Зеленый храм

— Если бы еще, — зубоскалит Лансело, — у него был сифилис, который повсюду лечат бесплатно и без шумихи. Но тут нет, тут невозможно устроиться. Только если по договоренности со мной, конечно. Я буду у вас от двух до трех.

Восемь двадцать. Согласно заведенному обычаю, приложившись ко мне щекой, Клер устраивается перед своей чашкой, осведомляется о трех звонках и, когда все узнает, решает:

— Лучше будет, если передам я.

Намазывая масло на сухарик, она вслух размышляет:

— И лучше всего приодеться. Мы спустимся в город и купим пару английских тростей, пуловер, костюм, приличное белье. Кроме того, посмотрим на шпиков.

Она умолкает. Дверь бесшумно отворяется, входит хозяин третьей чашки, который, как всегда, коротко бросает:

— Здравствуйте!

Стоя на здоровой ноге, он опускает больную и даже пробует переместиться на нее, приподнимает костыли, но они тут же падают.

Клер вскакивает:

— Вам непременно надо изображать зуава, вы хотите снова разбиться. Но раз вы стоите, постойте еще немножко, я желаю этим воспользоваться: мне надо снять с вас мерку.

Она достает из кармана сантиметр, которым пользуются закройщицы, и маленькую записную книжку с карандашом в кармашке. Измеряет объем груди, талии, длину руки, спину, расстояние от пояса до пятки, от бедра до стопы… Гибкий, как жезл Моисея, сантиметр то сгибается, то распрямляется и только и мелькает, а карандаш неустанно записывает. Я вот что понял. Мы не из тех людей, кому нужен портной. Как говорят наши хозяюшки, «Клер прижимиста, зазря не потратится», а потому обойдется и «Готовой одеждой». Никто и не считает, что у меня есть состояние. Моя дочь унаследовала от своей матери, которая в свою очередь унаследовала от своей, сто одиннадцать петухов. Двадцать из них, по нынешнему курсу, были уплачены за переплетный материал. Чтобы одеть парня, четырех-пяти монет будет достаточно, но мне неизвестно, что из оставшихся денег — в золоте, а что преобразовалось в билеты сберегательной кассы. Одно только верно: происходит «освоение». Клер закрывает записную книжку, скатывает сантиметр, усаживает нашего друга, берет кофейник, наклоняет его над чашкой, бросает в нее два куска сахару и, поднося ко рту свою чашку, тут же опустошает ее и шепчет небрежно, спрятав носик в чашке:

— Боюсь, как бы наша программа на сегодня не была перегружена.

Половина девятого. Все тихо. Привычный шум шагов почтальона. Он бросил в щель во входной двери газеты и письма, упавшие в ящик и заставившие меня выйти в вестибюль. Я принес «Л'Уэст репюбликэн», газету, на которую я недавно подписался, и тут же раскрыл ее.

— Еще одной ненужной бумажкой больше? — спрашивает Клер, глядя, как я медленным шагом возвращаюсь, уставившись в газету.

Я наклоняю голову. Действительно, нет ни хроники, ни фотографий. Но в рубрике «Точка зрения», набранной курсивом, рассказывается об актуальных событиях, и там с предубеждением, которое было и прежде, говорится о нашем госте.

— Прочти вслух, — сказала Клер. Лицо заинтересованное кивнуло головой:

— Да, читайте! Я уже все знаю.

Имеется два способа сделать текст нейтральным: рассказать о событии голосом читающего где-нибудь в столовой или, напротив, повысить тон. Выберем второе:

«Человек — существо говорящее, между всеми словами главное для него — это его имя: имя, которое отличает его от животного, у коего имеется лишь имя вида, но и его оно, впрочем, не знает. Наше имя подтверждает, что мы есть…»

— Подтверждает! Как для собаки — след мочи другой собаки! Как помет индюка — для индюшек! — шепчет он в бороду.

Но не агрессивно. Скорее забавляясь. Продолжаю: «Более того! Наше имя продолжает нашу жизнь. В генеалогической веренице оно еще долго живет после того, как умрут его носители, и, если мы не знаем его, мы его придумываем: так перекрестили нашу далекую прародительницу, которая спала в африканской земле в течение трех миллионов лет, назвав ее Люси».

