Знак обнаженного меча

— Я настаиваю на беседе, — повторил Рейнард внезапно окрепшим голосом.

— Ладно, парень, — но не думай, что это будет сегодня. Я поговорю с ротным командиром завтра утром. А теперь, черт побери, давай-ка закончим с этим. — Он опустил глаза к бланку. — Фамилия?

Рейнард покачал головой, с трудом выдавливая слова из пересохшего, сжавшегося горла.

— Я отказываюсь — отвечать — на вопросы — пока мне — не устроят — беседу с офицером.

Старшина пристально на него посмотрел.

— Это твое последнее слово? — спросил он с любопытством.

Рейнард кивнул.

— Ну ладно, парнишка. Извини уж, но ты, знаешь, сам напросился… Ладно, капрал, — отряди-ка двоих в пикет. Нет, лучше четырех. Треугольник [11] в порядке? И предупреди рядового Мандевилла, пока будешь там разбираться.

Старшина неожиданно поднялся на ноги; он был массивно сложен и походил на боксера-тяжеловеса торсом и стойкой, как у гориллы. Он смотрел сверху вниз на Рейнарда с выражением, казавшимся почти жалостливым.

— Я полагаю, тебе известно, во что ты себя втравил? — спросил он мягко; затем, видя пустой непонимающий взгляд Рейнарда, добавил:

— На случай, если ты не знаешь, — своим поведением ты навлекаешь на себя дисциплинарное взыскание по статье 44 параграфа 6Б предписаний на период чрезвычайки. Теперь тебе ясно?

Рейнард покачал головой.

— Нет? Ну хорошо — я тебе скажу; но боюсь, что это твое незнание ой как тебе отольется…

Когда старшина заговорил снова, в его тоне слышалась странная неохота: будто он, из чувства долга, принуждает себя делать нечто, лично ему неприятное.

— Раз уж ты не знаешь, — продолжал он, — нарушителей по этой статье подвергают телесному наказанию в мере, не превышающей, — здесь его голос снова зазвучал монотонно-официально, — не превышающей двести ударов «кошкой».

Рейнард, до которого стало доходить, посмотрел в его бесстрастные глаза.

— Ясно теперь? — буркнул старшина.

Рейнард пошатнулся, вдруг почувствовав дурноту.

— Вы не можете этого сделать, — прошептал он. — Вы не можете этого сделать — в британской армии такого нет — вы не можете…

— Боюсь, что можем, — прервал его старшина на удивление тихим, почти извиняющимся голосом.

В этот момент в комнату снова вошел капрал и с ним четверо мужчин. На них были шинели, ремни от снаряжения и краги, в руках они держали ружья с примкнутыми штыками. Когда они, по команде капрала, грохнув каблуками, стали по стойке «смирно», Рейнарду показалось, что от глухого стука тяжелых ботинок в его мозгу что-то распалось, словно лопнула последняя прядь каната, предав его в конце концов во власть полной анархии духа. И тут же он испытал необычайный спазм, подобие оргазма, сродни некому позорному и принудительному сексуальному акту. Этот миг прошел, лишив его последних жизненных сил. Голова у него закружилась, ему стало до ужаса дурно. Рядом со столом был стул — Рейнард кое-как его нашарил и сел так неловко, что соскользнул набок и тяжело рухнул на пол.

Поднявшись на ноги с помощью капрала, он ухватился за спинку стула и снова встретился взглядом со старшиной, который теперь смотрел на него вопрошающе, с какой-то сочувственной насмешкой.

— Ну что, хорошенько подумал? — спросил тот.

Рейнард кивнул.

— Ладно, — пробормотал он. — Я отвечу на ваши вопросы.

14. Раздетый перед схваткой

Анкета оказалась короткой, и с ней вскоре было покончено: имя-фамилия, адрес, род занятий, день рождения, девичья фамилия матери, адрес ближайшего родственника и так далее. Старшина заполнил последнюю графу со вздохом облегчения.

— Ну все, — буркнул он. — Времени ты у меня отнял черт знает сколько… Ладно, капрал, — забери его и уладь там все. Смотри, чтобы ему дали нормальное снаряжение: завтра у нас построение в ремнях и крагах. И проверь, чтобы ему в медкабинете уколы сделали в девять ноль-ноль. И (повернувшись к Рейнарду) на случай, если ты, парень, не в курсе, все чины на время чрезвычайки размещаются в казармах. Ладно, с этим все.

