Все романы (сборник)

Он ничего не испортил. Это был просто чудесный фермерский дом приветливый, милый, мирный, утопающий в зелени фруктовых деревьев и до старинной черепичной крыши увитый гирляндами ползучих роз и жасмина, жимолости и ломоноса.

На мгновение ее глаза затуманились. Отец полюбил бы этот дом. И она тоже полюбила бы его, если бы еще могла что-нибудь любить.

Дом принадлежит Генри. И для нее он может быть только тюрьмой. Ее сердце снова оледенело.

Они вошли в дом. Он что-то говорит. Надо слушать, надо придумать подходящий ответ.

— Любимая, если тебе захочется что-нибудь изменить, только скажи. Здесь все твое.

Все, кроме ее собственного тела. Но ведь он сказал это от чистого сердца. Ей было легко ответить:

— Вряд ли мне захочется что-нибудь менять — во всяком случае из того, что я уже видела. Здесь все так прекрасно!

Зачем, зачем она это сказала? Ведь нетрудно было догадаться, что снова начнутся поцелуи и объятья.

Беатриса надела свои самые грубые башмаки и накинула на плечи шаль.

Генри ждал ее, чтобы показать ей всю усадьбу. Он хотел сделать это в утро их приезда, но она попросила у него разрешения провести первый день в доме. «Я многому должна научиться, — сказала она, — и хочу все делать постепенно».

Вчера она встала рано и целый день изучала дом, разбиралась, как ведется хозяйство, и знакомилась со слугами. После ужина она достала записную книжку с карандашом и тщательно занесла в нее, какое жалованье получают слуги, что и по какой цене надо покупать, какие запасы есть в кладовой, а также все пожелания Генри относительно расходов по дому. Он пришел в восторг от добросовестности, с которой она отнеслась к своим новым обязанностям, но теперь настало время показать ей свои сокровища.

Октябрьское утро было великолепно, и когда она увидела изумрудный после долгих дождей выгон, а за ним сад с румяными яблоками, на ее губах появилась улыбка, в которой не было горечи. Впервые она сама повернулась к мужу.

Через выгон и заливные луга они прошли к речке, которая струилась под развесистыми старыми ивами среди густой чащи ежевики и усыпанного багряными ягодами шиповника. От кувшинок остались только листья, но боярышник еще не отцвел, а среди осоки там и сям голубели незабудки.

Назад они пошли через рощицу, чтобы она поглядела гигантские вязы, на которых гнездились хлопотливые грачи. Потом он повел ее на скотный двор, познакомил с управляющим и с улыбающимися работниками и показал ей амбар, конюшни и коровник. Он радовался, видя, что ее любовь к животным не ограничивается породистыми лошадьми и комнатными баловнями. Ей, по-видимому, нравились все четвероногие существа, даже Бабуся — огромная старая свинья, которая, похрюкивая, блаженствовала в пролитых помоях, взирая на мир умными глазками, прячущимися за буграми сала.

— Ей, наверное, тяжело таскать на себе столько жира, но у нее совсем не такой глупый вид, как я ожидала, — заметила она.

— Глупый вид! — смеясь, повторил он. — Попробуй-ка за ставить ее сделать что-нибудь, чего она не хочет! Увидишь, какая она хитрюга. Правда, старушка?

Он нагнулся и ласково почесал чудовищную тушу за ухом.

А ведь он по-настоящему любит животных, удивилась Беатриса.

В течение следующего часа она с еще большим изумлением обнаружила, что и животные любят его.

— Я со всеми познакомилась? — спросила она, узнав клички, погладив и похвалив каждую лошадь, корову, собаку и кошку в усадьбе.

Генри улыбнулся. Лучшее он приберег под конец.

— Со всеми, кроме одного. Он вон там.

В его голосе зазвучала сдержанная гордость любящего отца.

— С ним приходится быть осторожным. Характер у него дьявольский.

Он отпер дверь отдельного хлева, очень светлого и безукоризненно чистого. Там стоял огромный красный бык с кольцом в носу и цепью на шее.

— Настоящий тисдейл. Отец привез его из Нортумберленда еще теленком. Во всем графстве нет второго такого красавца.

— Но… его всегда приходится держать взаперти?

— Нет. Мы каждый день выводим его гулять на цепях, а когда есть кому за ним присмотреть— пускаем пастись на западный выгон. Но это можно делать только изредка.

