Провинциальное развлечение

Уходя с этого обеда, я испытал необыкновенное ощущение, о котором сейчас расскажу. Направляясь на вокзал к последнему поезду в П. и желая выиграть время сокращением пути, я пошел через общественный сад. Сад этот довольно плохо освещается, а в тот вечер поднялся довольно густой; туман. Проходя через сад, я вспомнил туманный вечер в Булонском лесу во время моего отъезда из Парижа и странное нападение, которому я подвергся на берегу озера… Как раз в этот момент я огибал маленький садовый пруд, как вдруг отпрянул назад… В двух шагах от меня, в свете фонаря, стоял человек, одетый в костюм шофера автомобиля, человек, в котором, мне казалось, я узнал моего ночного обидчика в Булонском лесу: тот же рост, та же поза, недоставало только электрического фонаря в руке и ножа, занесенного надо мною. При этом зрелище я отскочил назад, инстинктивно закрыв глаза, как мы делаем, неожиданно натыкаясь на какой-нибудь предмет. Когда я снова открыл их, человек исчез; аллея была пустынна, передо мною падала моя тень. Была ли это галлюцинация? Что означала эта встреча с человеком из Булонского леса, если Только это он появился предо мною? Я был, следовательно, объектом какой-то тайной ненависти, Незаметно наблюдающей за мною и устроившей сейчас засаду на моем пути? Значит, в моей унылой жизни назревало какое-то событие, которому предстояло разорвать окружавшую меня мутную скуку, неожиданно сверкнуть в ней, подобно клинку ножа?

Эта нападающая фигура, дважды появившаяся таким образом в моей жизни…

У тетушки Шальтрэ в последнее время происходят долгие беседы с г-ном де Блиньелем. Они запираются на целые часы в комнате тетушки. Что они могут говорить во время этих бесконечных бесед, какова тема их разговоров? Они возбуждают мое любопытство. Так как моя тетушка и г-н де Блиньель знакомы друг с другом очень давно, то, может быть, у них есть общие воспоминания и эти воспоминания относятся, может быть, к числу самых интимных? Тетушка Шальтрэ не всегда же была старухою, а г-н де Блиньель не всегда был уморительным старикашкою, каким он является сегодня. Мысль, что тетушка Шальтрэ могла иметь когда-то любовные похождения, очень забавляет меня, а то, что избранником ее мог быть г-н де Блиньель, приводит меня прямо в восторг. Нужно будет поболтать об этом со старухою Мариэтою. Да, вот до чего доходят в провинции! Вот что провинция делает с нами, что она производит в мозгу, снедаемом скукою! И всего прискорбнее то, что, если бы мне сказали завтра: «Ступайте — вы свободны; идите куда хотите, бегите из этого засасывающего вас болота, ил которого доходит вам уже до пояса…» — я не знаю, мог ли бы я…

Я наблюдаю, как провинциальная жизнь производит на людей два различных действия, оба одинаково прискорбных. У одних она порождает состояние оцепенения, которое ничто больше не в силах рассеять. Проникаешься своего рода равнодушием к себе и ко всему, доходящим до пренебрежения физическими и гигиеническими заботами. Не обращаешь на себя никакого внимания. Тупо отдаешься течению событий. У других, напротив, провинциальное существование питает и повышает деятельность низменных инстинктов, оживляющих любопытство, зложелательство, эгоизм. Провинциальная жизнь усиливает естественные склонности, превращая их в пороки и в низменные страсти. Сколько клеветников, обжор, скупцов! Как она повреждает наши способности! Каждый маленький городок полон сумасшедших.

Возвращаюсь к написанному мною вчера, что каждый провинциальный городок является рассадником и питомником сумасшедших. Сколько он содержит тайных, скрытых, лицемерных помешательств! Большинство этих людей, живущих как будто самою серенькою, самою пошлою жизнью, страдают какою-нибудь скрытою маниею, заботливо и таинственно культивируемою ими. У некоторых из них эта мания довольно явственна, так что придает им внешность оригиналов. Так, например, обстоит дело с г-ном де Жернажем и с г-ном Реквизада; но у многих других душевный вывих тщательно прикрывается и насильственно подавляется. Да и сам я, с тех пор как живу здесь, разве не выведен основательно из состояния душевного равновесия и разве я болезненно не ощущаю этого нарушения равновесия, не ощущаю, как оно увеличивается с каждым днем? Разве я не попал теперь во власть навязчивых идей, которые я не в силах больше прогнать?