Следующие несколько часов протекли для Рейнарда как-то несвязно, словно бы во сне; он невыносимо устал и большую часть времени и впрямь, должно быть, спал на ходу, выполняя требуемые действия с автоматизмом лунатика. Он помнил, что ходил на интендантский склад, где ему выдали обмундирование и одеяла; потом он вроде чего-то поел — ему припомнился котелок, наполненный жирным желтым рагу. В какой-то момент ему выделили койку в одном из ниссеновских бараков, и он обнаружил, что его сосед — не кто иной, как Спайк Мандевилл.

— Здорово, паря, — приветствовал его Спайк с веселым добродушием. — Ну как, обживаешься помалеху?

Рейнард повернулся к нему.

— Твоя фамилия не Мандевилл? — спросил он. — Спайк Мандевилл?

Спайк довольно кивнул, очевидно ничуть не удивившись тому, что Рейнард его узнал.

— Он самый, — ответил он. — Спайк Мандевилл — для друганов Спайк.

Рейнард поколебался, не вполне желая признаваться в знакомстве, о котором мог потом пожалеть.

— Я видел, как ты боксировал, — сказал он осторожно.

— А-а — давненько, небось.

— Несколько месяцев назад, в Ларчестере. Я тогда пришел с… я там был с другом — он меня взял в манеж.

— А, да, старый манеж — знаю его, — эхом откликнулся Спайк. — Как он, все стоит? Я там не бывал с тех пор, как батальон был в учебной части — лет пять уж, поди.

— Но я видел, как ты там дрался.

— Не, кореш, это не я. У меня уж пару лет как нормального боя не было.

— Но я тебя точно видел. Я отлично помню.

Спайк покачал головой.

— Чудно — иной раз такая путаница выходит, — сказал он. — Вот тебя я железно раньше видел, только не помню где.

— В бараке — наверху на холмах! — нетерпеливо воскликнул Рейнард. Почему бы, решил он, и не выложить карты на стол.

Спайк выглядел озадаченным.

— В бараке? В каком бараке?

— Ну ты же знаешь — барак, в котором мы тренировались — на глэмберских холмах, у Римского Лагеря. Ты там был одним из инструкторов.

— Погоди-ка минутку. Что-то ты меня запутал. Глэмбер, говоришь, — а, да, понял. Это, небось, когда батальон там стоял в сорок первом.

— Да нет — это было-то всего несколько месяцев назад.

— Не, меня там быть не могло — я был в Кеттерике, покуда нас сюда не перевели. Но инструктором я работал, это точно: новичков у нас было хоть отбавляй, и старшина полка тоже боксом увлекался, так что я обычно нескольких пацанов по вечерам тренировал.

— Ну да, — быстро откликнулся Рейнард. — А я приезжал с… — Внезапно он осекся, почувствовав, что говорить о Рое на людях, может быть, неразумно. — Я проходил обучение — должен был записаться первого декабря, но заболел.

— А, да? — ободрил его Спайк, не слишком заинтересованный, но явно расположенный быть дружелюбным. — Так вот, небось, где я тебя видел — давно это было, а? Лет десять назад. — Он прищелкнул языком. — Да, давненько.

— Но это было совсем недавно, — упорствовал Рейнард.

— Как время-то идет, а, — продолжал Спайк, казалось, едва замечая недоумение Рейнарда и разглагольствуя в одиночку исключительно для себя. — И война эта — шесть гребаных лет, а как вспомнишь, кажется, всего-то года два или три.

Сбитый с толку, Рейнард решил отложить тему их предыдущего знакомства до того времени, когда Спайк будет в настроении слушать. Речь боксера была довольно нечеткой, и Рейнард заключил, что тот, возможно, выпил. Ничем другим, похоже, нельзя было объяснить странные провалы в его памяти.

Рейнард механически стянул с себя гражданскую одежду и влез в грубую полушерстяную рубашку и штаны из хаки. Затем, по указанию Спайка, отнес свое тесьмяное снаряжение — ремень и краги — в санитарно-бытовую комнату и принялся за грязную работу по его отбеливанию. Усталость уже превратилась у него в своего рода патологическое состояние, которое он мог контролировать и даже в известной степени игнорировать; он, безо всякого разумного основания, связывал это со вспомнившимся ему рисунком на предплечье у Спайка — змеей и мечом. Он был не слишком удивлен, увидев у большинства мужчин в казарме подобную татуировку.