Иерусалим

Биргер Ларсон невольно взглянул на большие и жилистые руки незнакомца, настоящие руки кузнеца.

Тогда Ларсон начал расспрашивать его, кто он и откуда пришел. Незнакомец дружески отвечал ему, но не называл себя. Биргеру он понравился и показался человеком умным. Он вышел из кузницы и начал хвастаться своими сыновьями. Он говорил, что сначала ему приходилось туго, пока сыновья были малы и не могли помогать ему в работе. А теперь, когда все работают, дело идет на лад.

— Вот увидишь, через несколько лет я буду богачом, — закончил Биргер свой рассказ.

Незнакомец улыбнулся.

— Ну, а теперь я хочу тебя кое о чем спросить, — сказал он, положив руку на плечо Биргера и пытливо глядя ему в глаза. — Вот сыновья помогают тебе в земных делах, а есть ли у тебя такая же помощь в делах духовных?

Биргер, не понимая, смотрел на него. Тогда незнакомец сказал:

— Я вижу, ты никогда не задумывался над этим вопросом, так подумай над ним, пока мы не встретимся снова.

И, улыбнувшись, он пошел дальше. Биргер Ларсон вернулся в кузницу, почесал свои свалявшиеся желтые волосы и снова принялся за работу.

Вопрос незнакомца в продолжение нескольких дней не давал ему покоя. Он казался ему слишком непонятным.

«Не понимаю, что он хотел этим сказать», — думал кузнец.

Женившись на Карин, Тимс Хальвор передал лавку своему шурину, Колосу Гуннару. На следующий день после посещения незнакомцем Биргера Ларсона Гуннар был в отъезде, и за лавкой присматривала его жена, Бритта Ингмарсон.

Красивая и статная, стояла Бритта за прилавком. Она унаследовала не только имя, но и внешность матери, красавицы-жены Ингмара-старшего. В Ингмарсгорде еще никогда не было такой красивой девушки.

Но хотя внешне Бритта и не была похожа на своих предков, зато она была так же добра, справедлива и добросовестна, как и другие члены ее семьи.

Стоило Гуннару уехать, Бритта хозяйничала в лавке по-своему. Когда приходил старый капрал Фельт, уже пьяный и едва стоящий на ногах, и спрашивал бутылку пива, Бритта без лишних разговоров выпроваживала его, а когда бедная Лена Кольбьорн приходила купить красивую брошь, Бритта отправляла ее домой, наделив пятью фунтами ржаной муки.

Когда Бритта царила в лавке, никто из ребятишек не отваживался купить на последние гроши изюма или конфет. А когда крестьянки заходили купить красивой и легкой городской материи, Бритта советовала им носить одежду из прочного и крепкого домотканого полотна.

В этот день покупателей было мало, и Бритта целыми часами просиживала одна. Она сидела, сгорбившись, и неподвижно смотрела перед собой взором, полным отчаяния.

Наконец она встала, отыскала веревку, перенесла лестницу из лавки в заднюю комнату, завязала веревку петлей и набросила ее на крюк в потолке.

Бритта очень торопилась; она уже завязала петлю и собиралась просунуть в нее голову, когда нечаянно оглянулась назад.

В эту минуту дверь отворилась, и в комнату вошел высокий, смуглый человек. Она не слышала, как он вошел в лавку; не найдя там никого, он обошел прилавок и отворил дверь в заднюю комнату.

Бритта молча сошла с лестницы. Незнакомец ничего не сказал ей, но медленно прошел обратно в лавку, и Бритта последовала за ним. Она никогда не видала раньше этого человека; у него были черные курчавые волосы, густая борода, острый взгляд и необыкновенно большие руки. Нелегко было сразу догадаться, кто он — знатный господин или крестьянин; он был хорошо одет, но при этом нескладен и неповоротлив. Сев на стул возле дверей, он пристально уставился на Бритту.

Крестьянка спокойно стояла за прилавком, ни о чем не спрашивая и только мечтая, чтобы он поскорее ушел. Но незнакомец продолжал сидеть, не сводя с нее глаз, и ей начало казаться, что его взгляд приковал ее к месту и не даёт пошевелиться.

