Сочинения

Леон подошел к одному из служителей, беспрестанно снующих между этим залом и залом заседаний; эти помещения соединены кулуаром, где обычно находятся стенографы «Монитера» и некоторые лица, служащие в палате.

– Министр здесь, – ответил служитель Леону как раз в ту минуту, когда Газональ подошел к ним, – но я не уверен, здесь ли еще господин Жиро; пойду посмотрю.

Служитель открыл одну половину двустворчатой двери, через которую обычно входят только министры, депутаты или уполномоченные короля, и Газональ увидел мужчину, на вид еще молодого, хотя ему было сорок восемь лет; служитель указал ему на Леона де Лора.

– А! это вы! – сказал он, пожимая руку Леону и Бисиу. – Чудаки!.. Зачем это вы пожаловали в святилище законов?

– Затем, черт возьми, чтобы поупражняться в пустословии, – ответил Бисиу. – Без этого совсем закиснешь.

– Раз так, пройдем в сад, – предложил моложавый мужчина; он и не подозревал, что Газональ пришел вместе с художниками.

Разглядывая незнакомца, безукоризненно одетого, во всем черном, без единой орденской ленточки, Газональ недоумевал, к какой политической группе его следует причислить; все же он пошел следом за ним в сад, который примыкает к палате и тянется вдоль набережной, некогда именовавшейся набережной Наполеона.

Выйдя в сад, моложавый мужчина дал волю смеху, который с трудом сдерживал, пока находился в зале.

– Что с тобой? – спросил Леон де Лора.

– Любезный друг, чтобы доказать искренность намерений конституционного правительства, нам приходится с невероятной бойкостью лгать самым наглым образом. Но у меня переменчивый нрав. Бывают дни, когда я вру, как театральная афиша, зато в другие я не в состоянии сохранять серьезность. Как раз сегодня на меня нашел веселый стих. Сейчас председатель кабинета министров, которого оппозиция принуждает раскрыть тайны дипломатии, – разумеется, он этого не сделал бы, если б речь шла о тайнах министерства, – изворачивается на трибуне, как только может; но ведь он человек порядочный и в личных своих делах лгать не привык, поэтому, прежде чем пойти на приступ, он растерянно шепнул мне: «Не знаю, чего бы им насочинять!» Когда я увидел его на трибуне, меня стал душить смех, и я поспешил уйти: ведь на министерской скамье смеяться не полагается, а там ко мне иногда совсем некстати возвращается молодость!

– Наконец-то, – вскричал Газональ, – я встретил в Париже порядочного человека! Вы, должно быть, личность весьма выдающаяся! – добавил он, всматриваясь в незнакомца.

– Что такое? С кем имею честь? – спросил моложавый мужчина, смерив Газоналя взглядом.

– Это мой кузен, – поспешил ответить Лора. – Человек весьма сдержанный и честный, ручаюсь за него, как за самого себя. Мы пришли сюда из-за него: решение тяжбы между ним и местными властями зависит от твоего министерства. Префект их департамента собирается разорить его дотла, и мы надумали повидаться с тобой, чтобы помешать Государственному совету совершить несправедливость.

– Кто докладчик?

– Массоль.

– Ладно!

– И в том же отделении наши друзья Жиро и Клод Виньон, – вставил Бисиу.

– Замолви им словечко, и пусть они сегодня вечером придут к Карабине: дю Тийе устраивает у нее блестящее празднество, чтобы разрекламировать постройку новой железной дороги, а всем известно, что на дорогах сейчас грабят как никогда, – прибавил Леон.

– Постойте! Но ведь этот городок в Пиренеях? – спохватился моложавый мужчина; его веселости как не бывало.

– Да, – подтвердил Газональ.

– И вы не голосуете за нас на выборах? – продолжал государственный муж, глядя в упор на Газоналя.

– Нет; но то, что вы сейчас говорили при мне, подкупило меня; даю вам слово командира Национальной гвардии – я проведу вашего кандидата.

– Ну как, ты и в этом ручаешься за своего кузена? – спросил моложавый мужчина, обращаясь к Леону.

– Мы его просвещаем, – с неподражаемым комизмом в голосе заверил Бисиу.

– Что ж, посмотрим, – сказал моложавый мужчина; он отошел от друзей и поспешно направился в зал заседаний.

– Кто это? – спросил Газональ.

