Поль и Виргиния. Индийская хижина

Из-за качки с кораблем случилось то, чего боялись: канаты на носу лопнули, и так как судно держалось теперь лишь на кабельтове, то его бросило на скалы в шестидесяти метрах от берега. Общий крик отчаяния вырвался у нас. Поль хотел кинуться в море, но я схватил его за руку. «Сын мой, — сказал я ему, — вы хотите погибнуть?» — «Либо я помогу ей, либо умру!» — воскликнул он. Видимо, отчаяние отнимало у него рассудок.

Доминг и я, чтобы не дать ему погибнуть, привязали к его поясу длинную веревку, держа ее за один из концов. Тогда Поль начал пробираться к «Сен-Жерану» то вплавь, то идя по рифам. Несколько раз у него была надежда достигнуть его, ибо море в своем неправильном движении оставляло корабль почти на суше, так что можно было до него добраться сухим путем; однако вскоре с новой яростью, возвращаясь по своим следам, оно покрывало его громадными валами, которые поднимали всю подводную его часть и отбрасывали несчастного Поля далеко на берег с окровавленными ногами, разбитой грудью, наполовину захлебнувшегося. Едва молодой человек приходил в чувство, как сейчас же поднимался и устремлялся с новым рвением к кораблю, который между тем страшными ударами разбивало море. Тогда весь экипаж, отчаявшись в спасении, толпами кинулся в море на реях, на досках, в клетках для кур и в бочках. И тут все увидели зрелище, достойное вечного сострадания: молодая девушка появилась на палубе «Сен-Жерана», простирая руки к тому, кто употреблял столько усилий, чтобы добраться до нее. То была Виргиния. Она узнала своего возлюбленного по его неустрашимости. Вид этого милого существа, подвергающегося столь ужасной опасности, преисполнил нас горя и отчаяния. Виргиния же с благородной и спокойной осанкой сделала нам знак рукой, как бы посылая нам вечное «прости». Все матросы побросались в воду. На палубе оставался только один, совершенно голый и могучий, как Геркулес. Он почтительно приблизился к Виргинии; мы видели, как он бросился к ее ногам и пытался даже снять с нее одежды; но она, с достоинством оттолкнув его, отвернулась. Тотчас же раздались настойчивые крики зрителей: «Спасите ее, спасите ее! Не покидайте!» Но в ту же минуту водяная гора ужасающей величины упала между Янтарным островом и берегом и с ревом ринулась к кораблю, которому она угрожала своими черными склонами и пенистыми вершинами.

При этом ужасном зрелище матрос один бросился в море, а Виргиния, видя неминуемую смерть, одной рукой придержала платье, другую прижала к сердцу и, подняв вверх ясные глаза, казалась ангелом, направляющим свой полет к небу.

О, ужасный день! Увы! Все было поглощено. Водяной вал отбросил далеко на землю часть зрителей, которых порыв человеколюбия заставил направиться к Виргинии, так же как матроса, намеревавшегося спасти ее вплавь. Этот человек, избегнув почти верной смерти, встал на колени, говоря: «Господь мой! Ты спас мне жизнь, но я охотно отдал бы ее за ту достойную барышню, которая не захотела снять одежды, как то сделал я».

Мы с Домингом вытащили из волн несчастного Поля; он был без сознания, кровь лилась у него изо рта и из ушей. Губернатор передал его докторам, а мы вдоль берега, по нашей стороне, искали — не принесло ли море тело Виргинии. Но ветер внезапно повернул, как это бывает при ураганах, и мы с горестью думали, что не сможем отдать этой злосчастной девушке даже последнего долга.

Мы удалились от этого места, подавленные горем и пораженные все одной утратой, хотя кораблекрушение погубило немало людей. Большинство усомнилось даже в существовании провидения, ибо бывают столь ужасные и столь малозаслуженные несчастья, которые колеблют веру даже мудрого.

Между тем Поля, который начал приходить в чувство, поместили в соседнем доме на время, пока его можно будет перенести в его жилище. Что до меня, то я вместе с Домингом пошел назад, дабы подготовить мать Виргинии и ее подругу к несчастному событию. Когда мы были у входа в долину реки Латаний, негр сказал нам, что море выбросило много обломков корабля на берег противоположной бухты. Мы спустились туда, и первое, что я увидел на берегу, было тело Виргинии. Она была наполовину закрыта песком, в той же позе, в какой мы видели ее погибающей. Черты ее лица не изменились. Ее глаза были закрыты, но ясность все еще была на челе; лишь бледные фиалки смерти смешались на щеках ее с розами стыдливости. Одна рука касалась одежды, а другая, которую она прижала к сердцу, была крепко стиснута и окоченела. Я с трудом высвободил из нее маленькую коробку. Но каково же было мое удивление, когда я увидел, что это был образок Поля, который она обещала ему хранить до тех пор, пока будет жива! При виде этого последнего доказательства постоянства и любви несчастной девушки я горько заплакал. А Доминг колотил себя в грудь и оглашал воздух горестными криками. Мы отнесли тело Виргинии в рыбачью хижину, где поручили его охране бедных малабарских женщин, которые позаботились омыть его.

