Поступай, как велит тебе сердце

Разумеется, узнав результаты анализов, я написала письмо Эрнесто; ответ пришел меньше, чем через десять дней. Я долго не распечатывала конверт, боялась, что его слова меня ранят. Открыть письмо я решилась только вечером – чтобы спокойно его прочитать, зашла в кафе и заперлась в уборной. Его слова были разумными и спокойными. «Не уверен, что так будет лучше, - говорил он, - но это твое решение, и я его уважаю».

С того дня, преодолев все препятствия, я начала спокойно готовиться к рождению ребенка. Понимала ли я, насколько чудовищен мой поступок? И был ли он столь ужасен? Не знаю. За все месяцы беременности и за долгие годы после того, как родилась дочь, у меня не возникало ни сомнений, ни сожалений. Как можно было притворяться, что любишь одного человека, и в то же время носить в своей утробе ребенка, чьим отцом был совсем другой человек – тот, кого любишь по-настоящему? Но в жизни, понимаешь, все очень редко бывает так просто – либо черное, либо белое, и у каждого цвета есть множество разных оттенков. Мне вовсе не составляло труда быть с Августо ласковой и нежной, потому что я и правда его любила. Иначе, не так, как Эрнесто - не так, как женщина может любить мужчину, а скорее, как сестра может любить немножко занудного старшего брата. Будь он груб со мной, я могла повести себя иначе – тогда мне и в голову не пришло бы родить ему ребенка и жить с ним под одной крышей; но он был всего лишь убийственно предсказуем - а в остальном, по сути, был нежным и добрым человеком. Он мечтал о ребенке, и я была рада подарить ему дочь. По какой причине я должна была рассказывать ему правду? Я могла поломать жизни трех человек – или так, по крайней мере, мне казалось тогда. Теперь существует свобода выбора, разводы и расставания в порядке вещей – и то, что я сделала, может показаться чудовищным; но в те годы, в то время, когда со мной все это происходило, моя история была вполне рядовой - не хочу сказать, что внебрачный ребенок был в каждой семье, но весьма нередко замужняя женщина делалась беременна, и отцом ребенка не был ее муж. И что потом? Как и в моем случае, абсолютно ничего. Ребенок появлялся на свет, его воспитывали наравне с другими детьми, и он вырастал, ни о чем не ведая. Семья в те годы имела незыблемые основы, их не могла поколебать такая малость, как внебрачный ребенок. Вот и твоя мать, едва появившись на свет, стала нашей с Августо дочерью. Мне казалось, главное, что Илария - плод любви, а не скуки или случая. Я думала, это разрешит любые трудности. Как я ошибалась!

Однако поначалу все текло гладко, без потрясений. Я жила для дочери и была (во всяком случае, как мне казалось) нежной и преданной матерью. Мы сняли дом на Адриатическом побережье и стали проводить там теплые месяцы лета и осени. Каждые две или три недели Августо приезжал к нам на выходные.

Там на пляже Эрнесто впервые увидел свою дочь. Естественно, он притворился совершенно посторонним человеком, и, прогуливаясь, «случайно» проходил рядом с нами; потом он садился неподалеку под навес и оттуда, когда Августо не было рядом, делая вид, что читает книгу или газету, наблюдал за нами много часов подряд. По вечерам он писал мне длинные письма, рассказывая обо всем, о чем думал в те минуты, что чувствовал, что видел. Тем временем его жена родила еще одного сына, он перестал работать летом в санатории в Порретте и открыл собственный врачебный кабинет в родном городе, Ферраре. В первые три года после рождения Иларии, за исключением тех «случайных» встреч на пляже, мы с Эрнесто почти не виделись. Я целиком посвящала себя дочери, просыпаясь по утрам с радостной мыслью, что она есть у меня – при всем желании я не могла бы посвятить себя ничему и никому другому.

В наше последнее лето на море, незадолго до того, как мы расстались, Эрнесто и я условились вот о чем. «Каждый вечер, - сказал Эрнесто, - ровно в одиннадцать, где бы я ни был и что бы ни делал, я выйду на улицу и найду в небе Сириус. И ты обещай мне, что поступишь так же – и тогда, даже если мы будем за сотни миль друг от друга, много лет не сможем видеться и получать вестей друг о друге, – все равно там, в небе, в мыслях, мы встретимся и будем рядом». Потом мы вышли из комнаты на балкон и Эрнесто, водя пальцем по небу, показал мне Орион и Бетельгейзе, а между ними - Сириус.