— Почему?

— Эти крупные нортумберлендские быки очень легко возбуждаются. А кроме того — слишком сильны. За ними нужен глаз да глаз.

— Но если они так опасны, зачем их держать?

— Милая, да ведь это лучшие производители в Англии. Посмотри, какие плечи! Не подходи так близко — он тебя еще не знает. Как поживаешь, старина?

Мухи досаждают? Ну, ну, ничего.

Он шагнул в узкое пространство между рыжевато-бурым боком и стеной и принялся поглаживать могучую шею быка. Беатриса почувствовала, что ее сердце забилось чаще.

— Генри, а это не опасно?

— Для меня — нет. Никому другому он этого не позволит. Но мы с ним друзья, а, старик?

Он медленно поглаживал животное вдоль хребта. Бык не торопливо повернул голову, кося круглым глазом, моргая и тихо посапывая.

— Слышишь? Он любит, когда его почесывают. Знаю, милый, знаю. Я… А, рыжий дьявол, вот ты как!

Он быстро отскочил, потому что посапывание слегка изменилось и бык чуть заметно задвигал плечом.

— Ты видела? С ним надо держать ухо востро. Он одни раз уже пробовал проделать со мной эту штуку. Она дрожала.

— Что случилось?

— Он пытался оттеснить меня вперед. А потом мотнул бы головой и в одну секунду проткнул бы мне грудь вот этим рогом. Его, наверное, рассердило незнакомое лицо. Эти бестии очень коварны. Говорят, слоны-самцы тоже такие… Любимая, что с тобой? Бедняжка моя, ты побелела как полотно.

Он бросился к ней, чтобы поддержать ее, но она отшатнулась н оперлась о стену.

— Нет… Пустяки. Пожалуйста, выйдем на воздух. Здесь… так душно.

Он был взволнован, огорчен и смиренно просил прощения. Это он виноват.

Ему следовало бы сообразить, что бык се напугает. А кроме того, она, должно быть, очень устала — он слишком долго водил ее по усадьбе.

Она молча шла рядом с ним. К счастью, он не может догадаться, что привело ее в ужас.

Когда бык повернул голову, она вдруг увидела, что он похож… Не на Генри. Не на Генри, каким он был в эту минуту, а на Генри под фонарем пристани в Брайтхелмстоне. Рыжеватые волосы, низкий лоб, широко расставленные глаза; и рот… животный, плоский и жадный. Словно они братья.

Бык приближается, как в кошмаре… И нельзя бежать…

— Наверное, я немного устала, — сказала она.

Утром в воскресенье Беатриса вместе с мужем отправилась в приходскую церковь Бартона. Он гордо и немного смущенно подвел ее к скамье Телфордов, рядом с плитой, на которой были начертаны имена его родителей. На секунду он преклонил колени, подобающим образом закрыв лицо руками, потом аккуратно расправил полы своего кафтана, уселся и стал смотреть на входящих. Глаза большинства присутствующих были устремлены на молодоженов; а сам Генри исподтишка поглядывал на огороженную родовую скамью Денверсов. Несколько второстепенных светил местной династии усаживались на свои места, по лорд Монктон был в отъезде, и широкая парчовая подушка властной самодержицы тоже оставалась пустой. Причетник шепотом сообщил, что ее сиятельству немного нездоровится и она не сможет почтить своим присутствием сегодняшнее богослужение. Генри начал молиться, чувствуя неожиданное облегчение: общество пока подождет со своим приговором. Никто не рискнет высказывать свое мнение, пока деспотичная старуха, которая делает погоду в западном Уорикшире, не выскажет своего.

Он бросил на Беатрису ободряющий взгляд, но она витала где-то в облаках. Благоговейно рассматривая величественный нормандский свод, некогда венчавший монастырскую часовню, она не замечала того, что происходит на земле. Ему пришлось объяснить ей вес по пути домой, но и тогда она, казалось, не сразу поняла его.

Три дня спустя весь Бартон пришел в смятение оттого, что на дороге, ведущей к дому, показалась громоздкая карета Монктонов. Вдовствующая графиня оправилась от последнего вполне заслуженного приступа печени и теперь готовилась сдержать данное сестре обещание: обласкать осиротевшую — и более чем осиротевшую — дочь их старого друга.