Посредник

— Вовсе нет, — ответил я, — если только я вам не надоел.

— Ну что ты! Ты для меня — свет в окошке. Не знаю, что бы я без тебя делала. Кстати, ты еще долго у нас пробудешь?

— До тридцатого.

— Ой, это уже скоро. Зачем так рано уезжать? Оставайся до конца каникул. С мамой я договорюсь.

— Нет, не могу. Моя мама будет скучать. Она и так ждет не дождется.

— В самом деле? Ты просто себе льстишь. Ну, останься хотя бы на неделю. С мамой я договорюсь.

— Надо, по крайней мере, написать...

— Ну, разумеется. Прекрасно, значит, решено. И цветы я разобрала. Могу тебе доверить одну вазу? Донесешь?

— Донесу, конечно, — сказал я, — но, Мариан...

— Да?

— Я не передал второе послание от Хью.

Лицо ее помрачнело. Она опустила на пол вазы и спросила чуть ли не с раздражением:

— Ну, что там?

— Он спрашивает, споете ли вы «Дом, милый дом». Во время концерта.

— Какого концерта?

— Вечером после крикета будет концерт.

Лицо ее совсем заволокло тучами; после минутного раздумья она ответила:

— Скажи, что я согласна, если он споет... ну, скажем, «Она венок из роз носила».

По моим слегка идеализированным школьным понятиям о справедливости предложение было — лучше не придумать, и как только я отнес цветы для Мариан (с вазой не побежишь, пришлось идти шагом), немедленно бросился искать лорда Тримингема.

— Ну, что она сказала? — живо поинтересовался он. Я передал ему условия Мариан.

— Но я же не пою, — сказал он.

Голос у него был гораздо выразительнее лица, и я все понял. Ее ответ означал отказ. Он сказал: «Я не пою», — но имелось в виду: «Я не умею петь», — это же совершенно ясно — как я не сообразил раньше? В школе такие фортели были обычным делом — странно, что он так расстроился; но мне хотелось подбодрить его, и я сказал, пошевелив мозгами быстрее обычного:

— Это была просто шутка.

— Шутка? — повторил он. — Но она же знает, что я не пою.

— Так в этом-то и соль, — терпеливо объяснил я.

— Ты считаешь? — В голосе Тримингема послышалось облегчение. — Я что-то в этом не уверен.

Может, зря я наплел про шутку?

Чуть позже я снова столкнулся с Мариан, и она спросила, передал ли я лорду Тримингему ее слова. Передал, ответил я.

— И что он сказал?

— Он засмеялся, это показалось ему отличной шуткой — ведь он же не поет.

— Он в самом деле смеялся? — Такого она не ожидала.

— Ну да. — Мои обязанности расширились, я был уже не только курьером, но и редактором.

С полного одобрения Маркуса я надел школьный крикетный костюм, но насчет школьной шапочки — голубая, разделенная на сегменты, сходившиеся наверху в маленькую корону, с белым вышитым грифоном впереди — он засомневался.

— Будь это шапочка с национальными цветами, цветами графства или клуба, тогда все нормально, — сказал он. — А тут у других такой шапки нет, и могут подумать, что ты выдрючиваешься.

— А если пойдет дождь и промочит мою бедную голову, старая ты вешалка!

— Не пойдет, ржавое ты корыто!

Так мы препирались насчет шапки и пристойно ли ее носить, осыпая при этом друг друга немыслимыми оскорблениями.

Солнце и тень вокруг, солнце чередуется с тенью и в мыслях. После выздоровления Маркуса у меня появилось смутное чувство, будто я веду двойную жизнь. С одной стороны, меня это радовало: возникало ощущение силы, проявлялись мои возможности по части интриг. В то же время я боялся, боялся дать промашку — в глубине души понимал, что скрыть от Маркуса переписку будет не так-то просто, хотя и старался не думать об этом всерьез. Я носил в себе нечто, делавшее меня опасным, но что именно и в чем крылась опасность, не имел понятия; скоро эти мысли исчезли, ибо все заслонил надвигавшийся крикетный матч, в доме чувствовалось его приближение. Мне попадались решительно шагавшие туда и сюда мужчины в белых костюмах, я слышал, как они окликали друг друга властными и немного нервными голосами — казалось, жизнь вдруг перестала быть веселой забавой и в воздухе запахло битвой.

