Герой-чудотворец

– В таких случаях сам никто не видит. Пошли спасать ее от тех двух распухших вампиров, которые похожи на прокурорш и пишут так же, как они. Не бойся и знакомь меня с ней. Я знаю, я дьявольски обаятелен, особенно когда пропущу пару рюмок, я тогда становлюсь просто неотразимым, неотразимым красавчиком Хьюсоном, но мое сердце занято. Я – жертва безответной любви, и если я тяпну еще три рюмки, кто-нибудь услышит о ней. Так что смело знакомь нас.

– Не могу. Вас ведь уже познакомили. Сразу, как она приехала, еще до начала спектакля.

– Ах да! Я забыл. Всё равно, спасем ее и поболтаем.

– Только знай, что говоришь.

Но Хьюсон, как потом убедился Чарли, не знал. Он долго пристально и благоговейно рассматривал девушку, а потом сказал:

– Мисс Чэтвик, беседуя с вами как представитель «Дейли трибюн», одной из крупнейших газет, я боюсь, что не могу позволить нашему любимому герою мистеру Чарли Хэбблу, за которого я несу персональную ответственность, влюбиться в вас.

– Брось! – крикнул Чарли.

– Лично я ничего не имею против этого. Однако это вопрос, который относится к компетенции редактора. Я должен буду связаться с ним, он, несомненно, посоветуется с редактором «Морнинг пикчерал», который сейчас еще может изъясняться, хотя и односложными словами.

– Хьюсон, – крикнул ему кто-то, – ты опять набрался?

Чарли боялся, что девушка не на шутку рассердится. Но если она и рассердилась, у нее хватило сообразительности не показать этого.

– Что это вы ему наговорили? – весело воскликнула она, обращаясь к Чарли.

Прежде чем он успел ответить, их торопливо выпроводили из комнаты и повели в ложу.

– Не обращайте внимания на Хьюсона, – сказал Чарли, когда они вернулись в ложу. – Он славный парень, но наговорит всё, что хочешь, за грош.

– Э, нет! – Хьюсон оказался тут как тут. – Что хочешь, но не за грош. Хьюсону для этого нужна хорошая оплата, предусмотренная профсоюзными тарифами.

Больше он ничего не сказал, а преспокойно устроился в глубине ложи. Там он уснул, и объединенные усилия хора и оркестра были не в состоянии разбудить его. Время от времени Чарли и Ида оборачивались, чтобы посмотреть, как он там, и, видя, что он спит, улыбались и чувствовали себя очень просто и непринужденно. Спектакль окончился. Хьюсон, аплодируя вместе с ними, выглядел свежим и бодрым.

– Мне снилось, что я варю целую кучу яиц где-то в Мачукуо, – рассказывал он. – На мне пальто с меховым воротником. Я и сейчас чувствую этот мех. Тот воротник был реальнее чем это вот. Странно, правда? Или нет? Яички были маленькие и коричневые.

Итак, всё кончилось.

– Было просто чудесно, – вздохнула девушка. И тут же с живостью добавила: – Теперь мы поедем в кафе «Помпадур»?

– Разве? Кто вам сказал это?

– Тот невысокий человек с карими глазами, знаете, – мистер Баск?

– Раз он говорил, значит поедем. Он занимается рекламой кафе.

– А где мистер Грегори?

– Кажется, отправился к жене и ребятишкам на окраину города. А вот и Джимми Баск. Итак, Джеймс, какие указания?

– Грег уехал. Если не трудно, свези их в «Помпадур». – Он достал визитную карточку и что-то написал на ней. – Покажешь там. Столик я забронировал. Я подъеду через полчаса. Олл-райт, Хьюсон?

– Олл райт, Джеймс. За мной, дети мои. Мы выскользнем через этот выход и удерем от толпы. Нам трудно быть героями публики всё время, правда?

В такси, которое медленно двигалось по Лондону, похожему сейчас на фантастическую мерцающую огнями громадную ярмарку, Чарли пытался представить себе это кафе.

– Что оно из себя представляет? В чем там вся соль?

– Соль вся – это достижение недостижимого, – объяснял Хьюсон. – Как вам известно, детки, сейчас денег нет ни у кого. А те глупцы, кто открыли кафе, не верят в это. Они завели в нем такой порядок, что за место у столика плати, за еду плати еще больше, а за выпивку – еще больше. Словом, если хочешь посидеть в этом кафе, сыпь хозяевам бумажки по фунту, как снег. В конце концов, дураки хозяева получают жалкий доходишко – процентов в девятьсот.

