Мать выходит замуж

— Да, подумай, я такая большая и сильная и должна сидеть дома с этими негодниками. А их все не забирают, — вздыхает соседка.

— Почему старик такой сгорбленный? Он настоящий? — спросила я вдруг у матери. Сторож не выходил у меня из головы.

— Настоящий? Ну еще бы! Это чудесный старик. У него наверняка кое-что припрятано на дне сундука. Тридцать лет простоял он у доменных печей в Лоторпе и получил за это медаль. Все доменщики такие скрюченные от долгой работы у печей, — рассказывает мать больше для соседки, чем для меня.

— Хм, да-а-а, — равнодушно подтверждает соседка.

Некоторое время мы идем молча.

— Неужели все закрыто? Я так хочу есть, — признается мать.

— Только пивные открыты, — говорит соседка.

— Да? А можно там купить бутербродов? С нами ведь девочка, так что никто худого не скажет… Если бы мы были лучше одеты, можно бы пойти в Стремхольмен, — продолжает она. (Так назывался роскошный ресторан на островке посреди реки Муталы; там всегда играл большой оркестр, а люди сидели и пили пунш.)

— Упаси бог, я там никогда не бывала, — сказала соседка.

Но я-то ходила туда однажды с матерью и отчимом, еще до того, как они поженились, и теперь просто дрожала от страха, что мать все-таки потащит туда соседку. На кого она похожа! В этой шляпке! А там так светло! Так много красиво одетых людей! И какие люди! А прислуживают такие красивые господа! В тот раз нас обслуживал очень милый господин. Он предложил нам фруктовый сок, пирожные, а мне подарил апельсин.

— За твои красивые глаза, — сказал он мне, совсем как взрослой.

— Не очень-то он умен, — заметил отчим и быстро расплатился. Он чувствовал себя не в своей тарелке. Уж слишком любезен был со мной и с матерью официант.

— Нет, в Стремхольмен мы не сможем пойти, — говорит мать, украдкой поглядывая на шляпку соседки. Сама она без шляпы, косынка соскользнула с головы, и от этого она стала еще красивее.

На церкви святого Эммануила часы пробили половину двенадцатого, и соседка сказала, что надо торопиться, иначе и пивные закроются.

Наконец мы добрались до кафе у самого въезда в Салтенген.

— Сейчас здесь свободно, но в двенадцать придет смена, так что лучше садитесь в кухне, — сказала нам хозяйка.

— Мы задержались на работе и очень голодны. Можете вы нам дать что-нибудь поесть? — спросила мать.

— Конечно, у нас ведь приготовлено к приходу смены.

И началось настоящее праздничное пиршество: жареный картофель, мясо с луком, хлеб с маслом, сыр, квас, чернослив и молоко!

Толстуха соседка ела с такой жадностью, что чуть было не подавилась. Без передышки опустошала она тарелку за тарелкой.

— Надо воспользоваться случаем, — шепнула она матери, — все равно стоить будет столько же.

Мать не ответила. Она и ела немного. Теперь она побледнела и выглядела усталой. Муж хозяйки, который нам прислуживал, очевидно привык видеть голодных людей и спросил, не хотим ли мы еще чего-нибудь.

— Только попросите, — сказал он. — У нас люди могут есть сколько хотят. Портовые рабочие считают, что это правильно. И они никогда не съедят лишнего, — тут он посмотрел в сторону соседки. — Мы не распределяем еду порциями, слишком уж это казенно. Каждый сам накладывает себе. Будете пить кофе?

Соседка взяла кофе, а мы с матерью отказались.

Часы пробили двенадцать. С улицы послышались голоса, смех. Это пришли грузчики — в порту кончилась смена.

— Может быть, и твой муж с ними? — спросила мать у соседки.

— Нет, нет. Он теперь не на постоянной работе. А эти грузчики — постоянные. Они все организованы, — ну, в общем социалисты. Мой муж говорит, что хозяева не любят, когда рабочие организованы.

Мать взглянула на нее чуть насмешливо, но промолчала.

— Мы бы хотели расплатиться, — обратилась она к запыхавшемуся, вспотевшему хозяину, когда он вбежал в кухню, чтобы наполнить огромную миску.

— Сейчас! Сейчас!

— Давайте удерем, — сказала соседка. — Ты ведь предлагала заплатить? Сами виноваты, что не брали, им и сказать будет нечего.