Наконец у Бритты кончилось терпение и она подумала: «Думаешь, это поможет, если ты будешь вот так сидеть и караулить меня? Неужели непонятно, что я выполню задуманное, как только останусь одна?»

Бритта стояла спокойно и вела немой спор с незнакомцем: «Если бы дело шло о том, что можно было бы изменить, то ты мог бы помешать мне, но мое положение безнадежно».

А незнакомец все продолжал сидеть, не сводя с нее взгляда.

«Слушай, что я тебе скажу, — продолжала мысленно Бритта, — нам, Ингмарсонам, совсем не годится держать лавку. Ты не можешь себе представить, как хорошо нам жилось с Гуннаром, пока у нас не было лавки. Люди не советовали мне выходить за него, они не любили его за черные волосы, острые глаза и колкий язык. Но мы любим друг друга и ни разу даже не поругались, пока Гуннар не завел лавку.

Вот тогда-то, — продолжала Бритта свою немую речь, — и кончилось наше мирное житье. Я хотела, чтобы он торговал по-моему, я не могу выносить, когда он продает водку и пиво пьяницам, я считаю, что людям надо продавать только то, что им нужно и полезно, а Гуннар находит это бессмысленным. А так как никто из нас не хочет уступать, мы постоянно ссоримся, и теперь он больше не любит меня».

Она взглянула на незнакомца растерянными глазами, удивляясь, что он не уступает.

«Ты же должен понять, что я не могу пережить этого позора, когда он подает в суд на бедняков и отнимает у них единственную корову или последних овец!

Мы никогда не будем жить мирно, разве ты этого не понимаешь? Так почему же ты не уходишь и не оставляешь меня одну, чтобы я могла положить конец такой жизни?»

Но под неотступным взглядом незнакомца Бритта становилась все спокойнее и, наконец, начала тихо плакать. Ее тронуло, что он так долго сидит и охраняет ее. Это было так много со стороны совершенно незнакомого ей человека.

Когда незнакомец увидел, что Бритта заплакала, он встал с места и пошел к двери. На пороге он остановился, откашлялся и сказал глубоким голосом:

— Не причиняй себе никакого вреда, близится время, когда ты будешь жить по справедливости.

С этими словами он вышел. Шаги его долго и гулко раздавались по дороге и потом затихли.

Бритта поспешила в заднюю комнату, сняла веревку и поставила на место лестницу. Потом она села на ларь и просидела несколько часов, не трогаясь с места.

У нее было такое чувство, словно она долго-долго блуждала темной ночью, и мрак был такой густой, что не видно было собственной протянутой руки. Она заблудилась, не знала, по какой дороге идет, и на каждом шагу боялась оступиться и упасть в болото или пропасть. Теперь вдруг кто-то крикнул ей, чтобы она не шла дальше, а села на землю и ждала, когда наступит день. Она радовалась, что может не продолжать свое опасное странствие, и теперь сидела и ждала наступления утра.

У Ингмара-сильного была дочь Анна-Лиза, которая уже много лет жила в Чикаго и вышла там замуж за одного шведа по имени Хелльгум, основателя маленькой религиозной общины. На следующий день после страшной ночи, когда молодежь танцевала у Ингмара-сильного, Анна-Лиза вернулась с мужем на родину повидаться с отцом.

Хелльгум все свободное время ходил пешком по окрестностям и вступал в разговор со всеми встречными. Сначала он заговаривал с ними об обыденных вещах, но на прощанье клал им руку на плечо и произносил несколько слов утешения или указывал им истинный путь.

Ингмар-сильный мало виделся с зятем. В тот год старик был сильно занят, устраивая лесопильню в Лангфорсе с Ингмаром Ингмарсоном, который снова переселился в усадьбу. Ингмар-сильный чувствовал себя счастливейшим человеком, когда лесопильня была готова, и круглые блестящие пилы с визгом распилили первое бревно на ровные белые доски.

Однажды вечером, возвращаясь с лесопильни домой, старик встретил на дороге Анну-Лизу. Она выглядела смущенной и, казалось, готова была спрятаться от него.

Ингмар-сильный ускорил шаги и, подойдя к дому, нахмурился. У входа с незапамятных времен рос большой розовый куст. Старик так сильно его любил, что никому не позволял не то что рвать с него цветы или листья, но даже дотрагиваться до него.