Усадьба Грилла

Преподобный отец Опимиан:

- Если всю дичь, какую несли за последнюю четверть века о всякой всячине, бросить на одну чашу весов, а ту дичь, какую городили только об образовании, бросить на вторую - думаю, вторая перевесит.

Лорд Сом:

- Слыхивали мы отменные образцы дичи и касательно других предметов: к примеру, касательно политической экономии - всегда совершенный вздор, за одним-единственным исключением.

Мистер Мак-Мусс:

- Ценю учтивость, с какою ваше сиятельство исключаете присутствующих. Но меня не стоит исключать. Положа руку на сердце, я сам довольно нес дичи об этом предмете.

Лорд Сом:

- Ну, и очистка Темзы тоже немало весит.

Преподобный отец Опимиан:

- Не будем преуменьшать тяжести двух только что названных предметов, но оба, и вместе взятые, легко перевесят конкурсные экзамены - сей новейший дар чужеземный образованию нашему.

Лорд Сом:

- Прежде при распределении должностей думали лишь о том, хорошо ли место для человека, но не о том, хорош ли человек для места. Пришла пора с этим покончить.

Преподобный отец Опимиан:

- Так-то оно так. Да только вот

Dum vitant stulti vitium, in contraria currunt {*}.

{* Безумный, бросив один недостаток, всегда попадает в противный (лат.). - Гораций. Сатиры 1, 2, 24. (Пер. М. Дмитриева). (Примеч. автора).}

Вопросы, на которые ответить можно лишь усилием памяти, до тошноты и несварения напичканной самой разнообразной снедью, не могут быть поверкой таланта, вкуса, здравого смысла, ни сметливости ума. “Лучше многое знать плохо, чем хоть одно знать хорошо”, иными словами: “Лучше наловчиться болтать обо всем, чем хотя бы что-нибудь разуметь” - вот девиз конкурсных экзаменов. Эдак не научишься соображать, из какого дерева сделан Меркурий {161}. Мне говорили, будто бесценную эту моду вывезли мы из Китая; слов нет, добрый источник политического и нравственного усовершенствования. И ежели так, скажу вслед за Петронием: “Лишь недавно это надутое пустое многоречие прокралось в Афины из Азии и, как словно вредоносная звезда, наслало заразу, овладевшую умами молодежи, стремящейся к возвышенному” {Nuper ventosa isthaec et enormis loquacitas Athenas ex Asia commigravit, animosque juvenum, ad magna surgentes, veluti pestilenti quodam sidere afflavit (лат.). (Примеч. автора).} {162}.

Лорд Сом:

- Но можно привести кое-какие доводы в пользу того, что одни и те же испытания применяются ко всем, всем задаются одни и те же вопросы.

Преподобный отец Опимиан:

- Счастлив буду услышать, какие же это доводы.

Лорд Сом (помолчав немного):

- А уж этого, как говорит второй могильщик в “Гамлете”, “не могу знать” {163}.

И взрыв хохота заключил разговор.

1. ГЛАВА XX

АЛДЖЕРНОН И МОРГАНА. ЛЕС ЗИМНЕЮ ПОРОЙ

Les violences qu’on se fait pour s’empecher d’aimer sont

souvent plus cruelles que les rigueurs de ce qu on aime.

La Rochefoucauld {*}.

{* Усилия, которые мы прилагаем, чтобы не влюбиться, порою причиняют нам больше мучений, чем жестокость тех, в кого мы уже влюбились {164} (фр.). (Пер. Э. Линецкой).}

Зима наступила рано. Декабрь начался сильными морозами. Мистер Принс, раз вечером зайдя в малую гостиную, застал там мисс Грилл одну. Она читала и при появлении его отложила книгу. Он высказал надежду, что не помешал приятным ее занятиям. “Соблюдая тон романтический” {165}, передаем дальнейший разговор, означая собеседников попросту по именам.

Моргана:

- Нет, ничего, я уж в сотый раз это перечитываю: “Влюбленный Роланд”. Сейчас идет место о волшебнице, в честь которой я названа. Вы же знаете, в этом доме царят волшебницы.

Алджернон:

- Да, Цирцея, и Грилл, и ваше имя ясно о том свидетельствуют. Впрочем, не только имя, но… простите, нельзя ли мне самому взглянуть, или, еще лучше, может быть, вы бы мне вслух почитали?

