Черные ангелы

Керосиновая лампа на маленьком столике в изголовье кровати освещала снизу висевшее на стене распятие. Священник прочитывал страницу, переводил дыхание, поднимал глаза на распятого Христа, словно черпая в нем силу, и снова погружался в поток грязи, не с отвращением, но с ужасом. В этот вечер он держал в руках, под видом ученической тетради с голубой обложкой, не что иное, как тайну зла — ту, что нередко искушала его и повергала в отчаяние. Не останавливаясь, он дочитал до того места, где одержимый дьяволом Градер приводит слова старого священника: «Есть души, отданные ему».

— Нет! — воскликнул он громко. — Нет, Боже мой! Нет!

Ален не верил, что ему отдана хоть одна душа… Будь такое возможно, он прибрал бы себе все души без исключения: наследия предков, накопленного со времен грехопадения, хватило бы для погибели каждого следующего поколения. Мрачный поток, берущий начало в основании рода, выплескивается в ныне живущих; пороки, некогда обузданные одними, а в других одержавшие верх, расцветают в праправнуках. Незримое существо — архангел! — хозяйничает в этой клоаке (а между тем большинство людей даже не догадываются о его существовании). В его сети попадает не только все низменное из наших сердец — он умеет обратить себе на пользу даже и людские нежность и жажду самоотдачи…

«Господи, — думает Ален, — я одинок, но у меня есть Ты. Ты же познал одиночество богооставленности, испил эту чашу до дна в ночь с четверга на пятницу. Не допусти, чтобы его использовал для погибели Твоих созданий враг Твой, властитель тьмы, князь мира сего. Но откуда взялась у него эта власть? Кому обязан он своим могуществом?»

Из тоненькой линованной тетради с невинной голубой обложкой чередой выходили проститутки, сводники, сутенеры, гомосексуалисты, наркоманы и убийцы. Публичные дома, тюрьмы, каторга — все эти учреждения представлялись священнику гигантским склепом, подземным городом, соразмерным городу видимому. В далекой Африке дисциплинарный батальон во всю глотку горланил неприличные куплеты. Ален понимал, что им овладело искушение, то самое, всегдашнее: ему виделись не царства земные, но земной позор. Он опустился на колени, соединив ладони на раскрытой тетради. Руки, призванные отпускать грехи и благословлять, касались бумаги, где на каждой строчке пальцы Градера оставили след. Служитель молился об этих греховных записках. В стремлении быть послушным Богу он старательно вспоминал, чему его учили в семинарии. От человека исходит только ложь и грех, любовь к Богу есть дар Божий, и тех, кто этот дар получил, Бог вознаграждает Своей любовью. Добро исходит от Него, зло исходит от нас. Всякий раз, когда мы творим добро, Бог в нас и с нами; всякое злое деяние, напротив, совершаем мы сами. В отношении зла мы в некотором роде боги…

— Этот человек, Градер, возомнил себя Богом…

Заученные некогда истины падали в смятенную душу Алена, как снег в огонь. Снег! Одна святая, вспомнилось ему, видела, как души низвергаются во тьму — летят, подобно хлопьям снега в пургу. Стук дождя по черепицам крыши и по лужам не заглушал субстанциальной тишины этого живого снега, бесчисленных слоев бесконечно падающих друг за другом душ.

Неимоверным усилием священник постарался задушить в зародыше кощунственное желание слиться с этой снежной лавиной, подавить ужасающее искушение не отделять себя от неисчислимого множества падших. Он отторг нечестивые мысли, опустошил свой ум. И тогда из глубины веков до него донесся ответ Христа апостолу, спросившему его:

— Так кто же может спастись?

— Человекам это невозможно, Богу же все возможно.

Нет ничего невозможного для любви; любовь опровергает логику книжников. Знал ли несчастный, изливший на листки ученической тетрадки мерзость своей жизни, как высоко он мог бы подняться на пути добра? Не принадлежат ли те, в ком мы видим лишь закоренелых грешников, к числу избранных, и не свидетельствует ли глубина их падения о высоте истинного призвания, которому они изменили? Святые не были бы святыми, если бы не подвергались искушениям и не висели на волоске от пропасти. Не те ли только и губят свою душу, кому дано было стать святым?