– Граф де Растиньяк, министр; от него зависит исход твоего дела.

– Министр! Вот уж не подумал бы!

– Да ведь он наш старый приятель. У него триста тысяч франков годового дохода, он пэр Франции, король пожаловал ему графский титул, он зять Нусингена; он – один из двух-трех государственных деятелей, рожденных Июльской революцией; но власть иногда тяготит его, и он рад посмеяться с нами…

– Как же, кузен, ты не сказал нам, что там, в своем захолустье, принадлежишь к оппозиции? – спросил Леон, взяв Газоналя под руку. – Неужели ты так глуп? Одним депутатом больше, одним депутатом меньше у правых или у левых – тебе-то ведь от этого ни тепло ни холодно…

– Мы – за тех… прежних…

– Оставьте их в покое, – сказал Бисиу с комизмом, достойным Монроза, – за них провидение; если ему будет угодно, оно вернет их без вас и наперекор им самим… Фабрикант должен быть фаталистом.

– Вот славно! Максим де Трай с Каналисом и Жиро! – воскликнул Леон.

– Скорее, друг мой Газональ! Обещанные актеры выходят на сцену! – возвестил Бисиу.

Трое приятелей направились к тем, кого издали узнал Леон де Лора. Эти люди шли с видом фланеров.

– Что вы тут прогуливаетесь? Уж не выставили ли вас? – спросил Бисиу, обращаясь к Жиро.

– Нет, мы вышли подышать чистым воздухом, пока заканчивается тайное голосование, – ответил тот.

– Скажите, как выпутался председатель кабинета?

– Он был великолепен! – сказал Каналис.

– Великолепен! – подхватил Жиро.

– Великолепен! – как эхо, повторил Максим де Трай.

– Вот как! Значит, все вы – правая, левая, центр – единодушны?

– Нет, у нас разные точки зрения, – пояснил Максим де Трай.

Он принадлежал к правительственной партии.

– Конечно, – смеясь, подтвердил Каналис, депутат, однажды уже бывший министром, но в то время заигрывавший с правыми.

– О, сейчас вы одержали блестящую победу, – сказал Максим Каналису, – ведь вы принудили министра подняться на трибуну!

– И врать не хуже любого шарлатана, – ответил Каналис.

– Хороша победа! – возразил прямодушный Жиро. – А что бы вы сделали на его месте?

– Я бы тоже лгал.

– Это не называется лгать, – возразил Максим де Трай, – это называется «прикрывать корону».

И он отвел Каналиса в сторону.

– Вот великий оратор! – сказал Леон, указывая Жиро на Каналиса.

– И да, и нет, – ответил член Государственного совета, – он пустозвон, фразер, у него больше блестящей декламации, чем подлинного красноречия; словом, это прекрасный инструмент, но музыка не получается; поэтому он не владеет и никогда не будет владеть вниманием палаты . Он считает себя нужным для Франции, но ему никогда не стать незаменимым человеком .

Каналис и Максим вернулись к беседовавшим как раз после того, как Жиро, депутат левого центра, высказал это суждение. Максим взял Жиро под руку и увел его довольно далеко, возможно, чтобы доверительно сообщить ему то же, что он сказал Каналису.

– Какой порядочный, достойный человек! – сказал Леон, указывая Каналису на Жиро.

– Это та честность, которая свергает правительства, – ответил Каналис.

– Как по-вашему, он хороший оратор?

– И да, и нет, – ответил Каналис, – он многословен, расплывчат; он мастерски обосновывает свои рассуждения, у него ясная логика, но великая логика – логика событий и дел выше его понимания: поэтому он не владеет и никогда не будет владеть вниманием палаты …

В ту минуту, когда Каналис выносил это суждение о Жиро, тот вместе с Максимом вернулся к беседовавшим; забыв, что с ними посторонний и что не известно, способен ли этот человек так же хранить тайну, как Леон и Бисиу, Жиро со значительным видом взял Каналиса за руку и заявил:

– Ну что ж, я согласен на то, что предлагает граф де Трай; я внесу запрос, но в очень резкой форме…

– Тогда палата будет на нашей стороне, – сказал Каналис, – ведь человек, столь влиятельный и столь красноречивый, как вы, всегда владеет ее вниманием . Я отвечу… и отвечу яростно, чтобы сокрушить вас.