Дочь Петра Великого

– Договорились, – кивнула царица, – так кто же из ваших противников, стало быть, является причиной победоносного выражения на вашем лице, Бестужев?

– Нет-с, Шувалов.

– Шувалов лицемер и преступник?

– Об этом вашему величеству лучше судить самой, – ответил Лесток. – Я же ограничусь лишь изложением фактов, которые мне стали известны о графе.

– Надеюсь, вы не всерьез полагаете, что Шувалов вероломно изменил мне?

– Не как монархине, нет, но как женщине...

– Что? – глаза красивой женщины вспыхнули гневом ревности.

– Вот уже некоторое время Шувалов ходит на тайные ночные свидания с одной дамой.

– Кто эта дама?

– Этого я пока узнать не сумел.

– Но вы знаете место, где она его принимает?

– Разумеется. Это давно уже пользующийся дурной славой дом на Ямской.

– И мои министры как ни в чем не бывало терпят такие дома? Полиция что, ослепла? Кто-нибудь вообще следит за моралью в моей столице? – в крайнем возмущении воскликнула императрица; она поднялась и, пылая гневом, начала торопливо расхаживать взад и вперед по комнате, тяжело дыша. Наконец она топнула ногой и приказала немедленно вызвать в ее кабинет начальника полиции.

Вскоре после того как Лесток, с выражением приговоренного к смерти, покинул монархиню, вдова Драенкова была арестована и доставлена в его канцелярию, где кроме него находилась еще какая-то высокого роста дама в дорогих мехах и вуали, скрывающей ее лицо.

Начальник полиции приступил к допросу.

– Ты, верно, старая греховодница, понимаешь, почему ты здесь оказалась?

– Нет, батюшка ваше превосходительство, даже ума не приложу.

– Прекрати лгать, не разыгрывай из себя святую. Полиции все известно. Известно, что ты сдаешь свой дом для запретных свиданий, известно, что у тебя устраиваются сходки всяких недовольных заговорщиков. Это может стоить тебе головы, старая.

– Пресвятая Богоматерь Казанская, – в страшном испуге запричитала маленькая толстая вдова, – да у меня сроду, чай, никого другого, акромя какой-иной любовной парочки, не бывало.

– В этом ты признаешься, – удовлетворенно улыбнулся начальник полиции, – это именно то, что мы и хотим знать. Итак, к тебе таскаются любовные парочки, и ты покрываешь их, предоставляешь дом и помогаешь испорченным дочерям обманывать родителей, а безнравственным женам мужей? Так-так, ну погоди, уж мы положим конец твоим проискам.

Вдова Драенкова задрожала как осиновый лист и начала жалобно выть.

– Тебя ждет суровое наказание, старая, – вмешалась в ход дознания прикрытая вуалью дама, – и спасти тебя может только чистосердечное признание.

– Я все, все скажу, – громко заплакала вдова.

– Ты знаешь графа Ивана Шувалова? – продолжила допрос дама под вуалью.

– Да, матушка.

– Он посещал твой дом?

– Да.

– С какого времени?

– Поди уж несколько недель миновало.

– Он встречается в твоем доме с дамой?

– Конечно, матушка.

– Ты эту даму знаешь?

– Никак нет, матушка. Она завсегда укутана с головы до пяток и носит еще густую вуальку, вот как у тебя, я ее столечко же знаю, как знаю тебя.

– Ну, а догадка у тебя есть какая-нибудь?

– Ой, господи-святы, да что мне догадываться-то, легкоперых девиц у нас в Петербурге полным-полно, – вздохнула Драенкова, – и кто их всех знать-то может. То, что она была дамочка не благородного звания, это как пить дать, она и одета-то была не так, и никогда на чай ни копеечки не жаловала. А приезжала-то завсегда на простых санках с извозчиком.

– Пока суд да дело, подержите эту особу взаперти, – сказала дама под вуалью начальнику полиции, – я еще подумаю о ее дальнейшей судьбе. Ваша же задача заключается в том, чтобы уже сегодня изолировать всех подозрительных женщин. Я должна досконально вникнуть в это дело, вы понимаете.

Начальник полиции со смирением поклонился, и завуалированная дама с гордым видом покинула канцелярию.

По распоряжению монархини, для которой любое оскорбление ее тщеславия было равносильно государственной измене, с этого дня в Петербурге начало происходить настоящее гонение на женщин. Любая симпатичная женщина или девица, которую сочли привлекательной для мужчин, задерживалась и подвергалась допросу с пристрастием; им грозили ужасными наказаниями, чтобы заставить сознаться в галантных приключениях, а протоколы, составляемые по их показаниям, должны были ежедневно ложиться на стол императрице. Всем, найденным сколько-нибудь виновными, царица велела остригать волосы и потом заключать в исправительные дома. Большинство несчастных жриц Венеры угодили таким образом в Прядильный дом [62], располагавшийся в Петербурге в конце Фонтанки.

Вдова Драенкова была сослана в Орел.

Над Шуваловым императрица решила произвести суд самолично. В ожидании его появления она готова была отдать приказ засечь его плетьми до смерти у себя на глазах, но в тот момент, когда он предстал перед ней, она расплакалась и, всхлипывая, опустилась на стул.

– Елизавета, меня оклеветали перед тобой, – начал государственный изменник ее красоты.

– Я все знаю... в... в желтом доме, – запинаясь, проговорила она сквозь слезы.

– Ну что ты знаешь? Что я разговаривал там с женщиной? – сказал Шувалов.

– Да, все, все.

– Нет, не все. Ты не знаешь, кто была эта женщина.

– Так кто же она была?

– Это был мужчина...

– Мужчина?

– Вот именно. Один шведский офицер, которого русская партия в Стокгольме прислала ко мне, чтобы раскрыть мне интриги Франции и Пруссии, который был вынужден встречаться со мной, переодевшись женщиной, чтобы сбить с толку недремлющих ищеек де ля Шетарди и Лестока.

– Шувалов, ты лжешь, – промолвила Елизавета, глаза у которой уже высохли, и с сердитой нежностью посмотрела на изменника.

– Я никогда не лгу, и всего меньше тогда, когда говорю тебе, что ты самая красивая женщина на белом свете, – воскликнул граф, – что я боготворю тебя и принадлежу тебе до последней капельки крови.

– Я хочу поговорить с этим шведом, – сказала царица, запустив пальцы в густые локоны возлюбленного.

– Это невозможно, поскольку он уже покинул Петербург!

– Ах! Похоже, я вынуждена поверить тебе, – вздохнула бедная влюбленная деспотиня, – потому что я слишком сильно тебя люблю.