– Как же так, откуда они получают такие деньги? – спросил Чарли. – Мне непонятно.

– И мне тоже. И никто не собирается рассказывать нам об этом. Похоже на то, что богачи просто существуют с начала человеческого рода.

– Почему, – робко спросила мисс Чэтвик, – почему кафе так назвали?

– Отчасти – стиль. И потом, всё это вопрос идеалов, – продолжал Хьюсон с видом человека, который говорит ради своего удовольствия, а не для слушателей. – Когда хозяева вспоминают мадам де Помпадур, они испытывают воодушевление и добавляют к счету десять шиллингов, подделывают этикетки для бутылок о шампанским, а в разбавленное виски доливают еще водички.

– Я слышала по радио джаз этого кафе, – мечтательно проговорила девушка. – Он чудесен.

– Хороший джаз. Знатоки говорят, что лучший в городе. Однако по радио его слушать куда приятнее, чем в кафе. Там вы его только видите. А видеть его – удовольствие небольшое.

– Если ты так говоришь, то какого лешего туда ездят? – резко спросил Чарли. – Зачем ты едешь с нами? Мы могли бы подождать того парня. Не подумай только, что я не хочу, чтобы ты ехал с нами. Понимаешь, что я хочу сказать?

– Понимаю с предельной ясностью. Ответ прост – я еду отчасти потому, что хочу посмотреть, как оно подействует на вас, отчасти потому, что мне нравится есть и пить даром там, где другие за это платят кучу денег, и отчасти потому, что не хочу слишком рано возвращаться домой и ложиться спать. Последняя причина относится ко многим, кто бывает в этом кафе.

– О, я понимаю вас, – с живостью отозвалась девушка. – Я часто чувствовала то же самое. Там, где я живу, все всегда хотят идти домой и ложиться спать.

– Согласен. А здесь многие не хотят. Мы боимся идти домой и ложиться спать. Мы стараемся провести вечер по-другому, надеясь найти то, что в жизни бессмертно – любовь, дружбу, радость, красоту, ум. Если ничего этого мы не находим, мы продолжаем ждать, надеясь всё-таки, что рано или поздно, но мы найдем их. Пойти домой и лечь спать, значит, признать поражение. Ночные клубы, модные танцзалы, кабаре – последние места наших поисков. Вот так-то.

– Не могу сказать, что я всё понял, что ты говорил, – медленно сказал Чарли. – Ты думаешь, что по этим причинам такие вот заведения и получают хороший доход?

– Нет, просто потому, что какая-нибудь кучка богатых модных дураков хочет поехать туда, где они уверены, что встретят другую кучку богатых модных дураков. Ну вот, мы приехали.

Кафе оказалось значительно меньшим, чем Чарли предполагал, но недостаток места с лихвой покрывался теснотой, с которой были расставлены столики, духотой, табачным дымом и шумом. Куда уж тут «Колокольчику» в субботу перед закрытием! Никакого сравнения. Им пришлось почти силой пробиваться, пока они добрались до крохотного столика, забронированного для них. Здесь не было места, чтобы пошевелиться, не было воздуха, чтобы дышать. Из всех запахов выделялся один. Чарли с минуту-две затруднялся определить его, но наконец решил, что это запах дамской пудры, которая лежала на представившейся перед ним сиене таким же толстым слоем, как мучная пыль на мельнице: белые лица, белые плечи, белые руки. Шум стоял ужасный. Играл джаз, но его почти не было слышно. Больше всего шумели женщины, они совсем не стеснялись. В центре зала, неподалеку от их столика, считалось, что люди танцуют, но Чарли, отдав в свое время должное подобным развлечениям, ничего похожего на эти танцы не видел. Танцующие были так стиснуты друг другом, что могли только топтаться на месте и подпрыгивать, что они и делали: пожилые мужчины, прижимая к желудкам девушек, и толстые женщины, намертво притиснув к груди бледных молодых людей. Танцы эти напоминали нелепое сборище незнакомых людей, которые торопливо и бесстыдно занимались ухаживанием. В Бендворсе и Аттертоне, чтобы ухаживать, люди уходят в темные аллеи, и даже там девушки не теряют стыда: там их обдувает свежий ветерок, и им не надо всё время наливать себя вином.