Я готова была с ней согласиться.

Мать сделала вид, что не слышит. Соседка поднялась; она съела слишком много и то и дело икала.

Мать открыла свой кошелек, в нем лежало четыре десятки.

— Боже мой! — воскликнула соседка. — Как много ты заработала! Теперь вы сможете жить припеваючи целый месяц.

— Есть дырки, которые надо заткнуть, — сказала мать.

Подошел хозяин:

— С вас две кроны.

Соседка многозначительно покачала головой. По ее мнению, это было слишком дорого.

— Пожалуйста, — мать вытащила одну десятку, — семь крон и пятьдесят эре сдачи.

Соседка изумленно вытаращила глаза.

— Благодарю вас, вы очень, очень добры, — и хозяин кинулся разменивать деньги.

— Ты что, полоумная? Этого хватило бы на целую неделю на мясо, — не выдержала соседка.

В этот момент вернулся хозяин с деньгами:

— Не забывайте нас, и еще раз большое спасибо.

— Не стоит, вы нас превосходно накормили.

— Сюда, пожалуйста, — сказал хозяин и, открыв дверь, выпустил нас на темный двор.

— Я провожу вас и открою ворота. Нам не разрешают обслуживать случайных посетителей, но ведь вы ели на кухне, так что это не в счет. Где вы живете?

— Недалеко от Хольмстада.

— Будьте добры, захватите несколько афиш и расклейте их там, — он бежит в чулан и приносит какие-то листки.

— О чем это? — спрашивает мать.

— Ката Дальстрем и Фабиан Монссон выступят в воскресенье с речами в Оксваллене.

— Хорошо, я расклею, — и мать взяла афиши.

— Вот видишь, они не имели права нас кормить. Могла бы совсем не платить, — не унималась соседка.

— Никто не получает еду бесплатно, разве что украдет, а я не ворую. Конечно, чтобы не умереть с голоду, можно просить милостыню, но сегодня у меня есть деньги. Зачем мне просить, — отрезала мать.

Я поняла, что она начинает злиться на соседку, и изо всех сил сжала ей руку. Молодчина!

— Ката Дальстрем сидела в тюрьме, — сказала соседка, — это опасный человек.

— Вовсе она не опасная. Она друг бедняков, за это и сидела в тюрьме.

— А что она им может дать? Есть у нее деньги?

— Не думаю, друзья бедняков сами ничего не имеют. Но она считает, что люди не станут лучше, если получат деньги, она хочет чего-то другого.

— Ты знаешь ее, мама? — прошептала я едва слышно.

— Я слышала ее однажды, она хорошо говорит.

— Человек не может стать настоящим человеком без денег, — упрямо сказала соседка.

Мы шли по мосту через Салтенгу. Хорошо пахло водой, и было очень тихо. Если бы не соседка, я бы подробно расспросила мать, что это за Ката Дальстрем. Но соседка без умолку болтала всякие глупости и не переставала спорить. Мы с матерью чудесно прогулялись бы по дороге домой, обсудили бы, что нужно теперь купить, раз мать наконец заработала немного денег. Но рядом шла соседка, беспрерывно вздыхала и повторяла, что человек ничего не может сделать, если он не богат.

— Здесь недалеко, в Салтенгене, живет гадалка. Зайдем к ней. У нее можно погадать и ночью. Днем она работает в прачечной, потому что муж у нее болен, — соседка изо всех сил старалась уговорить нас.

Салтенген — это городская окраина, которая пользовалась недоброй славой; склады да несколько жалких лачуг — и ничего больше. Мать остановилась в нерешительности.

— Я знаю, каждому, кто побывал у нее, она предсказала правду.

— Да, интересно попробовать. Сколько она берет? — спрашивает мать.

— Крону с человека, но я ведь могу и просто послушать. У тебя, правда, есть деньги, но на меня не стоит тратиться.

— Ну, раз уж мы вместе, я заплачу.

Этому случаю суждено было стать одним из самых отвратительных воспоминаний моего детства.

Соседка свернула с улицы и повела нас узким проходом, мимо огромных железных складов. Где-то вдалеке горел фонарь.

— Черт знает что! — вдруг сказала мать и остановилась. — Тут ведь ночуют всякие бродяги со своими девками. Еще ограбят, здесь и такое случалось.