Сфакиот

Пришел он к доктору Вафиди при мне, сел на диван, заплакал и говорит мне: «Яна́ки, другим радость, а нам с тобой обида. Помиримся, мой сын! Поди сюда, обними меня. Ты чрез псицу эту, Афродиту мою, отравился и похудел, и я вот – смотри». И подсунул руку под жилет и показывает, как у него живот уменьшился… Я хотел еще раз ему в ноги поклониться и сказал ему: «Меня, господин Никифор, Господь Бог жестоко за вас наказал, но я вас еще раз прошу простить мне». Он обнял меня и сказал: «Ты проще брата, видно, сердцем, Яна́ки мой». А жена доктора ему: «И тот хорош, кир-Никифоре́, и Христо хороший… Простите и его… Простите». И я говорю: «Простите брата… Простите!» И доктор к нему: «Э! прости, прости, зять он тебе теперь… Да и герой он какой… Он у нас, погоди еще, полководцем будет при случае». Видишь, Вафиди даже бунтовщиком и патриотом ужасным притворился, чтобы только помирить нас всех и чтобы сказать что-нибудь в угоду Никифору. А у меня от радости, что мне Никифор простил, сердце смягчилось, и я кланяюсь ему и умоляю его:

– Вы, господин Никифор, не сами ли нас хвалили и говорили прежде, что мы отечеству надежда… Не гордитесь же, что брат не богат: он вам всячески заслужит за это после…

Никифор смирился и сказал, что он примет брата. На другой день брата паша выпустил из тюрьмы часа на три, и он пошел к тестю и к молодой жене в дом. Пошел и я туда обнять брата и поздравить его. Пили мы все там вино. Афродита всю одежду и белье на брате переменила и сокрушалась, как это ему в тюрьме быть. Никифор как выпил и говорит дочери: «Ты, птичка моя, что смотришь? Поцелуй при мне мужа». Они поцеловались. Тогда Никифор топнул ногой и кричит:

– Извольте видеть! Извольте видеть разбойника! A, bastardico! И рукой своею еще придерживает ее за шею… Э! ну, воля Божия… Что делать!..

И всем была радость! Брат, я видел, очень жалел меня; он обнимал и целовал, и звал меня: «Яна́ки мой, сын мой! Я тебя не обижу и не забуду никогда!» И уходя опять в тюрьму, приказал Афродите посещать меня без него, и чтобы сделала все, чтобы со мною примириться. Афродита приходила ко мне с большою роскошью: платье шелковое небесного цвета; шляпка белая с белыми цветами; зонтик с бахромой; перчатки, благоухания… Я ей все так холодно! Она мне ласково: «Яна́ки мой, Яна́ки мой!» А я ей угрюмо: «Кира моя, кира моя!» Неприятно мне все-таки было ее видеть. Так она и ушла. Помирились мы уже позднее. Наконец решил паша нашу участь. Наши сфакиотские начальники были противу нас за то, что Сфакия чрез нас пострадала; а Никифор и городские люди теперь уже за нас у паши старались, чтоб облегчить нам наказание. Паша решил, чтобы всех нас, которые помогали, меня, Антонаки и Маноли, в изгнание отправить. А брата в тюрьме год строго продержать, чтобы в дома не врывался для похищений. Но была тут хитрость великая! Афродита сама, по совету отца, ходила просить пашу, чтобы брата не изгонять; и хотя, по-видимому, наказание ему строже было, но ни в шкап узкий никто его не ставил, как докторша тогда пугала, ни даже цепей никаких на него не надели, и месяца не прошло, как взяли его сильные люди на поруки, и пошел он к тестю в дом, и стали они жить прекрасно. Я собрался ехать в Сиру и потом сюда, и Никифор сам принес мне на дорогу пятьдесят золотых лир и сказал уже шутя: «Это брат тебе твой посылает за то, что ты ему разбойничать у меня в доме пособлял и завязывал мне рот, на здоровье тебе». Также и Антонаки и Маноли обоим брат помог деньгами. Никифор ему все свое хозяйство поручил. Через год, не больше, всех нас простили; Антонаки и Маноли вернулись в Крит; а я остался здесь, и судьба мне вышла здесь с тобой… Вот твои глаза чорные удержали тут меня. И с тех пор я и в Крит все не хотел… (Останавливается и молча глядит пристально на Аргиро́.) Да! Я все не хотел… А теперь хочу…

Аргиро́ смотрит на него вопросительно.

ЯНИ. – Теперь опять хочу… (Беспокойно взглядывает еще раз на нее.) Если будет восстание… пусти меня!..

АРГИРО́ опускает глаза на работу. – Иди!.. (Начинает потихоньку плакать.)

ЯНИ взволнованным голосом. – А ты что будешь делать, когда я буду сражаться?

АРГИРО́. – Я? пожимая плечами. Мне что делать одной без тебя! Я буду Богу молиться…

Стучатся в дверь. Входит полный мужчина с большими усами, Анастасий Пападаки, в европейском платье, в широкой шляпе, и говорит, обращаясь к Яни и подавая ему бумагу с величайшим энтузиазмом:

– Яна́ки! Читай! Пошло дело наше! Капитаны критские воззвание к оружию обнародовали… Zito!.. Машет шляпой и обращается к Аргиро́ восторженно: Не плачь, кира моя, не плачь… Будь элленидой крепкою!.. Положи себе сталь в сердце твое!.. Муж твой вернется к тебе героем, капитаном великим, кира моя! Не бойся, не бойся, милая дочка моя! Он вернется к тебе, и ты сладкими поцелуями твоими смоешь с рук его вражью турецкую кровь! Zito!

Аргиро́ начинает рыдать.