Молодожены

– У меня потекли ресницы! Какой ужас!

– Это цитата.

– Точно. Откуда это?

– Маллармэ.

– Сколько стихов ты знаешь… Никогда бы не подумала. Ты ведь занимаешься наукой.

– Так мало.

– Правда, дорогой. От ученого у тебя одна рассеянность. Когда уж ты наконец изобретешь порох? А вот и Марио.

К ним подходит хозяин, чтобы самолично взять заказ. Даже в таком дешевом ресторанчике это знак особого внимания. Сеньор Марио всячески демонстрирует свою симпатию к этой молодой французской паре «in viaggi di nozze». [7] Он делает вид, будто всерьез флиртует с молодой дамой, оба дурачатся, не скупясь на соответственные жесты и мимику, и получают полное удовольствие. Она по-ребячьи радуется этой нелепой игре, ведет себя как принцесса, которой удалось вырваться из тисков этикета!

– Обожаю Марио, – говорит она, когда хозяин направился к другому столику. – Он душка.

– По-моему, он позволяет себе слишком много. Ты не считаешь?

– Только попробуй сказать, что ты ревнуешь.

– Пожалуй, немножко.

– Какая прелесть!

– Мне вдруг показалось, что все это уже однажды было.

– Было? Предатель! Ты ездил в Венецию с другой? Нет? Клянись, что этого не было.

– Клянусь! Клянусь, что этого не было, потому что этого не могло быть никогда! Провалиться мне на этом месте, если вру!

– Значит, ты водил какую-то девчонку в итальянский ресторан в Париже. Говори, кого?

– Нет, я никого не водил! Скорее это кадр из фильма.

– Что?

– Мне кажется… Должно быть, я видел в кино такую сцену: влюбленная пара в ресторане, и хозяин все время демонстративно ухаживает за дамой…

Она опускает глаза и несколько секунд глядит на скатерть; кончиками пальцев она катает крошку хлеба возле тарелки.

– Ничего тут такого нет, – добавляет он, помолчав. – Кино теперь снимают про все.

В ресторан входит уличный певец. Он запевает «Torna Sorriento», [8] аккомпанируя себе на мандолине, и пробирается между столиками. Вот он уже стоит возле нее. Он поет только для нее, словно это серенада. Муж стискивает пальцы, он изо всех сил старается сохранить на лице улыбку, но левый уголок его губ подергивается, как от нервного тика. Ему явно неприятно, что их троица привлекает всеобщее внимание.

Только некоторое время спустя, уже на террасе кафе «Флориан», он успокаивается: никто больше не обращает на них внимания, они уже не актеры, а зрители. Спектакль, который они пришли смотреть, – это толчея иностранных туристов на площади. Она не устает (уверяет она) смотреть на это «непрерывное кино». Иногда, правда, кажется, что она педалирует, демонстрируя эту свою увлеченность, играет ею, словно веером, но он готов участвовать в этой игре: ничего нет приятнее (он говорил ей это уже несколько раз, как бы желая подчеркнуть их согласие во всем), чем вместе смеяться над одним и тем же. Помимо близости, больше всего роднит людей смех… Минуты, когда их обоих вдруг охватывало неудержимое веселье, были, бесспорно, лучшими за все путешествие.

– До чего эти люди омерзительны, – говорит она (сегодня зрелище толпы на площади забавляло ее недолго). – Во всяком случае, большинство. Летом не стоит сюда ездить.

– А где летом не встретишь туристов? Разве что на Огненной Земле или в Гренландии.

– Ты только погляди на них! Какие уроды! Надо бы запретить людям с такими рожами ездить в места вроде Венеции.

– Подлинный интеллектуал, да еще левых убеждений…

– Прежде всего, я не считаю себя интеллектуалкой. Потом левые убеждения вовсе не обязывают проводить жизнь в обществе всякой шушеры.

– Ты их считаешь шушерой?

– Еще бы! И французы хуже всех. Ты видел, как сегодня утром группа молодых обормотов пела «Прощай, до свидания!» перед Святым Марком?

Его передернуло от грубого слова: он не любит, когда она так выражается. Как-то раз он очень деликатно сказал ей об этом. Она тогда ответила: «Все девчонки теперь так говорят… Такова эпоха. И мы не святоши».

