Энтони Джон

Они пришли к тому месту, где улицы лезли в гору. Дошли до большого пустыря, на котором было много пыли и золы и откуда можно было видеть далекие окраины на запад и на восток. Энтони поднял руку и указал на долину.

— Вот долина реки Уиндбек. Так она называется на географической карте. Нужно было бы называть ее канавой, длинной, грязной, вонючей канавой, вдоль которой мужчины и женщины бродят впотьмах, а дети играют в грязи.

Он забыл о присутствии Джона. Ребенок сунул свою ручонку в его руку.

— А поля никогда больше не вернутся? — спросил он.

Энтони покачал головой.

— Они никогда не вернутся, — ответил он. — Для этого ничего нельзя сделать, можно только стараться улучшить то, что уже есть. Уиндбек всегда останется канавой с грязью на дне, с дымом над нею и с отравой в воздухе. Нужно только сделать канаву возможно более приемлемой с точки зрения гигиены. Самое большое, что мы можем сделать для жителей, это дать им крыши, которые не протекают, здоровые комнаты, хорошую канализацию и ванны, в которых они могли бы смыть грязь, покуда она окончательно не въелась в их кожу.

Оттуда, где они стояли, были ясно видны новые образцовые постройки, которые вздымались над окружающими их низкими крышами.

— Мы построим им театр, Джон. Они будут пользоваться музыкой и поэзией. Мы создадим для них площадки, где дети смогут бегать и играть. У нас будет картинная галерея и огромная зала, где можно будет танцевать.

Он внезапно замолк.

— Боже мой, — сказал он, — разве они не были правы? Две тысячи лет тому назад они думали, что они этим спасут Рим. Хлеба и зрелищ! Этим не спасешь мир!

Они незаметно дошли до Плэтт-лайн. Дверь мастерской была, как всегда, открыта. Слышался стук молота, которым работал Мэтью, в горне бушевало пламя. Джон ускользнул от отца и через открытую дверь позвал Мэтью.

Мэтью обернулся. В его глазах был странный блеск. Ребенок засмеялся, и Мэтью, приблизившись, узнал его.

Было поздно, поэтому они только поздоровались с Мэтью и пошли дальше.

— Как ты думаешь, — спросил ребенок, — он все еще жив? Христос-то?

Энтони торопился. Он распорядился, чтобы экипаж ждал их на Бертон-сквер.

— Почему ты спрашиваешь? — сказал он.

— Мэтью думает, что он жив, — объяснил ребенок, — и что он бродит еще вокруг. Вот почему он всегда оставляет дверь открытой, для того чтобы Христос, проходя мимо, мог увидеть и позвать его.

Энтони очень спешил. Ему нужно было повидать делового человека перед тем, как ехать домой. Он обещал маленькому Джону как-нибудь в другой раз поговорить на эту тему. Однако случай так и не представился.

XVI

Наступил день, когда Бетти вернулась жить в приорат. С тех пор как умер ее отец, она все время путешествовала. Сначала она регулярно переписывалась с Энтони.

Они обсуждали вопросы религии, политики, науки, он передавал ей сведения о том, что делалось на родине, она сообщала ему о своих открытиях в чужих краях. Она старалась повидать все, что стоило того, и потом собиралась использовать виденное: хотела написать книгу. Но после смерти старшего сына, который умер в возрасте восьми лет, Энтони одно время совершенно перестал писать. Кроме того, были продолжительные периоды, когда Бетти жила в таких местностях, где почтальоны не являются частыми гостями. Письма делались все более редкими, и со стороны Энтони они содержали только деловые новости. Было как-то странно писать о себе, о монотонном существовании и о домашнем счастье. Были времена, когда он был бы рад другу, которому мог бы поведать свои тайные мысли, но ниточка была надорвана. Сознавая, насколько он сам изменился, он не был уверен в том, что Бетти осталась прежней. Их письма были вполне дружеские, часто даже душевные, но он не чувствовал больше, что знает ее. И иногда ему даже казалось, что никогда и не знал.

Был зимний вечер, когда однажды Энтони, покинув свою контору, пошел в приорат, чтобы навестить ее. Она вернулась около недели тому назад, но Энтони как раз должен был по делам ехать на север. Она приняла его в небольшой комнате над холлом, которая всегда была ее личным помещением. Мистер Моубри, сдавая дом своему родственнику, выговорил условием, чтобы эта часть дома всегда оставалась запертой. Здесь ничто не изменилось. В камине горели дрова. Бетти стояла посреди комнаты. Она пошла ему навстречу, протянув обе руки.