— Рекорд побит, — сказала Клер, — есть люди, которых перекрестили при их жизни!

Клер за то, чтобы мы оставались в рамках комического.

Я поддерживаю:

«Само выражение „сделать себе имя“ говорит о том, что через него выражается всякое преуспеяние. В 356 году до Рождества Христова никому не ведомый житель Эфеса Герострат, не колеблясь, поджег храм Артемиды, седьмое чудо света, осудив таким образом себя на смерть. Но зато он пребывал в уверенности, что оставит потомству, пусть даже проклятое, свое имя. Что касается неизвестного в Лагрэри, только что освобожденного, то мы тут, вероятно, имеем дело с противоположного рода амбицией: „Не оставлять никакого имени, умереть целиком“, как говорится в „Ифигении“ Расина. Или, может, речь идет о другом варианте: сделать из себя загадку и тем прославиться?»

Я воздерживаюсь от комментария, но поднимаю от газеты глаза. На этот раз наш друг не скрывает своего раздражения. Он пожимает плечами и бросает:

— Этим людям никогда не придет в голову, что мирянин может удалиться от общества, как поступают трапписты или картезианцы, никого при этом не Удивляя.

Без двадцати десять. Покидаем гараж, но не успеваем выехать, как оказываемся в пробке на углу улиц Рю-Гранд и Траверсьер; нас прижало к аптеке скопище грузовиков, шоферы маневрируют, пытаясь разъехаться. Нас тотчас «засекают» мосье Пе и мадам Пе, возникшие откуда-то из глубины магазинчика, и мадам Пе, розовая говорливая толстушка, живо повернув дверную ручку, обрушивает на нас поток сладкоречия. Она так счастлива, поверите ли, приветствовать мосье Тридцать, она одна из немногих поняла его и защитила. И поскольку она корреспондент «Эклерер», если мосье Тридцать желает что-нибудь сказать, пусть он не колеблется. Она к его услугам…

Мосье Тридцать моментально сделался как неживой, и пришлось благодарить мне, что я и проделал очень быстро, неловко ретировавшись на площадку с липами, чтобы отделаться от нее и обойти препятствие. Мы снова под дождевыми потоками проехали эту равнину под серым небом с обкорнанными деревьями, с вкрапленными в нее пустынными лугами, большими участками голой земли, темно-коричневой, местами вспаханной, и очутились в местечке, где находится «Медицентр», единственный ортопедический магазин в этом районе, заваленный веселенькими товарами: корректирующей обувью, бандажами, нужными при грыже, протезами разных видов.

— При теперешнем состоянии мосье достаточно будет трех месяцев, — рассудил хозяин, повернувшись к Клер, как если бы речь шла о ее муже.

Потом мы направились к «Новым Галереям», и тут проявилась предусмотрительность моей дочери. Лесной человек, увидев толпу, заполнявшую проходы и выбрасываемую дверьми, простонал:

— Давиться в этой душегубке!

— В этом нет необходимости, — сказала Клер.

Однако, когда она вернулась, нагруженная пакетами, быстро засунутыми в багажник, и когда, подъезжая к жандармерии, мы увидели, как внезапно возникла вышка-радио с длинными, расходящимися от нее нитями, в нем снова вспыхнуло раздражение, вылившееся в соответствующие слова:

— Думаю, достаточно того, что я пришел. Само собой, я не хочу ничего подписывать именем, которым меня наградили.

— Они и не потребуют этого от вас, — сказала Клер, — это было бы слишком.

И вдруг она прыснула:

— Они об этом не подумали, но по логике вещей должны были бы вспомнить формулу: Я, нижеподписавшийся… Король подписывался просто именем: Людовик. В вашем случае можно подписаться только местоимением: Я.

Одиннадцать часов. У бригадира, чьи люди только что арестовали банду грабителей вагонов и допрашивают их, чтобы узнать, куда те сбыли товар, нет времени заниматься нами. Бригадир говорит с лангедокским акцентом, прикладывает к записной книжке промокашку, нацарапывает строчки на книге для записей, на ее полях заставляет сделать отпечаток пальца правой руки, пальца левой руки и, даже не предложив тряпки, чтобы вытереть руки, оборачивается к смежной зале, где слышится звон пощечин, и кричит:

— Следующий!