Дебри

Но слева за кустами, ближе к лагерю, раздавалось бормотание голосов. Наверное, девушка обнаружила сидящего на камне Джеда Хоксворта и прервала процесс полировки ножа. Адам вылез из воды и, содрогнувшись от легкого ветерка - грустного предвестника приближающейся осени и ночи, поспешил натянуть одежду.

Натягивая левый ботинок, он вспомнил, как во время их первого купания ему пришлось уговаривать себя залезть в придорожный ручей и, наконец, решиться показать попутчикам все несовершенство этой голой ноги.

Дойдя до кустов, скрывающих лагерь, Адам услышал голос Моиса, затем девушки, сказавшей что-то, чего он не разобрал. Постоял минуту, пригвожденный к месту внутренним сопротивлением, которому не нашел названия, - то был не страх, не робость, не стыд, а, напротив, ощущение, будто стоит ему выйти на открытое место, где раздавались голоса, как нечто, чего он не знал и не мог угадать, будет потеряно. Потом он обогнул кусты.

Девушка - ребенок теперь лежал у неё на коленях - сидела на камне неподалеку от Джеда Хоксворта, ближе к ручью. Корзинка её стояла у ног, девушка ела виноград, высоко держа гроздь в левой руке, чтобы не дотянулся малыш. Она отщипывала ягоды по одной и отправляла в рот. На миг поднимала виноградину к глазам, и, не переставая говорить, просвечивала её лениво-цепким взглядом ценителя, будто предвкушая, как этот круглый, тугой от сока пузырек восхитительно лопнет на языке. Лицо у неё было свежее, с розовыми щеками, а шея - с пухлыми, словно от переизбытка нежной плоти, складками - очень белая. Капля сока то и дело грозила потечь по подбородку, тогда выскальзывал язычок, розовый и невинный, как у ребенка, чтобы вернуть её обратно, где ей надлежит быть. Иногда она покачивала правой ногой, баюкая малыша. В такие моменты юбка трепетала и поднималась, приоткрывая её правую туфлю. Это была грубая, пыльная туфля со сбитым носком. Рука, державшая гроздь винограда, была загорелой и сильной.

Джед Хоксворт тоже ел виноград. Нож торчал перед ним, воткнутый в землю. Моис ел виноград сидя на корточках, подчеркнуто в стороне от остальных. Он клал в рот сразу по шесть-семь ягод, затем с мягким звуком "плоп" сплевывал косточки и кожуру между разведенными коленями.

Адам стоял, чувствуя себя невидимкой. Потом Джед небрежно махнул рукой в его сторону.

- Это Кривуля, - сказал Джед Хоксворт.

- Приятно познакомиться, мистер Кривуля, - сказала девушка и учтиво склонила голову.

Адам поклонился, и не найдя слов, продолжал стоять где стоял. Она нагнулась, подняла корзинку, протянула ему. Он взял гроздь, и не сходя с места, начал есть. Она сказала, что у них больше винограда, чем они могут осилить, что виноград в этом году уродился как никогда, что её муж прикован к постели, и за ним требуется постоянный уход, так что у неё даже нет времени собрать ягод на варенье и заготовки. Она сказала, что они могут брать сколько угодно из беседки около колодца.

Ребенок начал ворочаться и захныкал. Слегка отвернувшись на камне чисто символически, как бы отдавая дань правилам приличия, она высвободила левую грудь и принялась кормить младенца. Она покачивала его, пока он сосал. Он легонько дрыгал ножкой, ритмично, снова и снова. Иногда издавал негромкий вздох или похрюкивал. Грудь девушки была огромной, полной и неестественно белой, даже голубоватой, с едва заметным узором голубых вен, вьющихся как виноградная лоза.

Пока младенец сосал, а ножка его брыкалась, девушка рассказывала. Ей не с кем поговорить, сказала она. Муж её слишком плох, какой из него собеседник. Его рана никак не заживает, сказала она. Прошлой весной, во время боев в Виргинии его подстрелили южане. Хорошего работника на ферму найти невозможно, сказала она. Или сиделку, чтобы ухаживала за мужем и ребенком. Она изо всех сил старается. Ее муж немец, сказала она. Хотя приехал очень давно, лет десять - двенадцать назад. Он намного старше нее, но муж он хороший. И хороший фермер. В Германии он был учителем, гордо добавила она.

- Вот Кривуля, - начал Джед Хоксворт, потом поправился с саркастической учтивостью: - Мистер Кривуля, он немец. Верно ведь, Кривуля?

- Я приехал из Баварии, - сказал Адам.

- Он немец-еврей, - сказал Моис.

- Приехал сюда ниггеров освобождать, - сказал Джед Хоксворт.

Во взгляде девушки, заметил Адам, появилось любопытство. Он посмотрел на гроздь винограда, которую держал, прилежно оторвал ягоду и съел, не поднимая глаз.

Потом услышал её голос со странным, чуть грубоватым акцентом, не похожий на другие голоса, которые он слышал в Америке, и понял, что где-то в недрах этого голоса отдавалось эхо немецкого. Голос произнес:

- Думаю, человек может найти себе занятие и похуже, или нет?

Адам услышал смех Моиса.

Он съел ещё одну ягоду, с большим прилежанием и ни на кого не глядя. Все молчали. Когда Адам поднял глаза, остальные ели виноград, мирно, как будто её здесь не было. Девушка держала ребенка, но смотрела рассеянно в сторону, синие глаза её затуманились, на лицо легла тень потаенной печали. Младенец вздыхал и похрюкивал, но она на него не смотрела. Она сидела на камне с белым, облачно-мягким телом под выцветшим голубым платьем, и с обнаженной печалью в лице.

Внезапно встала, прижала ребенка к боку и застегнула платье суровым и резким жестом, словно что-то отвергая.

- Мне нужно идти, - сказала она. - Нужно возвращаться, ухаживать за ним. Он может проснуться - муж, то есть.

Моис поднялся и отошел к маленькому фургону. Вернувшись, он протянул что-то ребенку. Девушка посмотрела на предмет, потом на Моиса, во взгляде был вопрос.

- Леденчик, - сказал он. - Из черной патоки. Живот не заболит.

Ребенок потянулся к сладости. Она позволила ему взять.

- Спасибо, - сказала она. - Спокойной ночи, - и отвернулась.

Джед Хоксворт пробубнил что-то вроде спасибо за виноград.

- Gute Nacht19, - сказал Адам.

Она оглянулась на него. Он не собирался этого говорить. Само выскочило. Он чувствовал, что краснеет.

- Gute Nacht, - сказала она.

Когда девушка ушла, Моис повернулся к Джеду Хоксворту.

- Эта патока, - сказал он, - она не из ваших запасов. Если вы так подумали. Она моя. Я купил её в Нью-Йоуке.