Покоритель Африки

Затем мысли его обратились к зеленым лугам с журчащими ручьями. Гордость за могучую империю, выросшую на крохотном островке, гордость за новый Рим в новом, огромном мире уступила место любви. Наконец-то можно не обуздывать свое воображение, можно выпустить его на волю. Он представлял себе живые изгороди и торжественные вязы, милые придорожные домики, полевые цветы и извилистые тропинки, по которым так приятно гулять. Алек дышал воздухом Англии, воодушевляясь с каждым вдохом. Он любил тихие серые туманы в низинах и аромат вереска при прогулке по пустошам. Ни одна из рек не сравнится с величавой Темзой, со стройными деревьями по берегам и тихими заводями, где белые лебеди грациозно скользят среди лилий. Алеку вспомнились шпили Оксфорда в лиловой дымке, он представил, что сидит в старом саду своего колледжа — таком ухоженном, полном воспоминаний. А еще он думал о Лондоне. В вечно спешащих городских толпах, в толчее судов на реке ему чудилась неуловимая красота; в раскраске улиц — неописуемый оттенок, который называют цветом Лондона; а в небе — золото и пурпур итальянской парчи. А вот вокруг фонтана на Пиккадилли-серкус расселись торговки цветами, расставили корзины, полные роз, нарциссов и тюльпанов, и их ярко-желтые и красные пятна мелькают на темном фоне стен, между пыльных автобусов под солнечно-серым небом.

Наконец Алек вспомнил свой отъезд. Он отплывал в компании Джорджа Аллертона, а теперь возвращается один. Написав Люси о гибели Джорджа, он до сих пор не получил от нее ответа и отлично понимал молчание девушки. При мысли о Джордже его сердце наполнялось горечью: до чего бессмысленно растрачена молодая жизнь. Алек вспомнил, с каким пылом он пытался завоевать признательность Джорджа, с каким старанием добивался его привязанности и в какое смятение пришел, поняв, насколько тот жалок. Добродушная улыбка, приятное лицо и приветливый взгляд ничего не значили — юноша оказался лживым, испорченным и слабым. Теперь Алек понимал, что, отказываясь признать очевидное, он возлагал вину за проступки Джорджа на собственный тяжелый характер; когда же закрывать на них глаза было невозможно, изо всех сил старался перевоспитать юношу.

Африка оказалась слишком сильна. Ее климат лишил рассудка многих прямо на глазах у Алека. Чувство почти неограниченной власти над людьми очевидно более низкой расы, неуловимое волшебство жаркого солнца, простора, удаленности от цивилизации так и норовили вывести из равновесия. Французы прозвали это душевное расстройство «folie d’Afrique» — «африканским безумием». Чувствуя власть, люди сходили с ума, лишались ориентиров, не дававших сбиться с праведного пути. Спасти от опасности мог лишь твердый ум или же твердые моральные принципы, однако Джордж не обладал ни тем, ни другим. Он поддался. Он потерял всякий стыд, и никакой силе было его уже не сдержать. Мало того, он пил и не мог остановиться. Когда Макиннери нарушил главное из установленных командиром правил и был изгнан из отряда, Джордж пообещал исправиться, но вышло только хуже. Алек вспомнил, как он вернулся в оставленный на попечение юноши лагерь и обнаружил того пьяным, а воинов — на грани бунта и дезертирства. Он впал тогда в гнев, совершенно потерял самообладание и теперь стыдился. Схватив Джорджа за плечи, он тряс его как грушу и едва удержался, чтобы не избить собственными руками.

И наконец, его последняя выходка, завершившаяся жестоким убийством…

Алек решил еще раз тщательно обдумать произошедшее в те страшные дни, когда безрассудство Джорджа поставило экспедицию на грань гибели. Смерть поджидала юношу на отчаянном марше к броду, и встретил он ее как жалкий трус.

Алек вдруг вскинул голову и прошептал:

— Я все сделал правильно.

