Высшая мера

— Ты просыпаешься, потеряв всякую надежду? — спросила я.

— Да, меня что-то мучает, я пока не знаю что, но мучает. Как и тебя. — Он повернулся ко мне. Спросил серьезно: — Что же нас мучает?

— Перестань! — проворчала я. — Мне простительно, я старуха, а ты еще слишком юн для суеверий.

Игорь улыбался, кивал головой, потом вдруг предложил:

— А давай я тебя прокачу на мотоцикле!

На мотоцикле? Я замахала руками, запричитала, но он оказался упорным человеком, и через полчаса мы с ним покатывались со смеху. На меня из зеркала глядела старуха в коричневых лыжных шароварах, на носу очки, а голова утонула в красном мотоциклетном шлеме.

Был теплый весенний вечер, всюду полно народу, и от меня требовалось немало мужества, чтобы на глазах у публики пересечь в своем чудовищном виде двор и взгромоздиться на мотоцикл. Но чего не сделаешь ради любимого!

— Я тебе покажу наш мотобродвей! — крикнул Игорь, набирая скорость. — Там пацаны катают своих девчонок, а я прокачу бабушку. — Внук вел мотоцикл уверенно и плавно, и я, сидевшая вначале как окаменевший будда, понемногу расслабилась, даже покачалась по-хулигански из стороны в сторону, ничего не произошло, — с сытым стрекотом машина мчалась вперед. Незаметно мы выскочили на широкий зеленый проспект.

— Смотри! — крикнул мне Игорь.

Смотреть действительно было на что. Нас тотчас обогнали три мотоцикла, и я перехватила удивленные взоры, обращенные на меня. Игорь явно был новичком, но его разглядывали мельком, не уделяя должного внимания, зато я поражала мотогонщиков. Особенно пассажирок. Сначала они просто глядели, то отставая, то обгоняя нас снова. Потом стали переговариваться. Я решила сломать стену отчуждения, и когда новая парочка поехала рядом с нами, разглядывая меня, я выкинула вбок одну руку и громко крикнула им:

— Не уверен, не обгоняй!

Игорь расхохотался, поддал газу, мы рванулись вперед, оторвались от любопытных.

Никогда не приглядывалась к весенней Москве, а оказалось, ее дальние бульвары запружены мотоциклами. Они проносились мимо нас цветными, размазанными скоростью пятнами, устраивали разноголосые спевки перед светофорами, юркали среди машин, и мне становилось страшновато за лихих гонщиков.

Неожиданно Игорь свернул в сторону и понесся к центру. Мелькали знакомые дома Садового, я узнала забор зоопарка, крутой, с ходу, поворот, угол сквера, скамейка. И вот мы стоим возле нее…

Со скрипом — в прямом, не переносном смысле слова — перебираюсь с задней подушки «Явы» в удобное ложе садовой скамьи, озираюсь, и сердце мое, раскачиваясь, начинает бить в набат.

— Ба, — позвал Игорь, — ты узнаешь?

Узнаю ли я? Почти сорок лет прошло с тех пор, как я уехала из Москвы, увозя от тяжкой памяти Сашу и Алю. Сорок, а будто вчера.

Еще бы не помнить!

Но Игорь-то, откуда знает он? Я спросила. Отец, Саша. Однажды, когда Игорь был маленьким, они пошли в зоопарк, и Саша показал сыну дом, где мы жили раньше.

— И ты запомнил? — удивилась я.

— Не только, — ответил он.

Я повернулась к Игорю, он смотрел на меня удивленно и ласково.

— Прошлым летом нашел старика, который вас помнил. — Внук разглядывал меня, словно маленькую напроказившую девчонку, потом сказал негромко: — Ба! Зачем ты скрываешь?

Я складывала буквы ледяным, непослушным языком:

— Им сказал?

Он словно всхлипнул — коротко рассмеялся:

— Нет!

Я молчала, потихоньку приходила в себя. Отступать некуда. Но может ли хранить тайну мальчик?

Тайну? Я берегла ее множество лет. Страдала, бывало, отвергала, сомневалась в ней, ее нужности, и все же молчала, не могла рассказать. Единственно — Марии, сердобольной спасительнице моей, сказала в тяжкий какой-то миг, разделила ношу на двоих. Но Мария жизнь прожила, а Игорь — мальчик.

— Я ведь все знаю, — подтолкнул он меня. — Ты только объясни.

Будто слышит мои сомнения.

Действительно, знает.

— Чур, уговор, — говорю я. — Им ни слова.

