История, которой даже имени нет

— И тогда мы с братьями вспомнили, что орден траппистов всегда давал приют преступникам, избегшим людского суда. Мы открыли ему ворота нашей обители и затворили их за ним, укрыв от земного правосудия во имя небесного милосердия! Отец Рикюльф был из тех, кто ни в чем не ведает предела. Он прожил среди нас не одни год, искупая свои грехи самым искренним покаянием.

— И умер святым, не правда ли? — с едкой иронией прервала настоятеля возмущенная мадам де Фержоль, но тут же опомнилась и совсем другим тоном спросила: — Отец мой, неужели вы верите, что подобного человека могут впустить в Царство Небесное?

— Я знаю одно, — ответил милосердный монах, — последние годы этот человек жаждал туда войти и умер как праведник.

— Если он в раю, то я отказываюсь от рая; я не хочу оказаться там вместе с ним, — проговорила мадам де Фержоль, и голос ее звенел одержимостью фанатизма.

Баронесса не приняла смиренной помощи кроткого монаха, но он не оставил попечением жестокосердную. Не раз и не два приходил он к ней в Олонд, надеясь пробудить в ее пламенно верующей душе более христианские чувства. Но не преуспел. Баронесса его не слышала. Весть о том, что ее дочь была безгрешна, еще ярче разожгла в душе баронессы пламя ненависти к «извергу», и это пламя выжгло все другие чувства. Бог, может, и простил его, но она не простила! И не простит никогда! Не хочет его прощать! Да, она стала одержимой, одержимой ненавистью. Отец Августин пытался целительным бальзамом милосердия уврачевать изъязвленную страстями душу, как уврачевал добрый самарянин раны «идущего из Иерусалима в Иерихон» [31], но на все увещевания аббата баронесса твердила, что монаху-иуде, поправшему гостеприимство, нет прощения. Прошло несколько дней, и ненависть породила весьма необычное желание в душе мадам де Фержоль, но сколь бы ни было оно странным, страстные души его поймут: ненависть возбудила в ней постыдное любопытство, и она нашла средство его удовлетворить…

Сведущая в церковных обычаях и обрядах, баронесса знала, что монахов-траппистов хоронят без гроба в открытой могиле и все братья изо дня в день бросают туда по лопате земли, пока не покроют покойника слоем в шесть пядей, которого каждому из нас, увы, достаточно. И вот она пожелала увидеть труп ненавистного Рикюльфа. Ненависть сродни любви — она жаждет видеть… «Умер он не так давно, — думала она. — У святых лица не такие, как у обычных смертных. Когда раскапывают могилу и снимают крышку гроба, то видят умиротворенный лик, который иногда даже источает сияние, свидетельствуя, что бывший его обладатель пребывает ныне в блаженстве. Я должна убедиться, обрел ли истинную святость этот бесчестный злодей, который однажды уже ввел в заблуждение мнимой святостью и вполне мог обмануть отца Августина своим раскаянием».

И, ни слова не сказав старушке Агате, она в один прекрасный день отправилась в Брикбек. Женщинам запрещено входить в обитель траппистов, их пускают только в церковь, и то по большим праздникам, но вход на кладбище, расположенное в поле за стенами монастыря, не заказан никому.

Баронесса без труда нашла могилу, которую искала. На кладбище никого не было, и последняя могила, выкопанная среди высокой травы, оказалась могилой Рикюльфа. Баронесса подошла к самому краю ямы и стала вглядываться в нее; глаза ненависти столь же зорки, что и глаза любви, — они видят все! — и мадам де Фержоль увидела на дне покойника. Комья земли упали и на голову, и на грудь, и на ноги погребенного, но еще не закрыли его целиком — во всяком случае, лицо можно было различить довольно ясно. Она узнала монаха, несмотря на поседевшую бороду и зияющие глазницы, из которых черви успели выесть глаза. Вдова позавидовала могильным червям: ей хотелось быть среди них… Она узнала дерзкий рот, который поразил ее еще в Севеннах, — создав его, Господь не скрыл, что он опасен, предупредил всех зрячих.

Баронесса стояла у могилы, позабыв о времени, и не отрываясь смотрела в яму, где медленно изгнивал человек, которым питалась ее ненависть, будто смотрела, как медленно истаивает солнце, опускаясь за горизонт летним вечером. Солнце и впрямь клонилось к закату, превращая ее черные одежды в багряные. Оно светило ей в спину, удлиняя ее тень, которая уже сошла на дно могилы. Внезапно рядом с ее тенью выросла еще одна, и чья-то рука легла ей на плечо. Мадам де Фержоль вздрогнула. Рядом стоял отец Августин.

— Это вы, сударыня? — спросил он скорее с печалью, нежели с удивлением.

— Я! — ответила она с такой полнотой чувства, что монах невольно вздрогнул. — Я пришла накормить свою ненависть.

— Вы — христианка, сударыня, а говорите не по-христиански. Смотреть на усопших с ненавистью — значит кощунствовать, мы должны чтить мертвых.

— Этого — никогда! — свистящим шепотом проговорила баронесса. — Я едва удержалась, чтобы не спрыгнуть в могилу и не растоптать его каблуками!

— Несчастная, — прошептал настоятель, — не в силах совладать с пожирающей ее ненавистью, она так и умрет, не изведав благодати прощения.

Баронесса и в самом деле вскоре умерла, ни в чем не покаявшись; найдутся, наверное, такие, что будут восхищаться ее гордыней; мы не из их числа.