Ваш покорный слуга кот

Женщина болтала без умолку, голоса же ее собеседника не было слышно. Наверное, она разговаривала по так называемому телефону, о котором мне уже приходилось слышать.

– Это Ямато? Я собираюсь завтра в театр, оставь мне билет в третью ложу, ладно?… Понял?… Ну, что же тут непонятного? Ах, какой ты! Оставь в третью ложу… Что такое?… Не сможешь? Нет, ты должен оставить, обязательно оставь, слышишь? Ха-ха-ха, шучу, говоришь?… Какие же тут могут быть шутки!… Смеешься, противный? Кстати, кто ты такой? Тёкити? Какой ты, Тёкити, все-таки бестолковый. Скажи, чтобы хозяйка подошла к телефону. Что? Для меня и так сойдет?… Как ты смеешь, наглец? Да ты знаешь, кто я такая? Я – Канэда!… Ха-ха-ха, прекрасно знаешь, говоришь? Ох и дурак… Канэда, говорю… Что?… Благодарю за то, что вы всегда так любезны со мной?… С чего это ты меня благодарить вздумал? Нужны мне твои благодарности… Опять смеешься! Ты, видно, настоящий идиот… Вы совершенно правы, говоришь?… Не морочь мне голову, а то повешу трубку! Что тогда будешь делать?… Если будешь молчать, то мы с тобой не скоро договоримся. Скажи что-нибудь!

Ей никто не ответил: Тёкити, наверное, повесил трубку. Барышня, задыхаясь от злости, принялась крутить ручку телефона. Поднялся оглушительный трезвон. Испуганно залаяла сидевшая у ее ног болонка. «Здесь надо держать ухо востро», – сказал я себе и, быстро выбежав из дома, спрятался под галереей.

В эту минуту послышались шаги и скрип раздвигаемых сёдзи. «Кто бы это мог быть?» – подумал я и весь превратился в слух.

– Барышня, вас зовут барин и барыня.

Похоже, это была горничная.

– Знать ничего не желаю! – закричала на нее барышня.

– Но они сказали: «Есть небольшое дело, пойди позови барышню».

Барышня ответила новым потоком брани:

– Ну что ты ко мне пристала? Я же ясно сказала: ничего не желаю знать!

Призвав на помощь всю свою сообразительность, горничная сделала попытку успокоить разбушевавшуюся хозяйку:

– …Речь, кажется, идет о Мидзусима Кангэцу-сане.

– Не знаю я никакого Кангэцу, никакого Суйгэцу! Ненавижу! У-у, морда лошадиная…

Теперь барышня вымещала свой гнев уже на отсутствующем Кангэцу-куне.

– Ого, когда это ты сделала себе модную прическу?

Горничная перевела дух и коротко ответила:

– Сегодня.

– Бесстыдница! Горничная, а туда же прешься. Да ты, я вижу, и воротничок сменила. – Горничной тоже не удалось избежать нападок своей госпожи.

– Это тот, который вы мне недавно изволили подарить. Он такой красивый, что мне все жалко было его носить, я его хранила в корзинке. Но старый испачкался, поэтому пришлось переменить.

– Когда же я тебе его дарила?

– На Новый год. Вы тогда купили его в «Сирокия»… На зеленовато-коричневом поле – набивка в виде программы сумо. Вы сказали, что он вас старит и что вы дарите его мне. Вот как было дело.

– Чушь какая-то. Он тебе очень к лицу, у-у противная.

– Весьма тронута.

– Да я и не собираюсь тебя хвалить. Противная, говорю.

– Как так?

– Почему ты взяла и не сказала, что он красивый?

Горничная в недоумении посмотрела на молодую госпожу и ничего не ответила.

– Если уж он тебе идет, то на мне и подавно не будет выглядеть смешно.

– Он вам, конечно, очень пойдет.

– Ах ты, знала, что пойдет, и молчала. Теперь носишь как ни в чем ни бывало, дрянь ты этакая.

Брань лилась неудержимым потоком. Я внимательно следил за тем, как разворачиваются события. В это время раздался голос Канэда-куна.

– Томико! Томико! – позвал он дочь.

Барышне ничего не оставалось, как крикнуть «иду» и отправиться к родителям. Болонка, чуть побольше меня ростом, у которой глаза и нос были как бы стянуты к середине морды, помчалась за ней. Все так же крадучись, я выскочил на улицу через черный ход и пустился бежать домой. Успех экспедиции превзошел все мои ожидания.