Джордж заслужил смерть, и нечего о нем причитать. И все же сейчас, возвращаясь к берегам, которые тот тоже, наверное, любил, Алек смягчился. Он глубоко вздохнул. Это судьба. Если бы Фред Аллертон не кончил так плохо, а Джордж унаследовал состояние, на которое рассчитывал, его жизнь могла бы сложиться вполне счастливо. Он ничем не отличался бы от товарищей. В безопасных условиях цивилизованного мира нерешительность не дала бы Джорджу сбиться с пути, и он вырос бы обычным сквайром — пусть недалеким и самовлюбленным, но хоть не хуже других, — а любящая жена и дети горевали бы о его смерти.

Теперь же он лежит — неоплаканный и непогребенный — где-то в Африке, на краю болот; Алеку же предстоит встреча с Люси, а на душе — тайна, которую он поклялся хранить.

Глава XIII

Первым делом Алек отправился к Люси. Никто не знал о его прибытии, так что он только зашел переодеться в снятые на лето комнаты на Пэлл-Мэлл и сразу направился на Чарльз-стрит. Алек шагал вверх по Сент-Джеймс-стрит, так кстати залитой лучами летнего солнца, и сердце едва не выпрыгивало у него из груди. Он радовался веселью разодетой молодежи, что не спеша расходилась по клубам, не забывая приподнять шляпу и стремительно улыбнуться красотке в экипаже или электромобиле. Над широкой улицей витал дух изобилия, столь милый привыкшему к африканской глуши путешественнику дух утонченной цивилизации, которая одолела жестокость.

В тот день боги благоволили ему: Люси оказалась дома. Она сидела в гостиной у окна и читала роман, а рядом — целое море цветов. Первое, что увидел Алек, — ее силуэт на фоне огромного букета роз. Слуга объявил о его приходе, и девушка вскочила с изумленным возгласом. От волнения кровь прилила к ее щекам, а потом вдруг отхлынула, и Люси побелела как полотно. Со времени их последней встречи она похудела и побледнела.

— Не ожидала, что вы вернетесь так скоро, — пролепетала Люси.

И тут слезы вдруг хлынули у нее из глаз. Девушка рухнула на кресло, закрыв лицо руками. Ее сердце рвалось из груди.

— Простите. — Она попыталась улыбнуться. — Я как ребенок…

Встреча, которой Люси с ужасом ожидала уже много дней, обрушилась на нее неожиданно. Последний раз они виделись четыре года назад, и годы эти были полны тревог и несчастий. Глядя в зеркало, девушка то и дело с содроганием отмечала, как сильно изменилась: стала бледной, понурой. Ей уже почти тридцать: у глаз залегли морщины, уголки рта мрачновато опустились. Люси не щадила себя, не пыталась скрыть разрушительного воздействия времени, а с суровой прямотой стремилась выглядеть на десять лет старше, чем могла бы. Необычайная худоба подчеркивала фигуру и резкие черты лица, но придавала девушке совершенно изможденный вид. В смятении она опасалась, что Алек ее разлюбит, ведь его жизнь полна захватывающих приключений, она же все ждет и ждет. Неудивительно, что ее любовь разгорелась с новой силой, его же чувства наверняка угасли, отступив перед главной целью. И что же она теперь может предложить? При этой мысли слезы наворачивались на глаза, отражение расплывалось, и Люси отворачивалась от зеркала. К страстному нетерпению, с которым девушка ожидала возвращения Алека, примешивалась болезненная тревога.

И вот она в волнении не сумела даже изобразить вежливое дружелюбие, не сумела показать, что ни на что не претендует. Люси собиралась встретить Алека сдержанно, без малейшего намека на сердечную привязанность — а теперь жадно ловила его взгляд. Она готова была прочесть в его глазах разочарование и собрала остатки сил — лишь бы сдержать вопль отчаяния. Алек заговорил, дав ей время справиться с волнением:

— Я опасался, что угожу прямо в толпу репортеров и прочих зануд, поэтому пересел на другой пароход, который прибыл на день раньше.

Люси немного успокоилась. Она молчала и смотрела на него очень внимательно, ловя каждое слово.

Алек сильно загорел, а от болезни еще и отощал, в остальном же выглядел вполне здоровым. Он держался со всегдашней уверенностью; говорил, как ей всегда нравилось — неторопливо и спокойно, изредка напоминая о своем шотландском происхождении чуть непривычной интонацией.

— Я сразу направился к вам. Простите ли вы меня хоть когда-нибудь за то, что я не уберег Джорджа?