Волшебный лес

Но вот солнце скрылось, на его месте взошли Плеяды; наползала тьма, и морские водоросли казались черными. Аполлодор еще ухитрился разглядеть на стволе дерева запоздалых муравьев. Я различал ручейки прибывающей и убывающей воды, когда волны накатывали на песок.

Мы ждали. Луна взошла на горизонте, она была больше обычного, вспухшая и красная — ни дать ни взять раскаленный камень.

Антисфен сказал, что чем дальше мы продвигаемся, тем ближе становится к нам луна, поднимающаяся из таинственных лабиринтов моря.

Панеций тоже взглянул на луну, задумчиво повертел длинным клювом.

— О-о! — сказал он. — Мы на верном пути.

Мы уютно устроились среди ветвей фигового дерева. На луне хорошо были видны выступы и темные прогалины, можно было подробно рассмотреть ее, а от ее краев лился свет, широкой полосой перерезавший морскую гладь.

— В Камути такого не увидишь, — заметил Аполлодор.

Между морем и луной лежали дископодобные пространства, четко разделявшие эти две стихии; окрест, сколько хватал глаз, простирались песчаные дюны и струился лунный свет.

Антисфен предложил нам продолжить путь, раз налицо имеется столько полезных указаний, облегчающих нам дело.

— Скорее в путь! — восклицал он. — Не будем расслабляться!

Мы оставили позади фиговое дерево и полетели вдоль лунной дорожки, которая разматывалась серебристой лентой, а в просветах иногда виднелся остров Пантеллерия.

Вот, подумал я, уже второй раз приходится лететь через море, и опять все с той же целью, но только теперь от самого моря мне не требовалось ничего, разве только верный след, который привел бы меня туда, наверх, в новый, неведомый мир, где предположительно затерялась Тоина.

— О Тоина! — вздохнул я.

Никто меня не услышал, мы летели на большой скорости, против волн. И тут Панеций, разразившись визгливым смехом, заявил, что мы тут любуемся луной, вечно всплывающей из морских глубин, а луна-то, если вдуматься, вовсе не далекая и странная область земли, вовсе не континент, сонно блуждающий в пространстве, а просто колобок из муки, сыра и масла, нехитрая сельская еда.

— Что ты сочиняешь? — откликнулся Антисфен, летевший рядом со мною.

А Панеций, визжа и смеясь, сказал, что мы наедимся вволю, как только доберемся туда.

Мы летели очень быстро еще и потому, что дыхание моря наполняло ночь прохладой. Рыб видно не было, наверно, мы не могли их разглядеть с нашей высоты, а по волнам пробегала обманчивая мелкая рябь.

— Где остановимся? — спросил Аполлодор.

Мы опустились на остров, где над темной низиной, заросшей ежевикой и кактусами, возвышался гребень горы. Посмотрев на небо, мы рассчитали дальнейшее направление полета по луне — она все еще была далеко.

Антисфен, задрав голову, говорил, что на этаких высотах уже нельзя определить, где верх, а где низ, поскольку вселенная тождественна себе во всех своих областях.

А Панеций отстаивал свою теорию луны-лепешки, пригодной лишь к тому, чтобы клевать ее и с боков и посредине; он приплясывал в воздухе, веселый, живой, неутомимый, ухитрявшийся перепрыгивать из верхнего слоя воздуха в нижний.

Мы летели всю ночь. Луна зашла с противоположной стороны, но мы знали, что она снова взойдет там, впереди, где горизонт перед рассветом стал белеть.

— Пора отдохнуть, — посоветовал Антисфен.

И, остановившись посреди круга, который он очертил взмахами крыльев, он указал нам атолл, смутно видневшийся невдалеке внизу.

Там нас ждало необычное приключение. Мы парили в воздухе, слегка раскачиваясь то вперед — при взмахе крыльев, то назад — от дувшего нам навстречу бриза. Мы вознесли хвалы небу, когда увидели на острове леса, тропинки, быстрые реки, казавшиеся темно-лиловыми в неверном свете зари.

— Как здесь чудесно, — заметил Аполлодор.

Чтобы размяться, мы не спеша облетели этот клочок земли, окруженный скалистой грядой и весь потонувший в густом тумане.

Панеций пел, как поют дятлы, подражая разным птицам; стремительно пролетая между нами, складывал одно крыло, чтобы показать свою удаль и чтобы другим крылом тут же чиркнуть у нас под хвостом.