Покинув прекрасный дом Канэда, я через несколько минут оказался возле нашего грязного домишка. У меня возникло такое ощущение, словно с залитой солнечным светом горной вершины я вдруг спустился во мрак глубокой пещеры. Во время пребывания в особняке Канэда мои мысли были заняты совсем другим, и я не обратил внимания ни на убранство комнат, ни на фусума [101], сёдзи и тому подобное, но как только я очутился в нашем жилище, я тотчас же почувствовал все его убожество, страшно затосковал по этой так называемой банальности. Похоже, что дельцы -.люди более выдающиеся, чем учителя. Однако эта мысль показалась мне несколько странной, и я решил спросить, что думает по этому поводу мой уважаемый хвост: «правильно, правильно», – донеслись из кончика хвоста слова божьего откровения.

Вхожу я в гостиную и, к своему глубокому удивлению, обнаруживаю, что Мэйтэй-сэнсэй все еще здесь. В хибати наподобие пчелиных сот натыкано множество окурков, а сам Мэйтэй, удобно развалясь, о чем-то разглагольствует. Тут же неизвестно откуда появившийся Кангэцу-кун. Хозяин, подперев голову рукой, сосредоточенно рассматривает расплывшееся по потолку дождевое пятно. Собрание все тех же беспечных лентяев.

– Кангэцу-кун, тогда ты сохранил в тайне имя женщины, говорившей о тебе даже в бреду, теперь-то, наверное, можно сказать, кто она, – принялся подтрунивать Мэйтэй.

– Я бы сказал, если бы это касалось меня одного, но ей может быть неприятно…

– Значит, все еще нельзя?

– К тому же я дал слово жене профессора.

– Дал слово молчать?

– Да, – ответил Кангэцу-кун и начал, как обычно, теребить шнурок своего хаори. Это был необычный шнурок, фиолетового цвета, в продаже таких не встретишь.

– Этот шнурок напоминает об эпохе Тэмпо [102], – не поднимая головы, пробормотал хозяин. История с девицей Канэда его нисколько не трогала.

– Да, эпохи японо-русской войны здесь не чувствуется. Этот шнур так и просится к боевому камзолу с гербами да походному шлему. Говорят, что Ода Нобунага  [103] на свадьбе связал свои волосы в пучок вот этим самым шнуром, – произнес Мэйтэй, как всегда очень серьезно. Кангэцу-кун тоже серьезно ответил:

– Да, действительно этим шнурком пользовался мой дед во время усмирения восстания в Тёсю.

– Самое время преподнести его в дар какому-нибудь музею, а? Ведь то, что ученый-физик Мидзусима Кангэцу-кун, читающий доклад на тему: «Механика повешения», выглядит, как какой-то запаршивевший хатамото [104], непосредственно влияет на его репутацию.

– Конечно, можно было бы последовать вашему совету, но есть люди, которые говорят, что этот шнурок мне к лицу, и потому…

– Кто сказал тебе такое? У этого человека нет никакого вкуса, – громко проговорил хозяин, переворачиваясь на другой бок.

– Вы его не знаете…

– Ладно, допустим, что не знаем, но все-таки кто?

– Да так, одна женщина.

– Ха-ха-ха. Ох, и любишь ты напустить тумана. Хочешь, угадаю? Это та самая женщина, которая звала тебя со дна Сумидагава. Да, кстати, не попробовать ли тебе еще раз отправиться к праотцам уже в этом хаори? – нанес Мэйтэй неожиданный удар с фланга.

– Ха-ха-ха. Больше со дна реки она меня не зовет. В той райской обители, что находится на противоположной стороне…

– Не такая уж она и райская. Один нос чего стоит!

– Что такое? – воскликнул Кангэцу, подозрительно поглядывая на приятелей.

– Только что здесь был носище. Мы просто обомлели при его появлении, правда, Кусями-кун?

– Угу, – буркнул хозяин, лежа распивавший чай.

– Носище? Вы это о ком?

– О достопочтенной мамаше твоей дражайшей дамы сердца.

– Что, что?

– Женщина, назвавшаяся женой Канэда, приходила и расспрашивала о тебе, – с серьезным видом объяснил ему хозяин.

Мне было интересно, как станет реагировать Кангэцу-кун. Удивится? Обрадуется? Смутится? Но сколько я ни всматривался в лицо Кангэцу-куна, никаких особых эмоций на нем не проявилось.