Мой роман, или Разнообразие английской жизни

– Мне очень приятно это слышать, и я тем более буду стараться об обеспечении ваших интересов на выборах, что оттого зависит ваша участь. Да, я должен наконец открыть вам….

– Говорите.

– По случаю неожиданного истощения моих денежных средств, я принужден был передать некоторые из ваших векселей и других обязательств другому, а этот человек немного скор; если вы не будете ограждены от тюрьмы парламентскою привилегиею, то я не могу ручаться….

– Предатель! вскричал Эджертон, с негодованием, не стараясь скрывать презрение, которое он постоянно питал к ростовщику: – не смей продолжать. Мог ли я в самом деле ожидать чего нибудь лучшего! Вы предвидели мое падение и решились окончательно раззорить меня. Не старайтесь оправдаться, сэр, и оставьте меня немедленно!

– Вы убедитесь, что у вас есть друзья хуже меня, сказал барон, отправляясь к двери: – и если вы понесете неудачу, если ваши надежды будут разрушены, то я все-таки еще менее других буду заслуживать осуждения с вашей стороны. Я прощаю вам ваше увлечение и уверен, что завтра вы выслушаете объяснение моих действий, чего теперь вы не в состоянии сделать. Я между тем отправляюсь хлопотать по выборам.

Когда Одлей остался один, мгновенные порывы страсти, казалось, утихли. С быстротой и логическою отчетливостью, которую сообщают человеку занятия общественными делами, он разобрал свои мысли, исследовал причину своих опасений. Самая неугомонная мысль, самое нестерпимое из опасений все-таки были следствием убеждении, что барон выдал его л'Эстренджу.

– Я не в состоянии более выносить этой неизвестности, вскричал наконец Одлей, после некоторого раздумья: – я повидаюсь с Гарлеем. При его откровенности, я узнаю по самому звуку его голоса, действительно ли я лишился всяких прав на дружбу людей. Если эта дружба еще не потеряна для меня, если Гарлей сожмет мою руку по-прежнему с юношеским увлечением привязанности, то никакая потеря не заставит меня произнести ни малейшей жалобы.

Он позвонил в колокольчик, слуга, бывший в прихожей, вошел.

– Ступай, спроси, дома ли лорд д'Эстрендж; мне нужно переговорить с ним,

Слуга воротился менее, чем через две минуты.

– Говорят, что милорд занят чем-то особенно важным: он отдал строгое приказание, чтобы его не тревожили.

– Занят! чем, с кем он теперь?

– Он в своей комнате, сэр, с каким-то пастором, который сегодня приехал и обедал здесь. Мне сказали, что он прежде был пастором в Лэнсмере.

– В Лэнсмере…. пастором! Его имя…. Дэль, не так ли?

– Точно так, сэр, если не ошибаюсь.

– Оставь меня, сказал Одлей изменившимся голосом. – Дэль, человек, который подозревал Гарлея и нарочно приехал, чтоб отыскать меня в Лондоне, который говорил мне о моем сыне и потом показал мне его могилу! теперь он наедине с Гарлеем!

Одлей упал на спинку кресла и едва переводил дыхание. Он закрывал себе лицо руками и сидел в ожидании чего-то ужасного, как дитя, оставленное в темной комнате.

Глава СXVI

– Лорд д'Эстрендж, великодушный друг!

– Вы, Виоланта, и здесь? Неужели вы меня ищете? Зачем? Праведное небо, что такое случилось? Отчего вы так бледны и дрожите?

– Вы сердитесь на Гэлен? спросила Виоланта, уклоняясь от ответа, и щоки её покрылись в это время легким румянцем.

– Гэлен, бедное дитя! Мне не за что на нее сердиться, скорее я ей многим обязан.

– А Леонарда, которого я всегда вспоминаю при мысли о моем детстве, вы простили его?

– Прелестная посредница, отвечал Гарлей с улыбкою, но вместе и холодно: – счастлив человек, который обманывает другого; всякий готов защищать его. Если же обманутый человек не в состоянии простить, то никто не извинит его, никто не будет ему сочувствовать.

– Но Леонард не обманывал вас?

– Да, первое время. Это длинная история, которой я не желал бы повторять вам. Но дело в том, что я не могу простить ему.

– Прощайте, милорд! Значит Гэлен слишком дорога вашему сердцу.

Виоланта отвернулась. её волнение было так безыскусственно, самое негодование её так пленительно, что любовь, которой в минуты кипения позднейших мрачных страстей Гарлей так гордо сопротивлялся, снова покорила себе сердце его и только сильнее разожгла бурю в груди его.

