Самостоятельные люди. Исландский колокол

В полночь собака арестанта залаяла, немного погодя послышался стук копыт большого отряда всадников. Стражники вытянулись в надежде, что прибыл судья. Но на каменную площадку въехала знатная женщина в темном платье и в надвинутом на глаза капюшоне. Ее окружало много всадников, кони их были в мыле. Она без посторонней помощи соскочила с седла, подобрала свое длинное платье, чтобы не наступить на шлейф, легкими шагами прошла через площадку и, не постучав в дверь, исчезла в доме купца, где жили датчане. Ее спутники держали лошадей, чтобы дать им возможность попастись, пока она будет в доме.

Женщина оставалась там недолго. Выйдя оттуда, она отбросила капюшон, и ночной ветер растрепал ее волосы. Купец и капитан проводили ее до дверей, низко кланяясь. Она смеялась, и зубы ее блестели в ночном мраке. Спутники подвели к ней коня и держали его, пока она садилась, в нескольких шагах от того места, где Йоун Хреггвидссон сидел на камне.

Тогда арестант заговорил:

— Йомфру сидит сегодня ночью выше, чем тогда, когда Йоун Хреггвидссон бросил ей на колени далер.

Она ответила не задумываясь:

— Человек, которому подаешь милостыню, твой враг.

— Почему мне не могли отрубить голову двадцать лет назад, пока она была еще черноволосая и шея достаточно крепкая, чтобы годиться для топора твоего отца и короля, — сказал он.

Она ответила:

— Из милосердия делаешь добро нищему, но когда отворачиваешься от него, оказывается, что ты продал право первородства. В этом была моя ошибка. Я подарила тебе твою голову, как милостыню, и голова моего отца, голова страны скатилась в бесчестье. Теперь я буду бороться, насколько хватит моих слабых сил.

— Я старый человек, — сказал он.

— В этой стране ты не будешь торжествовать над моим отцом, — сказала она.

— Я не прошу милости, — сказал он и вдруг поднялся с камня, в вязаной шапчонке на белых волосах, подпоясанный веревкой. — Йомфру знает, что у меня есть друг, его подруга — аульва.

— Его подруга шлюха, — поправила она, засмеялась и ускакала.

Когда она уехала, капитан кликнул стражников и сказал им, чтобы они связали арестованного и отвели на корабль.

Глава восьмая

Когда в августе они прибыли в Копенгаген, капитан послал сообщить городским властям, что у него на борту преступник из Исландии. Сразу же из крепости были присланы вооруженные стражники, чтобы забрать человека и следующие с ним документы и отправить его в то место в Дании, которое обычно предназначается для исландцев. Крепость Бремерхольм [192], как явствует из ее названия, расположена на острове около города, ее окружают толстые стены, поднимающиеся прямо из воды, ее глубокие подземелья наполнены водой, а над ней возвышается башня, где стоят пушки, чтобы стрелять в шведов. Помещение для заключенных в крепости годилось только для мужчин, по ночам они спали все вместе в больших камерах, а днем выходили на каторжные работы. Если заключенные вели себя хорошо, они завоевывали доверие своих тюремщиков и им разрешали по ночам спать без кандалов, но, если они были дерзки и за словом в карман не лезли, тюремщики сразу же надевали на них цепи и на ночь приковывали каждого к стене.

Вскоре до исландцев, живших в городе, дошел слух, явно пущенный из канцелярии, что приговор, вынесенный судом на Эхсарау — отправить крестьянина из Рейна в Бремерхольм, неправилен, что дело против этого крестьянина, о котором столько было толков, слушалось в Исландии очень небрежно. И когда один человек взял на себя труд проверить документы, оказалось, что это были не заверенные печатью копии небрежно и поспешно составленного приговора. В его бумагах говорилось, что поскольку крестьянин всем известен своим дурным поведением и, кроме того, обвинялся в убийстве, да к тому же сбежал с тинга, чтобы увильнуть от ответственности, его следует отправить в Бремерхольм. Вот и все.