После впечатления, оставшегося у меня от поездки в Валлен, — впечатления о сходстве между прохожим, с которым я встретился в общественном саду, и человеком, напавшим на меня в Булонском лесу, — я снова нахожусь во власти той неопределимой тоски, которую я испытывал в последние дни своего пребывания в Париже, во власти глухого ожидания непредвиденного события. В течение нескольких дней у меня такое чувство, что это событие отыщет меня даже здесь. Я не чувствую себя здесь окончательно и совершенно укрытым от всякого изменения. Мне кажется, что что-то блуждает вокруг меня. Мгла окружающей меня скуки начинает наполняться неясными призраками. Я страдаю повышенною нервною чувствительностью. Одиночество угнетает меня; молчание уничтожает меня. Разговоры приводят меня в исступление, лица раздражают меня. Наружность тетушки Шальтрэ — ее длинный нос, ее желтая кожа, ее папильотки, вечно недоверчивые ее взгляды на меня — бросает меня в дрожь. Когда я наливаю ей вина, то кажется, будто она боится, не приготовляю ли я ей отравленного напитка. Когда я беру нож, чтобы разрезать кусок мяса, она смотрит на меня так, как если бы я собирался вонзить этот нож ей в сердце. Она шпионит, подглядывает за мною, и я слышу, как вечером, в своей комнате, она придвигает тяжелую мебель к двери. Я замечаю, что эти меры предосторожности моей тетушки увеличились после ее разговоров с г-ном де Блиньелем; что такое мог наговорить этот сумасшедший старик этой сумасшедшей старухе?…

Доведенный до исступления одиночеством и больной от тоски, я вышел погулять. Был прекрасный осенний день. Я отправился по берегу реки. Я люблю высокие тополя, которые сопровождают шелестом своих листьев ленивое течение. Я пошел вдоль высокого забора вокруг сада г-на де Блиньеля. Дом его мог бы быть одним из самых приятных в П. Он старинный, и ему легко можно придать надлежащую внешность. Может быть, он сохраняет еще деревянные панели и мебель соответствующей эпохи, но об этом никто ничего не знает. Во всем этом обширном доме г-н де Блиньель занимает только три комнаты: ту, где спит, ту, где ест, и ту, где «проводит время». Последняя довольно большая и выходит на красивый балкон с перилами из кованого железа. Лишь в эту комнату допускаются посетители. Никто никогда не видел г-на де Блиньеля в постели или за столом, даже доктор, потому что этот старый сухопарый черт никогда не был болен и никогда никого не приглашал разделить с ним трапезу. У Блиньелей это семейная традиция. Его отец и мать жили так же, как и он, и передали ему привычки отшельника и скаредника. Само собою разумеется, что г-н де Блиньель — холостяк. В этом доме с нежилыми, наглухо заколоченными комнатами он живет, как старый маленький сыч в золотых очках. Его обслуживает человек, ухаживающий за огородом: г-н де Блиньель не позволяет себе такой роскоши, как цветы. Зато у него, вероятно, погибнут из-за отсутствия ухода за ними большие шпалеры, украшающие, кажется, сырые и всегда запертые комнаты нижнего этажа. Я узнал эту подробность от Мариэты, которая, в свою очередь, узнала ее от слуги г-на де Блиньеля.

Однажды у меня зашел разговор о Блиньеле с г-ном де Жернажем. Я застал его в обществе его друга Реквизада, занятого чисткой и починкой недавно купленных старинных часов. Я уже сказал, что г-н де Жернаж окружает пленительными отеческими заботами бедные старые поломанные вещицы, которым он дает приют у себя. Он чистит их, чинит, подпирает, подклеивает, возвращает им видимость жизни. Сколько старой мебели он восстановил таким образом и с каким бережным вниманием к ее прошлому, с какою заботливостью к ее ветхости, с какою любовью и с каким милосердием! Он трогателен; таким он был и теперь перед старыми часами с заржавленными пружинами, с неподвижными колесиками, с изогнутыми стрелками. Он всячески ухаживал за ними, стараясь если не пустить их в ход, то хотя бы придать им приличную внешность. Итак, г-н де Жернаж возился около часов, Реквизада же наблюдал его, перебирая пальцами сухие оливы четок. У испанца был такой вид, точно он дежурит у изголовья больного со вскрытым животом. Часы показывали свои зубчатые внутренности и свою сложную утробу, а испанец созерцал это зрелище с выражением утоленной жестокости, как если бы он председательствовал в каком-нибудь инквизиционном трибунале. Любопытно было видеть его позу. Г-н де Жернаж был похож на брата милосердия, г-н Реквизада — на палача.