12 декабря

Этой ночью я проснулась, оттого что звонил телефон. Пока я сообразила, что к чему, пока поднялась и подошла, телефон замолчал. Но я все-таки подняла трубку и проговорила сонным голосом: «Алло, алло». Нажав на рычаг, я опустилась в кресло. Это была ты? Кто еще мог звонить в такое время? Меня потряс этот звук в ночной тишине дома. Мне вспомнилась одна история, которая приключилась с моей знакомой пару лет назад. Ее муж тяжело болел; в больнице, где он находился, правила были строгие, и в тот день, когда он умер, ей не позволили быть с ним рядом. Ее мучила мысль о том, что она не смогла с ним проститься, и она лежала без сна в темноте своей комнаты, когда вдруг зазвонил телефон. Моя подруга удивилась: неужели кто-то решил выразить соболезнования в такой поздний час? Подойдя к телефону, она увидела, что от аппарата исходит тусклое свечение. Она подняла трубку, и ее охватил ужас – сквозь шум и помехи, невероятно далекий и уставший голос произнес: «Марта, я хотел с тобой попрощаться…» То был голос ее мужа. Едва он проговорил эти слова, в трубке послышался звук, похожий на сильный порыв ветра; потом связь оборвалась, и наступила глухая тишина.

Тогда, разумеется, я просто пожалела подругу, решив, что от сильных переживаний у нее разыгралось воображение. Какая нелепость, думала я, неужели ушедшие в мир иной станут общаться с нами по телефону. И все же, та история, должно быть, оставила во мне след. В глубине души – очень глубоко, в той части моего существа, которое может поверить во что угодно, даже в чудо – я все еще надеюсь, что рано или поздно во тьме ночи кто-нибудь позвонит мне и передаст вести из мира иного. Я похоронила дочь, мужа, и человека, которого любила больше всех на свете. Они умерли, их больше нет, и все же я продолжаю вести себя так, словно пережила кораблекрушение. Течение вынесло меня на берег, я очнулась – и оказалось, товарищей моих нигде нет. Когда лодка перевернулась, я потеряла их из виду; возможно, они утонули – и это почти наверняка, – но может, они еще живы. С той поры прошли месяцы и годы, а я все приглядываюсь к соседним островам в надежде увидеть струйку дыма, сигнальный огонь – хоть какой-то намек на то, что мы все еще живем под одним небом.

В ночь, когда погиб Эрнесто, я проснулась от сильного шума. Августо включил свет и крикнул: «Кто здесь?» В комнате никого не было, все было на месте. Лишь утром, открыв дверцу шкафа, я обнаружила, что полки в нем обвалились и белье, чулки, шарфы лежат внизу в беспорядочной куче.

Теперь я могу сказать: «В ту ночь, когда умер Эрнесто», - но тогда мне об этом не было известно; накануне пришло его письмо, я и мысли не допускала, что такое могло случиться. Я подумала только, что деревянные нагели отсырели и полки, которые держались на них, обвалились под тяжестью белья. Иларии было четыре года, незадолго до этого она начала ходить в садик, и жизнь нашей семьи вошла в спокойное русло. В тот день, посетив собрание клуба любителей латыни, я отправилась в кафе, чтобы написать ответ Эрнесто. Через два месяца должна была состояться конференция в Мантуе, и тогда мы надеялись увидеться снова. По дороге домой я отправила письмо. Ответ обычно приходил через неделю, но его не было ни семь дней, ни месяц спустя. Мне еще не доводилось ждать так долго. Сначала я подумала, может, ошиблись на почте; потом – что, наверное, он заболел и не бывает на работе, и поэтому не может забрать письмо. Через месяц я написала ему короткую записку, но и на нее не пришло ответа. С каждым днем я чувствовала, что силы оставляют меня, что я держусь едва-едва - как дом, в основание которого проникла вода: вначале она сочилась понемногу, лишь смачивая фундамент, но постепенно пробила себе дорогу и однажды хлынула потоком, превратив цемент в мелкий песок; фасад еще держался, и на первый взгляд все было полном порядке – но я-то знала: стоит тронуть его пальцем, и он обрушится, как карточный домик.