– Постойте, постойте, только не говорите о Гэлен! вскричал он. – Ах, если бы обида, нанесенная мне Леонардом, была лишь такова, какою вы ее считаете, то неужели вы думаете, что я стал бы негодовать на него? Нет, я с благодарностью пожал бы руку, которая расторгла слишком необдуманный и несродный брак. Я отдал бы Гэлен любимому ею человеку, наделив ее таким приданым, которое соответствовало бы моему состоянию. Но обида, нанесенная им мне, связана с самым рождением его. Покровительствовать сыну такого человека, который…. Виоланта, выслушайте меня. Мы скоро расстанемся, и уже навсегда. Другие, может быть, станут осуждать мои действия; по крайней мере вы будете знать, от какого начала они исходят. Из всех людей, которых я когда либо встречал, я был связан дружбою только с одним человеком, которого считал себе более близким, чем брата. В светлую пору моего детства, я увидел женщину, которая очаровала мое воображение, покорила мое сердце. Это была идея красоты, олицетворенная в живом образе. Я полюбил и думал, что любим взаимно. Я доверил тайну моего сердца этому другу; он взялся помогать моим искательствам. Под этим предлогом, он увидался с несчастною девушкою, обманул, опозорил ее, оставив меня в совершенном неведении, что сердце, которое я считал своим, было отнято у меня так вероломно; старался показать мне, что она избегала лишь моих преследований в порыве великодушного самоотвержения, потому что она быта бедна и низкого происхождения, – что это самоотвержение было слишком тяжело для молодого сердца, которое сокрушилось в борьбе. Он был причиною, что молодость моя протекла в постоянных мучениях раскаяния; он подавал мне руку в порывах лицемерного участия, смеялся над моими слезами и жалобами, не пролив ни одной слезы в память своей жертвы. И вдруг, очень недавно, я узнал все это. В отце Леонарда Ферфильда вы увидите человека, отравившего в зародыше все радости моей жизни. Вы плачете! О, Виоланта! Если бы еще он разрушил, уничтожил для меня прошедшее, я простил бы ему это; но даже и будущее для меня теперь не существует. Прежде, нежели эта измена была открыта мною, я начинал просыпаться от чорствого цепенения чувств, я стал с твердостью разбирать свои обязанности, которыми до тех пор пренебрегал; я убедился, что любовь не похоронена для меня в одной безвестной могиле. Я почувствовал, что вы, если бы судьба допустила это, могли бы быть для моих зрелых лет тем, на что юность моя смотрела лишь сквозь обманчивый покров золотых мечтаний. Правда, что я был связан обещанием с Гэлен; правда, что этот союз с нею уничтожал бы во мне всякую надежду; но одно лишь сознание, что сердце мое не превратилось совершенно в пепел, что я могу снова полюбить, что эта усладительная сила и преимущество нашего существа еще принадлежат мне, было для меня неизъяснимо утешительно. В это самое время открытие измены поразило меня; всякая правда и истина исчезли для меня во вселенной. Я не связан более с Гэлен, я свободен, как бы в доказательство того, что вы высокое происхождение, ни богатство, ни нежность и предупредительность не в состоянии привязать ко мне ни одно человеческое сердце. Я не связан с Гэлен, но между мною и вашею юною натурою лежит целая бездна. Я люблю, ха, ха, – я, которому прошедшее доказало что для него не существует взаимности. Если бы вы были моею невестою, Виоланта, я оскорблял бы вас постоянною недоверчивостью. При всяком нежном слове, сердце мое говорило бы мне: «долго ли это продолжится? когда обнаружится заблуждение?» Ваша красота, ваши превосходные душевные качества только возбуждали бы во мне опасения ревности; я переносился бы от настоящего к будущему и повторял бы себе: «эти волосы уже покроются сединою, когда роскошная молодость достигнет в ней полного развития. Для чего же я негодую на своего врага и готовлю ему мщение? Теперь я понимаю это; я убедился, что не один призрак мрачного прошедшего тяготил меня. Смотря на вас, я сознаюсь, что это было следствием новой жестокой потери; эта не умершая Нора – это вы, Виоланта, во всем цвете жизни. Не глядите на меня с таким упреком; вы не в состоянии изменить моих намерений; вы не можете изгнать подозрение из больной души моей. Подите, подите, оставьте мне единственную отраду, которая не знает разочарования – единственное чувство, которое привязывает еще меня к людям, оставьте мне отраду мщения».