Франсуа-найденыш

— Ну, как вы, сестрица? — спросила девушка.

— Хорошо, хорошо, дитя мое, — отозвалась Мадлена еле слышным, словно умирающим голосом: она никогда не жаловалась, чтобы не огорчать ближних. — А кто это там? — прибавила она, увидев найденыша. — Это не Жанни. Если я не брежу, у очага сидит какой-то мужчина. Кто он, дитя мое?

— Не знаем, хозяйка, — ответила Катрина. — Он сидит себе и молчит, как будто ума решился.

Тут найденыш, следивший за Мадленой, сделал легкое движение: ему до смерти хотелось с нею заговорить, но он все еще боялся ее разволновать. Катрина заметила, что он шевельнулся, но, по-прежнему не узнавая его, потому что не виделась с ним три года, и думая, что Мадлена испугалась, воскликнула:

— Не тревожьтесь, хозяйка: я как раз собиралась его выставить, да вы меня позвали.

— Нет, не гоните его, — приказала Мадлена слегка окрепшим голосом и еще больше отдернула полог. — Я узнала его, и он хорошо сделал, что пришел меня навестить. Подойди, подойди, сынок; я каждый день молила бога, чтобы он сподобил меня дать тебе благословение.

Найденыш бросился к постели, упал на колени и так зарыдал от горя и радости, что едва не задохнулся. Мадлена схватила его за руки, притянула к себе и поцеловала в лоб, приговаривая:

— Зовите Жанни, Катрина, зовите Жанни — пусть он тоже порадуется. А я, Франсуа, благодарю господа и готова умереть, будь на то его воля. Дети мои встали на ноги, и я могу с ними проститься.

XVIII

Катрина побежала за Жанни, а Мариэтта, которой не терпелось узнать, что все это значит, поспешила вдогонку, чтобы ее порасспросить. Франсуа остался наедине с Мадленой, которая еще раз поцеловала его и расплакалась, а затем в изнеможении закрыла глаза и впала в беспамятство, еще более глубокое, чем раньше. Найденыш же, не зная, как привести больную в сознание, совсем растерялся — он лишь поддерживал ее на постели, называл милой матушкой и другом и умолял, словно это от нее зависело, не умирать и выслушать то, что ему надо ей сказать.

Однако его добрые слова, нежные заботы и ласковое обхождение привели ее в чувство. Она вновь увидела и услышала его. И Франсуа сказал ей, что словно угадал, как она сейчас в нем нуждается; он все бросил, пришел сюда и не уйдет, пока она сама его не прогонит; а ежели она согласна взять его в работники, он не желает ничего лучшего — для него нет большей радости и утешения, чем служить ей до самой смерти. И еще прибавил:

— Не отвечайте, не говорите ничего, милая матушка. Молчите — вы слишком слабы. Только смотрите на меня, если вам это приятно, а я уж сам пойму, принимаете вы или нет мою дружбу и услуги.

И Мадлена смотрела на него такими ясными глазами, слушала с таким радостным видом, что, несмотря на ее болезнь, оба они были довольны и счастливы.

Тут на крики Катрины прибежал Жанни и в свой черед разделил их радость. Теперь это был красивый паренек лет пятнадцати, не очень крупный, но на редкость живой и такой обходительный, что никто не слышал от него грубого или дурного слова.

— Ох, до чего же я рад тебя видеть, Жанни! — ликовал Франсуа. — Правда, ты не слишком рослый и крепкий, но это и хорошо: сдается мне, я еще пригожусь на то, чтобы подсаживать тебя на деревья да переносить на плечах через речку. Я вижу, ты все такой же хрупкий, но, надеюсь, не болеешь? Тем лучше: побудь еще немного моим сыном, если ты, конечно, не против. Да, я тебе еще пригожусь и буду, как в былые времена, исполнять все твои прихоти.

— Да, да, все четыреста моих прихотей, как ты говорил когда-то, — подхватил Жанни.

— Ого, какая у него память! Как это мило, Жанни, что ты не забыл своего Франсуа! Значит, у нас по-прежнему четыреста прихотей на дню?

— О нет, — поправила Мадлена, — Жанни поумнел: теперь их у него только двести.

— Всего-навсего? — удивился Франсуа.

— Ничего, с меня и двухсот хватит, — ответил Жанни. — Я на все согласен, лишь бы милая моя матушка снова смеяться начала. Скажу больше: мне пятьсот раз на дню хочется, чтобы она выздоровела.

— Хорошо сказано, Жанни! — одобрил Франсуа. — Вы только посмотрите, какой он стал речистый! Успокойся, сынок: господь услышит все твои пятьсот желаний. Мы будем так ухаживать за твоей милой матушкой, так подбадривать ее и помаленьку смешить, что усталость с нее как рукой снимет.