Пока они исполняли эту печальную, обязанность, мы поднялись к жилищу. Мы застали там госпожу де-ла-Тур и Маргариту за молитвой в ожидании известий о корабле. Как только госпожа де-ла-Тур увидела меня, она закричала: «Где моя дочь, дорогая моя дочь, дитя мое?» Не сомневаясь более в несчастии при виде моих слез и молчания, она внезапно была охвачена удушьем и болезненной тоской; у нее вырвались лишь вздохи и рыдания. А Маргарита воскликнула: «Где мой сын? Я не вижу сына!» — и лишилась чувств. Мы поспешили к ней, и, приведя ее в чувство, я уверил ее, что Поль жив и губернатор позаботился о нем.

Едва она опомнилась, как занялась своей подругой, которая впадала время от времени в продолжительный обморок. Госпожа де-ла-Тур провела всю ночь в этих жестоких страданиях, и по длительности их я заключил, что никакое горе не сравнится c горем матери. Когда к ней возвращалось сознание, она устремляла пристальный и темный взор к небу. Напрасно подруга и я сжимали ее руки в своих руках, напрасно называли самыми нежными именами: она казалась нечувствительной к этим доказательствам старой привязанности, и из ее стесненной груди вырывались лишь глухие стоны.

Как только настало утро, Поля принесли на носилках. Он пришел в чувство, но не мог выговорить ни слова. Свидание его с матерью и госпожой де-ла-Тур, которого я сперва опасался, привело к лучшим результатам, чем все мои прежние заботы. Луч утешения показался на лицах обеих несчастных матерей. Обе они сели возле него, обнимали и целовали его. И слезы их, до сих пор сдерживаемые избытком скорби, впервые полились. Вскоре Поль заплакал вместе с ними. После того как эти трое существ нашли таким образом облегчение горю, продолжительное забытье последовало за судорожным проявлением скорби и принесло им летаргическое спокойствие, похожее действительно на смерть.

Господин де-ла-Бурдоннэ тайно прислал предупредить меня, что тело Виргинии, по его распоряжению, было перенесено в город и что оттуда его перенесут в церковь Апельсинов. Я тотчас же спустился в Порт Людовика, где нашел поселенцев со всех участков, собравшихся для того, чтобы присутствовать при ее погребении, как будто остров потерял в ней все, что было у него самого дорогого. В гавани корабли скрестили реи, спустили флаги и стреляли из пушек через долгие промежутки. Гренадеры открывали похоронное шествие. Они несли ружья опущенными, их барабаны, обтянутые длинным крепом, издавали мрачные звуки, и печаль отражалась на лицах этих воинов, столько раз спокойно встречавших лицом к лицу смерть в бою. Восемь молодых девушек из лучших семейств острова, одетые в беглое, с пальмовыми ветвями в руках, несли тело добродетельной своей подруги, усыпанное цветами. За ними следовал хор маленьких детей, распевая гимны. Далее — все наиболее влиятельные жители острова и власти, позади которых шествовал губернатор, сопровождаемый толпой народа. Так распорядились власти, дабы воздать почесть добродетели Виргинии. Но когда тело ее поровнялось с подножием этой горы, при виде тех самых хижин, чьим счастием была она так долго и которые наполнила отчаянием ее смерть, вся торжественность погребального шествия нарушилась, гимны и пение прекратились, и по всей равнине слышны были лишь вздохи и рыдания. Из соседних селений сбежались тогда молодые девушки, чтобы коснуться гроба платками, чётками, венками цветов, призывая ее, как святую. Матери просили себе у бога такую же дочь, юноши — такую же верную возлюбленную, бедняки — такого же нежного друга, рабы — такую же добрую госпожу. Когда тело прибыло на место погребения, мадагаскарские негритянки и мозамбикские кафры расставили вокруг него корзины с фруктами и повесили куски материй на соседние деревья, следуя обычаю своей родины; индианки из Бенгалии и с Малабарского берега принесли клетки, переполненные птицами, которым они возвращали свободу над ее телом. Так утрата милого создания роднит все народы. И сколь велика власть несчастной добродетели, если она соединяет все верования вокруг своей могилы!