Моргана:

- Это про то, как Роланд оставил Моргану, спящую у ручья, и вот возвращается за волшебным локоном, с помощью которого только и может он выручить своих друзей.

Il Conte, che d’intrare havea gran voglio,

Subitamente al fonte ritornava:

Quivi tro’vo Morgana, che con gioglia

Danzava intorno, e danzando cantava.

Ne piu leggier si move al vento foglia

Corne ella sanza sosta si voltava,

Mirando hora a la terra ed hora al sole;

Ed al suo canto usava tal parole:

“Qualonque cerca el monde baver thesoro,

Over diletto, о seque onore e stato,

Ponga la mano a questa chioma d’oro,

Ch’io porto in fronte, e quel faro beato.

Ma quando ha il destro a far cotai lavoro,

Non prenda indugio, che’l tempo passato

Piu non ritorna, e non si trova mai;

Ed io mi volto, e lui lascio con guai”.

Cosi cantava d’intorno girando

La bella Fata a quella fresca fonte:

Ma corne gionto vide li Conte Orlando,

Subitamente rivolto la fronte:

II prato e la fontana abbadonando,

Prese il viaggio suo verso d’un monte,

Quai chiudea la Valletta picciolina:

Quivi f uggendo Morgana cammina {*}.

{* Проникнуть пожелав в волшебные ворота

Граф спешно к роднику вернулся, на поляну,

И обнаружил пляшущую беззаботно

И распевающую близ него Моргану.

Плясала столь легко, что чудилась бесплотной,

Кружилась, словно лист осенний, беспрестанно

И, устремляя взор то в небо, то на травы,

Так щебетала, не прервав на миг забавы:

“Кто в этом мире хочет обрести владенья,

Или богатство, или радости земные,

Тому лишь локон мой златой без промедленья

Схватить потребно - и тогда долой унынье.

Первейший он среди счастливцев без сомненья.

Но пусть отбросит колебания пустые,

Упустит время - упорхнет оно, как птица!

Я ж поспешу к нему с бедою воротиться!”

Так пела у ключа прекраснейшая Фата,

Смеясь, кружиться продолжала беспечально,

Не вдруг, в кустах приметив блещущие латы,

Нахмурилась и тут же вспугнутою ланью

Мгновенно устремилась, трепетом объята,

Оставив и родник, и луг, к вершине дальней.

Что возвышалася над низкою долиной.

Туда легко неслась Моргана чрез ложбины {166}.

Fata - я перевожу Парка. Обычно переводят - фея. Но тут совсем не те, что наша фея. Правда, это и не совсем то, что привыкли мм связывать с понятием Парки, ведь старые наши знакомки были неразлучной троицей. Итальянская Fata независима от сестер. Они все волшебницы; не от прочих волшебниц отличаются тем, что они бессмертны. И прекрасны. Красота их бессмертна тоже - она всегда бессмертна у Бояр да. Никогда бы не стал он делать Альцину старухой, как сделал Ариост. и я не могу простить ему этой ужасной оплошности в его исполнением высоких достоинств “Неистовом Роланде”. (Примеч. автора; ит.).}

Алджернон:

- Я хорошо помню это место. Как прекрасна Fata, когда она поет и танцует у ручья.

Моргана:

- Ну, а потом Роланд, не сумев завладеть золотым локоном, покуда она спала, долго и тщетно гоняется за нею средь пустынных скал, его подхлестывает La Penitenza {раскаяние (ит.).}. Ту же мысль потом счастливо развил Макиавелли в своем Capitolio dell’Occasione {167}.

Алджернон:

- Так вы любите итальянцев? Выговор у вас превосходный. И, я вижу, вы читаете по оригиналу, не по rifacciamento {переделке (ит.).} Берни {168}.

Моргана:

- Я предпочитаю ему оригинал. Он проще и серьезней. Живость Берни прелестна, отступления его пленительны; и во многих случаях он плодил неловкости. И все же, мне кажется, он проигрывает в сравнении с оригиналом в том, что по мне составляет главные очарования искусства - в правдивости и простоте. И самая старинность слога более пристала предмету. И Боярд, кажется, сам искренней верит своему рассказу. За ним я следую с полной убежденностью, а шаловливость Берни вселяет сомненья.