Как правило, из крепости Бремерхольм был только один выход — в могилу. Немногие выдерживали сколько-нибудь продолжительное время те муки, на которые они были обречены во имя правосудия в этой крепости. Несколько исландцев, сидевших там за проступки различной тяжести, считали, что самое время Йоуну Хреггвидссону остаться с ними навсегда, и невероятно, чтобы этот старый, скользкий как угорь, мошенник сумел выйти из крепости, раз уж удалось его туда запрятать. Поэтому не удивительно, что заключенные широко раскрыли глаза, когда начальник тюрьмы однажды вошел к ним в помещение для каторжных работ и позвал Регвидсена, этого мошенника, который убил палача — правую руку нашего всемилостивейшего повелителя, — и приказал следовать за ним.

Йоуна Хреггвидссона высадили на берег не со стороны Дюбена, а перевезли на крепостном пароме через Островной канал. Датчане выдали ему пару ветхих штанов, чтобы надеть на подштанники, в которых его схватили в Исландии, но веревку у него отобрали. И пока он ругался с перевозчиком, требуя свою веревку, его с проклятиями выбросили на городской стороне канала. Там стоял длинный человек в заплатанном кафтане, сутулый и дрожащий. Он пошел навстречу крестьянину, — причем вид у него был донельзя серьезный, хотя, может быть, немного рассеянный, — и протянул ему свою синюю руку с узловатыми пальцами кузнеца.

— Добрый день, Йоун, — сказал длинный кафтан по-исландски.

Йоун Хреггвидссон, гримасничая, смотрел на этого человека и скреб себе голову:

— Кто ты?

— Студиозус антиквитатум, меня зовут Иоанн Гринвицензис, Йоун Гудмундссон из Гриндавика.

— Конечно, мне следовало бы сразу узнать тебя, ведь это ты вышел из двери знатного дома, когда перед нею стоял королевский солдат. Добрый день, и бог да пребудет с тобой, мой Йоун.

Ученый из Гриндавика фыркнул несколько раз и немного потер свой нос.

— Мой господин и учитель хочет оказать тебе милость, Йоун Хреггвидссон, — сказал он. — И вот по его приказу я стою здесь с утра, с тех пор как на башне церкви святого Николая играли песнь ангелов. А скоро настанет время для песни святого духа. Ты понимаешь, что я замерз и хочу выпить.

— Меня забрали с сенокоса в одних подштанниках, у меня нет и скильдинга на пиво, — ответил Йоун Хреггвидссон. — Датчане даже украли мою веревку.

— Ладно, ладно, — сказал ученый, меняя тему разговора. — Во имя Иисуса будем беседовать с сухой глоткой. Что нового в Исландии?

— А у нас неплохо, — ответил Йоун Хреггвидссон. — Только во время рыбной ловли в прошлом году были штормы. Зато трава летом была хороша.

— Ладно, — промолвил ученый. И после некоторого раздумья добавил: — Я слышал, что ты по-прежнему все такой же злодей.

— Конечно, нет, — ответил Йоун Хреггвидссон.

— Это верно? — спросил Гриндвикинг.

— Я считаю, что я святой, — заявил Йоун Хреггвидссон.

Ученый из Гриндавика не понял шутки.

— Очень нехорошо быть преступником, — сказал он тоном зрелого моралиста.

— Собственно говоря, я всего-навсего вор, — сказал Йоун Хреггвидссон.

— Не надо быть вором.

— Я украл леску у одного человека добрых двадцать лет назад.

— Этого нельзя делать.

И тогда Йоун Хреггвидссон изрек:

— А найдется ли какой настоящий святой, который вначале не был вором?

Ученый фыркнул, долго набирал воздух в легкие и остановился, чтобы почесать левую икру правой ногой.

— Как я уже сказал, ладно, — проговорил он назидательным тоном. — Но о чем это бишь я: ничего такого не случилось в Исландии, ничего не произошло?

— Не помню, — сказал Йоун Хреггвидссон. — Во всяком случае, ничего особенного за эти годы не произошло.

— Ничего не наблюдалось? — настаивал ученый из Гриндавика.

— Нет, в Исландии давно ничего не наблюдалось. Ничего. Если только не считать новостью, что в позапрошлом году из Скагафьорда был вытащен воющий скат.

— Это не такая уж малая новость, — сказал ученый. — Ты говоришь, он выл?

— Так, может быть, ты, товарищ, даже не слышал, что в позапрошлом году в Исландии в воздухе были видны люди? — спросил Йоун Хреггвидссон.