Между тем Катрина остановилась в дверях: ей тоже не терпелось увидеть Франсуа и заговорить с ним, но Мариэтта, удерживая ее за рукав, продолжала свои расспросы.

— Как! Он — найденыш? А ведь выглядит как человек порядочный, — удивлялась она, посматривая с улицы на Франсуа сквозь приотворенную дверь. — И почему у них с Мадленой такая дружба?

— Но я же сказала: она его вырастила, и он всегда был славный малый.

— Но она мне не рассказывала, ты — тоже.

— Ах, господи, да я о нем и не думала! Он ушел, я его почти позабыла; и потом, я знала, что у хозяйки были из-за него неприятности; и не хотела напоминать ей об этом.

— Неприятности? Какие?

— Ах, господи! Ну, она к нему привязалась и правильно сделала — у мальчишки было золотое сердце; а ваш брат потребовал его выставить; вы же помните — ваш братец не сахар.

— Не надо так, Катрина, — он умер.

— Да, да, верно, я об этом не подумала — память у меня больно короткая. А ведь и двух недель не прошло! Но пустите-ка меня, барышня: парня покормить надо — он наверняка проголодался.

И Катрина поспешила обнять Франсуа: он стал красивым малым, и она начисто забыла, как когда-то клялась, что скорей свое сабо поцелует, чем найденыша.

— Ох, как я рада видеть тебя, бедный мой Франсуа! — затараторила она. — Я уж думала, ты не вернешься. Да вы поглядите, хозяйка, какой он теперь видный! Просто удивительно, как это вы его сразу признали! Честное слово, не признай вы его, я еще долго не догадалась бы. До чего же, ну, до чего хорош! И борода уже пробивается. Не очень заметно пока, но чувствуется: когда ты уходил, Франсуа, она еще не кололась, а теперь колется. А здоровый ты какой, дружок! Что за плечи, руки, ноги! Такой работник троих стоит. Сколько же тебе там платят?

Мадлена лишь посмеивалась, слушая, как Катрина нахваливает Франсуа, и смотрела на него, радуясь, что он вернулся к ней в расцвете лет и сил. Не прочь была бы она, чтоб и ее Жанни вырос таким же. А что до Мариэтты, то девушка устыдилась той бесцеремонности, с какой Катрина глазела на парня, и она вся зарделась, хоть не подумала ничего плохого. Но чем упорней старалась она не смотреть на Франсуа, тем чаще бросала на него взоры и в душе соглашалась с Катриной, твердившей, что он красив на редкость и крепок, как молодой дуб.

И тут она, незаметно для себя самой, принялась обихаживать гостя, подливая ему самое лучшее вино этого года и потчуя его, когда он, заглядевшись на Мадлену и Жанни, переставал есть.

— Кушайте, кушайте на здоровье, — приговаривала она. — Вы же ничего не едите. А вы должны были нагулять аппетит — дорога-то не близкая.

— Да не обращайте вы на меня внимания, барышня, — вопросил наконец Франсуа. — Я так рад снова очутиться здесь, что мне ни есть, ни пить неохота.

— А теперь, — обратился он к Катрине, когда служанка прибрала со стола, — пойдем взглянем на дом и мельницу — мне показалось, что у вас тут все обветшало. Да и потолковать надо.

И, выйдя с ней на улицу, он стал расспрашивать ее о состоянии дел как человек, знающий в них толк и решивший во всем разобраться.

— Ох, Франсуа, — всхлипнула Катрина, — все у нас из рук вон плохо, и если моей бедной хозяйке никто не поможет, эта злая баба разорит ее тяжбами и по миру пустит.

— Перестань плакать, а то я ничего не пойму, — перебил Франсуа. — И говори пояснее. Кто эта злая баба? Севера?

— Кто же еще? Мало того, что она покойного хозяина догола общипала. Ей теперь подавай даже то, что после него осталось. Она сразу нам сто исков предъявила. Говорит, что Каде Бланше подписал ей векселя, и нам с ней ни за что не расплатиться, даже если она все остатки нашего добра с торгов заставит пустить. Что ни день насылает к нам судебных исполнителей, а издержки-то растут… Чтобы отвязаться от нее, хозяйка уже заплатила, что могла; но после болезни мужа она и без того с ног свалилась, а тут еще эта кутерьма, и боюсь я, как бы она не померла. Ведь еще немного, и мы без хлеба и дров останемся. Работник наш ушел — ему за два года задолжали, да так и не расплатились. Мельница встала, и мы того гляди всех помольщиков растеряем. Урожай и лошадей уже описали и с торгов пустят, а деревья вырубят. Ох, Франсуа, горе у нас, одно горе!