Так думал Ален, стоя на коленях и молитвенно сложив руки на школьной тетрадке. Дождь лил все сильней. Ален представил себе, как стучит дождь по крыше замка, где в одной из комнат спит человек, исписавший эти страницы беспорядочным почерком. Он отец Андреса, которого любила Тота. На мгновение Ален почти физически ощутил родство всех человеческих душ и те таинственные связи, которые возникают между ними под воздействием греха и благодати. Он плакал от любви к падшим. Гудок паровоза прорезал ночную тишину. Заскрипели колеса. С шумом вырывался пар. «Девятичасовой», — промелькнуло в голове у Алена. Какое ему дело до этого поезда? Но в ту же секунду гнетущая тоска навалилась на него с такой силой, что он уронил голову на стол, коснувшись лбом голубой тетради.

Поезд медленно приближался, окутанный пеленой дождя. На платформе никого, кроме начальника вокзала в плаще с капюшоном, смотрителя с фонарем и мужчины, лицо которого скрыто зонтиком. Градер — а это был он — поспешно шагнул навстречу полной даме, с большим трудом спустившейся по ступенькам вагона второго класса, где она ехала одна. Из третьего класса доносилось кудахтанье — везли кур. Настала решающая минута. Сымитировать голос Алины в телефоне не составило труда. А вот теперь предстояло самое сложное: объяснить Алине свое появление на вокзале, да так, чтобы она поверила. Может, она его и слушать не станет. Если бы он подготовил ее телеграммой… Но отправлять телеграмму с почты в Льожа было бы безумием, а поездка в Бордо показалась бы подозрительной. Телеграмма могла бы стать уликой. Достаточно и того, что ему пришлось утром звонить из Люгдюно и подражать ее голосу… А как иначе он бы помешал Катрин явиться на станцию? Нет, так лучше. Главное, найти верный тон.

— А вот и я. Не ожидала? Не путайся… Я тебе все объясню: Катрин заболела, температура тридцать девять. Ну, старику и пришлось все мне рассказать…

Алина остолбенела, она не находила слов.

— Не стой под дождем. А что тут такого? Да, вообрази, мне известно о вашем заговоре: я должен на тебе жениться и убраться отсюда… Дурочка, тебе не нужно было пускаться на такие ухищрения: я и без того решил на тебе жениться! Только позволь тебе заметить, что ты совершенно напрасно посвятила Деба в наши дела.

Алина немного пришла в себя. Она взяла Градера под руку и укрылась под его зонтиком.

«Ему наплели эту сказку, — думала она. — Решили, что так проще… Что ж, мысль неплохая…»

Вслух она сказала:

— Знаешь, голубчик, замужество меня не больно-то привлекает. Мне требуется время подумать.

Градер вздохнул с облегчением: пронесло, а вот ей теперь конец. Как и в день своего приезда, он, отдав билет смотрителю, обогнул здание вокзала.

— Послушай, — Алина уставилась на него в упор, — если ты все знаешь, то почему ты не на машине? От кого тогда прятаться?..

— Андрес уехал на машине и до сих пор не вернулся.

По счастью, ему пришло в голову самое простое объяснение.

— Вот невезение! — буркнула Алина и, повиснув у него на руке, заковыляла по грязи.

— Тут минут десять от силы, — сказал он, — мы срежем лесом…

Перед ними дорожка, усыпанная опилками и сплющенной корой, протоптанная среди сложенных штабелями досок. Она выводит их на край поселка. Здесь, вместо того, чтобы выбраться на главную дорогу, Градер сворачивает на тропку, которая, минуя крайний дом, ныряет в лес.

— Это кратчайший путь, — поясняет он.

Глупо. Не надо было ничего говорить, все равно она смотрит только под ноги, стараясь не наступить в лужу или рытвину. Зря только привлек ее внимание: теперь она приподнимает зонтик и обнаруживает, что кругом лес и никакого жилья не видно.

— Мы выйдем прямо к замку. В такую погоду лучше ходить здесь: песчаный грунт поглощает воду. На дороге ты и не представляешь себе, что творится! Сплошной поток грязи! А тут ты не мочишь ноги…