— Никому, — отвечает внук, смотрит на меня блестящими глазами, и я вздыхаю: верю ему, как Марии.

Нужна ли безмерная любовь? Уничтожающая все, даже счастье?

Итак, Женя и я, всегда Женя и я, хотя мне выпало появиться на свет четвертью часа раньше.

Мы не близнецы, а двойняшки. Родились вместе, а совершенно не похожи, она в маму, я в отца, — сколько чудес на свете! Может, поэтому, всегда и во всем, сначала — Женя, потом — я. Ну мне, старшей, на роду написано во всем уступать.

Женя, Женечка! Так получилось и во взрослой жизни — ее освещали лучи внимания, сперва родительского, потом окружающих. Бывает, сестры и братья, став взрослыми, не дружат, мы не просто дружили, любили друг друга. Слишком уж многое связывало нас, чтобы дуться друг на друга по каким-нибудь житейским пустякам.

Пятнадцатилетними, ощущая нежное приближение девичества, мы мечтали о необыкновенной любви. Как многое другое, она выпала на долю Жени.

Женечка выскочила в девятнадцать! И когда! В сорок втором. Январь, немцев только отбили от Москвы, лютая стужа, голодуха, а она является поздно ночью. И не одна — за нею чернобровый военный, майор, геройская звездочка. Родители погибли всего месяц назад, от одной бомбы, рыли противотанковые рвы, и мы еще не очухались от горя, плакали вечерами, спрашивали друг дружку, как жить, и вдруг на пороге розовая от мороза Женька — глаза сияют. По праву старшей я хлопотала, как мать, накрывая стол, робея перед героем, мучительно соображая, каким образом вести себя, такая же девчонка, что и Женька, только старше на четверть часа. Мне следовало приструнить Женю, уберечь от необдуманного шага — знакомство длиною в день, и он — Герой, это не только хорошо, но и опасно — избалован славой, а значит, женщинами.

Летчика звали Андрей, он только что выписался из госпиталя, еще прихрамывал, принес с собой спирт, мы праздновали победу под Москвой, и, честно признаться, у меня кружилась голова, когда Женя поманила пальцем от двери. Мы вышли в коридор.

— Сонечка, голубушка, — прошептала разгоряченная Женька, — я выхожу замуж!

— Когда?

— Сейчас, немедленно! И прошу тебя, милая, — ее лицо светилось ликованием, наивностью, чистотой. — Прошу тебя!

— Что ты просишь? — не поняла я.

— Ну пойти, — смущаясь, сказала Женя. — Погуляй, понимаешь!

— Одумайся! — зашептала возмущенно я. — Ты видишь его один день, мыслимо ли, может, у него и семья есть.

— Все равно, все равно, все равно! — смеялась Женя, качая головой. — Ты же веришь в необыкновенную любовь! С первого взгляда!

— Ты пьяна, одумайся! — Я пыталась взять Женю за руку, отвести хотя бы на кухню, уговорить там, в синей предутренней тишине, но она вырвалась, хихикнув, юркнула в дверь, выскочила оттуда с моей шубейкой, кинула ею в меня, воскликнула тихонько:

— Вот увидишь, все будет хорошо, и он любит меня!

Я вышла на мороз, прислонилась к водосточной трубе, разревелась белугой, размазала слезы по лицу и пошла по Москве, Несколько раз меня останавливали патрули — в городе действовал комендантский час, слава богу, что у меня был пропуск — мы с Женькой служили медсестрами в госпитале.

Какая же она, какая, возмущенно судила я. Еще вчера мы не знали, как нам жить без мамы и без отца, и вдруг в такое время — замуж, точно в воду с обрыва.

Я будто споткнулась: может, от отчаяния. Но разве любят от отчаяния? Нет. С Женькой что-то случилось серьезное. Это как стихийное бедствие.

Обиженная сестрой, ее глупой выходкой, эгоизмом и, главное, тем, что такое важное решение она приняла без меня, я вернулась лишь к вечеру, после работы, выяснив в госпитале, что сестра срочно получила отгул.

Меня встретили как царицу — поцелуями, лаской, вниманием.

— Вы нас извините, — взял слово Андрей, добродушно, открыто улыбаясь, — но я ведь завтра возвращаюсь в часть.

Ну вот! Меня просто перевернуло. И я пошла на абордаж.

— Вы женаты?

— Нет! — Андрей смеялся до слез, а я сгорала от стыда, уговаривая себя: между прочим, это еще ничего не значит.