– Это были ребята из «Молодежного турклуба» или что-то в этом роде.

– Ну и что с того? Из-за них всю эту красоту хочется послать к чертовой матери… После паузы она говорит нервно:

– Пойдем в бар «Гарри» – переменим обстановку.

Он помрачнел. Быть может, его пугали эти резкие перепады настроения, эта внезапная депрессия.

В баре «Гарри» пусто, только трое парней лет по двадцати сидят на табуретах у стойки. Одеты они ультрамодно. Парни, видно, ждут кого-то и не знают, как убить время.

– Здесь лучше, – говорит она с удовлетворением. – На этих хоть смотреть не противно.

Она заказывает виски. А парни преспокойно разглядывают ее, нисколько не смущаясь присутствием мужа.

– Им, верно, здорово скучно, – говорит он тихо.

– Нет клиентуры, – отвечает она тоже шепотом.

– Какой клиентуры?

– Дорогой, ты что, с неба свалился?

– Ты думаешь, что… пожилые дамы?

– Или господа. Такие типы, как правило, «двустволка».

Он засмеялся.

– Смешно!

– Ты не знал этого слова?

– Нет. Впервые слышу.

– Клянусь, иногда я просто недоумеваю, откуда ты такой взялся. Словно с луны свалился.

– Зато ты чересчур в курсе всего. Подозрительно.

Они опять смотрят друг на друга и улыбаются.

Тучи рассеялись. Это видно по ряду признаков, прежде всего по тому, как снова изменилось ее настроение. Она вновь обрела потускневшую было привлекательность. Она оживленно поддерживает разговор, ее лицо то и дело освещает «ослепительная» улыбка. И больше она ни разу, ни единого раза не взглянула на тех трех типов у стойки.

В номере, в полночь, ее оживление снова меркнет.

– Какая программа на завтра?

– Санта Элвизе, церковь, где два Тьеполо. А заодно осмотрим дворец Лаббиа – он неподалеку.

– А вообще, сколько в Венеции церквей? Нам еще много осталось?

Так как он молчит, она встает, подходит к нему и целует его в губы.

– Это не упрек, дорогой. Ты потрясный гид. Благодаря тебе я столько всего узнала! Но мы уже обегали такую прорву церквей. Я просто немного устала.

– Мы посмотрим Санта Элвизе в другой раз, дорогая. Или вообще не посмотрим. Прости меня.

– Нет, это я должна просить у тебя прощения. Ты не сердишься?

– Ну что ты! Я понимаю, что ты устала. Я должен был сам об этом подумать.

Она садится на край кровати.

– Дай сигаретку. Мне еще неохота спать. А тебе?

– Мне тоже.

Он прикуривает и сует ей в рот зажженную сигарету. Садится рядом с ней. Обнимает ее.

– Как глупо, – говорит она, – что я не догадалась попросить Ариану дать мне письмо к ее друзьям. У нее здесь есть друзья. Люди с положением. Она называла мне их фамилию, но я забыла, а написать ей уже поздно. С темпами итальянской почты ответ от нее придет, когда нас уже здесь не будет.

– Ты соскучилась по обществу?

Он склонил голову ей на плечо, держит ее руку в своих и то и дело подносит к губам. Это как игра.

– Мы никого не видим, – отвечает она с напряженной улыбкой, – вот уже целую неделю.

– Но мы же в свадеб…

– Я тебе скажу, – говорит она, желая внести ясность. – Видеть я никого не хочу, но мне охота пойти к кому-нибудь на коктейль. Музыка… Знаешь, особая атмосфера, немного виски…

Он уже не подносит ее руку к губам. Молчание. Она тушит в пепельнице недокуренную сигарету. Она смотрит прямо перед собой.

– Что с тобой? – спрашивает она глухим голосом.

– Ничего.

– Нет, что-то есть. Это из-за того, что я сейчас сказала? Ты считаешь, мне не должно хотеться пойти на коктейль?

– Нет, уверяю тебя…

– Я сразу чую, когда что-то не так. От меня ты ничего не утаишь.

Она поворачивается к нему и покрывает его лицо быстрыми поцелуями.

– Болван ты мой дорогой! Боишься, что я скучаю, ведь верно? Я в жизни не была так счастлива, как теперь. Ты мне веришь? Скажи, что веришь. Поклянись!