— Как хорошо, что я вас снова вижу, — сказала она, — но что вы сделали с вашими волосами? — Она прикоснулась к ним.

Она усадила его в удобное кресло возле огня, а сама осталась стоять. Он засмеялся.

— О, мы скоро растем в Мидлсбро, — сказал он.

Он смотрел на нее и казался удивленным.

— Я понял, — сказал он вдруг.

— Что вы поняли? — рассмеялась она.

— Перемену в вас, — ответил он. — Вы были старше меня, когда я вас видел в последний раз, теперь вы моложе меня. По крайней мере внешне.

— Мне стыдно, — ответила она серьезным тоном, — вы работали для того, чтобы посылать мне деньги. Вот что вас состарило. Все они старики, те, которые делают деньги. Я ведь многих знавала. Вы еще недостаточно наработали?

— О, дело не в этом, — ответил он, — это становится привычкой. Я просто не знаю, что мне теперь делать с собою.

Она заставила его говорить о себе. Вначале это было нелегко, казалось, что так мало имеется тем. Джим учился в Регби и собирался поступить в гвардию. Его дядя, сэр Джеймс, женился и имел троих детей, мальчика и двух девочек. Но мальчик упал с лошади, учась ездить верхом, и стал калекой.

Таким образом молодежь Стронгсарм должна была продолжать традиции Кумберов. Так как у него было много денег, все будет в порядке. Его дядя должен был вернуться весною из Индии. Он получил назначение в Ольдершот.

Нора училась в Челтенгэме. Все девочки Кумбер учились в Челтенгэме. У нее были своеобразные взгляды, и она торопилась поскорее окончить школу, а затем продолжать образование в Вене. Вот одно из неудобств богатства: оно разъединяет родителей и детей. Чтобы избежать этого, мальчик мог бы учиться у друга Теттериджа. С точки зрения воспитания это было бы, конечно, лучше. Девочка могла бы поступить к мисс Лендрипп на Бертон-сквер. Все были бы вместе, и это было бы куда как лучше. Элеонор была замечательна. Бетти увидит, что она выглядит не более чем на один день старше, чем до ее отъезда.

Бетти засмеялась:

— Бог с вами, мой милый, кажется, вы все еще смотрите на нее влюбленными глазами. Ведь прошло семнадцать лет с того времени, о котором вы говорите.

Энтони поверил с трудом, но пришлось согласиться с фактами. Все-таки он настаивал, что Элеонор замечательная женщина. Большинство женщин в ее положении стремились бы к нарядам и удовольствиям, наполнили бы аббатство друзьями и родственниками, среди которых Энтони чувствовал бы себя чужим: другая женщина настаивала бы на том, чтобы иметь дом в Лондоне и проводить там сезон, ездить на Ривьеру или в Хомбург, оставляя Энтони сидеть за денежной машиной в Мидлсбро. Этого как раз всегда боялась его мать. Она, однако, давно переменила мнение об Элеонор. И даже полюбила ее. Вот когда вернется Нора, несомненно придется внести кое-какие изменения. Но до того времени нужно кое с чем покончить. Прежде всего с машиной для получения денег. Он нашел — или, вернее, Элеонор нашла, что он был отличный оратор. Ей пришлось немножко повоевать с ним, но первый результат оказался удачным. Он собирается подвергнуться баллотировке в парламент. Не с мечтой о политической карьере, но просто чтобы защищать те реформы, которые ему кажутся необходимыми. Парламент дает человеку определенную платформу. Можно обращаться ко всей стране.

Принесли чай. Они сидели друг против друга за небольшим столиком возле огня.

— Это напоминает прежние времена, — сказала Бетти. — Помните ли вы наши прогулки по болотам? Мы все втроем так кричали, бывало, что заглушали ветер.

Он ответил не сразу. Он смотрел на свое отражение в небольшом венецианском зеркале на противоположной стене. Ему пришло в голову то, что не так давно ему сказал мистер Моубри: что он делается похожим на Эдварда. Это было несомненно так, он сам видел теперь это, особенно в глазах.