Мы опустились в рощицу, где среди крохотных озер суетливо носились стрекозы и водяные птицы. Отыскали себе большой куст боярышника, забрались в него (боязливый Аполлодор попросился в самую середку), и я не в силах описать вам, как радовались мы этому желанному пристанищу.

Проспали мы долго. Поутру позавтракали рыбами, равнодушно высунувшими головы на поверхность озерца: глупые, они не знали, что, помимо их однообразных и холодных игр, от века неизменных, у них на острове может происходить и что-то еще, что-то совсем новое. Лучше всех с этим управлялся, конечно, Панеций — он мгновенно хватал длинным клювом рыбешку, испуганно трепыхавшуюся в воде, затем глотал ее.

— Что за блаженство! — говорил дятел.

Аполлодор летал над озером и почти что прыгал по его поверхности — просто ради удовольствия окунуться в воду.

Подкрепившись, мы полетели обследовать остров — теперь нам было достаточно одного мощного взмаха крыльев, чтобы потом по инерции нестись дальше, и довольно далеко. Антисфен заметил обширный лес, где слышалась непонятная возня и равномерный шорох ветвей. В этом лесу чувствовалась некая размеренность, это-то и привлекло наше внимание.

Мы опустились туда. Я первым нырнул в гущу ветвей, друзья последовали за мной; нелегко было пробраться через хоровод листьев — осень шла к концу, и листья осыпались то редко, то часто, но все, кружась, слетали в одном направлении.

— Гляди, гляди! — крикнул Аполлодор; он был маленький и без труда шнырял с дерева на дерево.

Я всмотрелся, насколько это было возможно. И увидел, что на ветвях деревьев, особенно пробковых дубов, красовались странные каракули, изображения, причудливые и непонятные письмена — думаю, они были выведены соком трав или алым порошком кармина.

Наконец мы выбрались на поляну, всю изрытую кротовьими норами; маленькие птички прилежно перетаскивали какой-то груз на стволы и на верхушки сосен.

— Куда мы попали? — спросил Панеций, описывавший широкие круги над поляной.

Наше появление смутило птичек, они спешно укрылись в ветвях деревьев на опушке.

— Кто вы? Что вам? — крикнул птенчик по имени Лот.

Не спускаясь на землю, мы спросили, где находимся; нам ответили: на землях Новилка.

Хозяин, предупрежденный Лотом, не замедлил явиться; у него была престранная манера летать, то и дело снижаясь, а затем сразу взмывая вверх.

— Добро пожаловать в мой сад, — сказал он.

У него было темное оперение и живые быстрые глаза.

Не так-то легко преодолеть море и добраться до этого острова, сказал он нам; разве что тут помогла судьба или направление ветра, угаданное заранее.

— Прошу, — сказал он.

И показал нам кусты и деревья, чьи стволы, если поглядеть на них сверху, были разноцветными, а ветви, еще полные листьев, были выщипаны в определенных местах. Когда Новилк пролетал мимо, маленькие птички и кроты приветствовали его громкими криками, хлопаньем хвоста о землю и другими знаками восхищения.

Пролетая меж ветвей эвкалипта, Антисфен спросил, для чего, собственно, он исчертил знаками большую часть этого леса, куда мы углублялись, — его тускло-зеленый неприветливый свод уже нависал над нами. Новилк ответил, что заносил на кору свои мысли, воспоминания, все изменчивое и несуразное, что приносит с собою время, для того чтобы создать из этого бессмертное произведение.

Мы не стали осматривать весь сад. Аполлодор что-то щебетал — то ли дивился словам Новилка, то ли не верил ему.

Мы решили провести несколько дней на острове, так как ночи стояли сырые, по небу носились рваные облака, временами скрывавшие от нас луну.

Там было хорошо, легко было прокормиться желудями, лисятами, козьим сыром (Панеций и Аполлодор обожали его), мелкими перелетными птицами. Но маленьких птичек и кротов из сада мы не трогали.

Перед расставанием Новилк рассказал нам о своих творениях, написанных на деревьях, и о способах чтения; устойчивый способ состоял в том, чтобы двигаться вверх по стволу, описывая виток за витком; для второго, воздушного способа надо было неторопливо кружить возле дерева.