ухаживать скуки ради… Ну, если у него в голове такие мысли, он меня надолго запомнит…»

Она знала, что годы не скроешь. Правда, ее светлые волосы скрадывали седину. Подкрашивать их ни теперь, ни в будущем она не собиралась. Впрочем, мужчинам все равно. В отпуске они могут довольствоваться и обществом дамы солидного возраста. А с артисткой это был лишь прием, прелюдия к игре… И она попалась на удочку…

— Вы огорчены, что я угадал… — Он скорее констатировал, чем спрашивал. Он снова стал ей неприятен своей уверенностью, сквозившей в каждом его движении, каждом слове.

— Откуда вам известно, что вы угадали? — спросила она.

— Когда я употребил слово «путеец», вы сразу это заметили и поправили меня. Никто, кроме учителей, не реагирует с таким удовольствием на отклонения от норм литературного языка.

— Гм… — произнесла она и, засмеявшись, неохотно призналась себе, что ей это польстило.

— Ну кто позволит себе поправить взрослого человека вот так, с ходу? Только наставник или учитель.

Мария не сразу поняла, что он, собственно, обвинил ее в бестактности, а поняв, спросила:

— Слушайте, уважаемый, вы, случайно, не ухаживали за учительницей, которая дала вам отставку? Или на вас так подействовали неприятные воспоминания детства, когда учителя старались сделать из вас порядочного человека?

— Да будет вам известно, уважаемая, — заговорил он с такой улыбкой, что она снова вцепилась в свою сумку, — я не дружил ни с учителем, ни с учительницей, потому что с этой категорией людей у меня никогда не было взаимопонимания.

— Вы не обязаны ничего объяснять, но все-таки хотелось бы знать…

— Кажется, я вас невольно обидел, потому придется объясниться…

«Я тебе это припомню», — подумала Мария, скрывая досаду за деланной улыбкой, с которой привыкла выслушивать жалобы учителей и родителей.

Учителей Гавлик не любил. Не с детства, нет. Впервые неприязнь к ним появилась у него в армии. Среди курсантов было несколько Коменских [1], которые присвоили себе право учить и поправлять всех, как эта немолодая блондинка, и без обиняков давали понять, что право это они получили от самого господа бога.

Потом настали другие времена. Что-то забылось, что-то сгладилось. И вот через много лет…

Нина никак не могла привыкнуть к школьной атмосфере. Ей не хотелось сидеть над тетрадями. Непоседливая и игривая, она вела себя довольно дерзко. Когда его вызвали в школу, он отправился туда с чувством некоторого любопытства. Никаких претензий он, разумеется, предъявлять не собирался. Около полудня он должен был вылететь в Прагу, а до того времени надеялся не только уладить все дела в школе, но и купить новый мотоцикл. А кроме того, нужно было поговорить в домоуправлении о вечно отскакивающих ручках и о холодной воде в кранах с красной меткой.

В первый же момент учительница его очень позабавила. Маленького роста, она старалась держаться покровительственно даже с высокими мужчинами, а потому подавала руку подчеркнуто небрежно. Он терпеливо ее выслушал. Впрочем, в последнее время он привык выслушивать всех, будь то офицерские жены или официантка, оказавшаяся в интересном положении и обратившаяся в политотдел части с просьбой разыскать будущего «счастливого отца». Он внимательно смотрел учительнице в глаза и думал: не лучше ли купить что-нибудь помощнее, ну, скажем, «Огара»? Модель модная и развивает большую скорость. Может он, в конце концов, приобрести машину, о которой мечтал еще в техникуме?

И вдруг до его слуха донеслось:

— …В том, что ребенок дерзит, виноваты и родители. Похоже, такова атмосфера в семье…

Он чуть было не подскочил от неожиданности. Да, видно, много чего наговорила ему эта неказистая дамочка со строгими глазами, пока он мысленно мчался на серебристом «Огаре» к Гайникам.

— Давайте не будем делать поспешных выводов, — попытался он остановить ее. Эту фразу он позаимствовал у своего начальника в первый же день работы в политотделе. — Мы должны посмотреть на вещи со всех сторон… — добавил он.

— Сейчас вы не майор, а просто отец, — назидательным тоном говорила между тем учительница. — И не надо диктовать учителю, как он должен смотреть на те или иные явления. Лучше воспитывайте своего ребенка так, чтобы он не чувствовал, что за его спиной всегда стоит всемогущий папа…

Военную форму Мария не любила. О том, что питает к ней слабость, она сболтнула просто так. Разве у нее могли быть приятные воспоминания, связанные с формой, если отец ее, военный, жил с ними, пока его гарнизон стоял в Градиште, а потом бесследно исчез? Она даже и не помнит его…

Зато она хорошо запомнила офицеров-щеголей старой армии и служащих Градиштского гарнизона, всегда усталых и нуждающихся. Нищета и распущенность, прикрытые внешним блеском…