Мы закусили стоя, каждый сам подходил к буфету и брал, что хотел, — мне это новшество понравилось невероятно. За столом я всегда был напряжен, неспокоен, а тут из-за постоянного хождения этого не было и в помине, и мы с Маркусом развлекались тем, что обслуживали взрослых; сами мы давно поели и околачивались без дела, наконец лорд Тримингем, встретившись взглядом с мистером Модсли, сказал:

— Ну что, наверное, нам пора?

Помню, как мы всей командой шли на площадку для крикета, и я старался представить: вот я — один из них; а потом наоборот — мол, просто иду рядом, и только. И, как часто бывает с мальчишками, мной овладела жажда победы — все остальное перестало существовать. Помню, как улетучились классовые различия, и мы стали на равных с дворецким, лакеем, кучером, садовником и помощником повара; какое-то шестое чувство позволило мне с немалой точностью определить, на что каждый из них способен на крикетной площадке.

Вся наша команда была в белых костюмах из шерстяной фланели. Команда противника — местные — почти полностью собралась в павильоне, и вид их меня опечалил: одеты все были кто во что горазд. Одни пришли прямо в рабочей одежде, другие уже скинули куртки и щеголяли подтяжками. Неужели они на что-то рассчитывают? По части снобизма мне до Маркуса было далеко, но я не верил, что можно добиться успеха в игре, не одевшись надлежащим образом. Разве может местное население справиться с регулярными войсками? И здесь то же самое. Но потом мне пришло в голову, что деревенская команда — это буры; по английским меркам буры были оснащены из рук вон плохо и тем не менее блеснули удалью и отвагой; и я взглянул на команду противника другими глазами.

Соперники в основном знали друг друга, новых игроков официально представил лорд Тримингем. Мне пришлось пожать руки нескольким людям кряду — эта процедура меня смутила, как смущает и сегодня: первое-второе имя еще помнишь, остальные же, влетев в одно ухо, тут же вылетают в другое. Вдруг я услышал:

— Берджес, это наш запасной, Лео Колстон.

Я машинально протянул руку, потом увидел, кто передо мной, и Бог знает почему вдруг залился краской. Похоже, засмущался и он, но быстро оправился и сказал:

— Да, милорд, мы с господином Колстоном знакомы, он приходит кататься с моей скирды.

— Ну что я за чудак! — воскликнул лорд Тримингем. — Конечно, ведь он говорил об этом. Можете давать ему мелкие поручения, Берджес, тут ему просто нет равных.

— Он достойный молодой человек, не сомневаюсь, — ответил фермер, не успел я и рта раскрыть. Лорд Тримингем уже отвернулся, и мы остались вдвоем.

— А я вас сначала не заметил, — выпалил я, таращась на белые фланелевые брюки фермера — в женском платье он едва ли преобразился бы сильнее.

— Я ходил проведать кобылу, — пояснил он, — сейчас уже все в порядке, жеребеночек при ней. Приходите, посмотрите.

— А вы капитан? — спросил я, ибо не мог представить, что он кому-то подчиняется.

— Нет, что вы, — сказал он. — Крикетист из меня средний. Битой махать могу, это верно. А шкипером у нас Билл Бердок. Вон он стоит, разговаривает с его светлостью.

Я привык, что слуги называют лорда Тримингема его светлостью, но в устах Теда это прозвучало странно, и я невольно глянул по сторонам — нет ли поблизости Мариан; но дамы из Холла еще не появлялись.

— Смотрите, бросают монетку, — с мальчишеской радостью показал он. — Только это не важно, его светлость все равно никогда не отгадывает.

На сей раз лорд Тримингем, однако, оказался удачливым — нам выпало защищать калитку первыми.

Игра уже началась, когда явилась миссис Модсли со своей свитой. Неужели нельзя было прийти вовремя?

— Никак не могли собраться, — доверительно шепнул мне Маркус. — Пока, старина, увидимся.